Толяра отдернул брелок и влепил инспектору звонкую пощечину:
— Я ведь предупреждал тебя — не отвечай.
— Какая же ты все же сволочь! — Бросилась к нему Марина. — Убирайся отсюда, ты слышишь? Не трогай его!..
— Ага! — довольно ухмыльнулся Толяра. — А я-то думал, и чего это наша марсианочка с этим типом так носится? А у них тут, оказывается, шуры-муры пошли…
Его большой слюнявый рот был растянут в улыбке, но глаза смотрели на девушку холодно и презрительно. Рука его начала медленно подниматься.
— Не прикасайся ко мне! — дрожа от страха, закричала девушка. — Не прикасайся!..
— Ах какие мы гордые!.. — засмеялся Толяра и схватил ее раскрытой пятерней за лицо. — Ах какие мы недотроги!..
Резким движением он отшвырнул ее в сторону и склонился над Гурилиным, который глядел на него с бессильной ненавистью.
— Мало тебе своей Бигги, да? — спросил Толяра, с силой ударив его по щеке. — На мою позарился? — Еще одна пощечина. — По сладенькому соскучился? — Третья. — Я-а т-тебе покажу, фейсом-об… — он занес руку для следующего удара.
Гурилин невольно зажмурился. Однако удара не последовало. Лишь послышался звук грузно осевшего тела. Инспектор открыл глаза. Перед ним, виновато потупив взор, стояла вся зареванная Марина, теребя в руках увесистый предмет, обернутый в платочек.
Он улыбнулся. Она засмеялась сквозь слезы и, упав на колени у изголовья, принялась целовать его бледное, изможденное лицо.
— Дверь… — шепнул он.
— Что?
— Дверь на крючок. И развяжи мне руки.
Она затрясла головой:
— Нет, нельзя… Ты должен лежать.
— Хватит, — твердо сказал инспектор. — Уже належался. Пора заниматься делом.
Перед уходом инспектор похлопал по плечу Толяру, который лежал на кушетке, связанный по рукам и ногам, и что-то мычал сквозь кляп.
— Постарайся не задохнуться, дружок, — сказал Андрон. — Я скоро вернусь, и мы с тобой доиграем эту древнюю и мудрую английскую игру…
— Тс-ссс! — Марина, выглянув в дверь, махнула рукой. — Они сидят у главной лестницы. Мы пойдем тоннелем.
— Там же поезда…
— Нет. Рядом боковая ветка. По ней ничего не ходит. Здесь ходьбы с полкилометра. А потом — наверх.
— Разве выход не закрыт воротами?
— Закрыт, конечно. Просто там, сбоку, есть одна дверка…
Они шли по шпалам, освещая путь карманным фонариком. Бледный луч света плясал на ржавых, будто покрытых мхом сводах. Сверху капала вода, лужи хлюпали под ногами.
— Так ты говоришь, ребята не планировали взрыва в центре города?
— Конечно, нет. Эта Бигги пообещала поискать Лизку по своим каналам. Она — заправила всего Верхнего Города. А взамен она попросила одну-две клюги. Зачем — не знаю.
— Не надо было твоим изобретателям залезать в машинные потроха, — хмуро сказал Гурилин. — Не их это ума дело. Там ведь стоят антигравитационные двигатели. Мало ли что… И шукеры с ними напрямую связаны… Там же бозонная камера, там частицы в слабо связанном состоянии… А вы ее — рисовальной бумагой… Ну? Что ты остановилась?
Марина вдруг уселась прямо на рельсу и горько заплакала.
— Я — предательница! — причитала она. — Подлая предательница. Всех, всех предала. И ребят. И деда…
— Ну, полно, полно, а дед-то тут при чем? — утешал ее Андрон, присев рядом.
— Он сказал, что, если завтра утром стройка не будет остановлена, он бросится прямо под машину. Пошел в общественную приемную Системы и так прямо и заявил.
Гурилин вздохнул. С тех пор как Служба социального здоровья стала работать под эгидой Системы-1, таких приемных было открыто великое множество. Их посещали толпы наивных людей, которые подавали свои предложения по улучшению жизни общества. Считалось, что Система-1 сама отберет наилучшие и воплотит их в жизнь. Однако единственным положительным эффектом от внедрения приемных было снижение потока писем с подобными предложениями в центральные органы управления.
— Постараемся спасти Егора Христофоровича, — сказал он, не представляя себе, как это можно сделать.
— Так ведь не он один там будет. Все наши. Да еще все «коренные», кого сможем собрать. Истфак соберется, весь факультет архитектуры…
— Вы думаете, это остановит машину?
— Но ведь если она увидит, что столько людей против, да еще Юго-Западная перестанет работать… Ведь должно же быть в ней заложено какое-то уважение к человеку! Ведь есть же законы робототехники, по которым ни один робот не имеет права причинить вреда человеку!
— Нет таких законов, милая моя девочка, — терпеливо втолковывал ей Андрон. — Насилие над личностью — это моральная категория. Она свойственна только человеческому сознанию. И в разное время эти категории менялись. В древней Спарте воровство было в порядке вещей, но пойманных воров убивали. Убийство слабых детей тоже там практиковалось. В древней Скандинавии убийства, грабеж и разбой были обычным делом. На Востоке некогда купля и продажа женщин были заурядным явлением. И лишь с ростом общественного самосознания человечество заклеймило все эти пороки. Но для Системы-1 какие-либо нравственные категории попросту не существуют. Она обеспечивает движение транспорта. Лишь для этого она была создана и прекрасно с этим справлялась. А мы навесили на нее решение наших проблем…
— Тише!.. — прошептала Марина, вся напрягшись. — Дрожит!
— Кто дрожит? — не понял Андрон.
— Рельса дрожит…
Теперь и он ощутил слабую вибрацию. В отдалении послышался слабый звук.
— Может быть, поезд? — встревожился он.
— Нет, поезда здесь не ходят… — ответила Марина. И вдруг вздрогнула. — Дрезина! У них же есть дрезина!..
Они бросились бежать. Гул все нарастал. Вдали показались блики света.
— Скорее! Наверх! — крикнула девушка. — Здесь перрон.
Он вскочил наверх и протянул ей руку, помогая забраться. В ту же минуту фары осветили ее и пустынная станция наполнилась заливистым свистом и радостными криками:
— Вот они, голубчики!.. Удрать хотели!.. Вот я т-тя щас фейсом-об-рельс!..
Схватив Андрона за руку, Марина перебежала платформу и укрылась в закутке на противоположной стороне.
Преследователи бросились к эскалаторам. Топот их ног, ругань и смех громовым эхом отзывались под сводами безжизненной станции.
— Ну, все, — шепнула Марина, переведя дух. — Теперь — наверх.
— Куда?
— Там дальше есть решетка, а за ней — вентиляционная труба. С лесенкой… Я не лазила, но Никодимыч ходил, говорит — пролезть можно.
«Лесенка» оказалась проржавевшими скобами, но труба действительно была. И пролезть по ней было возможно, если только хорошенько втянуть живот. Они карабкались вверх, все выше и выше, насквозь продуваемые гулким студеным ветром. Останавливались на минутку-другую, чтобы передохнуть, прижать к губам, к прохладным щекам кровоточащие ладони — и лезть снова.
И неожиданно, как все кошмарные сны, кончился и этот кошмар — они лежат на полу, на грубом, неровно замазанном бетонном полу неглубокого колодца, над которым искрится звездами ночное небо. И можно отдышаться, и прижаться лбом к сладостной прохладе бетона, и говорить…
— Ты не обиделся на меня? — шепчет Марина.
— За что?
— Так… За то, что флаер твой угнала. Да еще и синяк наставила.
— Сама угнала?
— Нет. Мальчишкам шепнула по телефону. Они и помогли.
— Ну и правильно сделала. И синяк правильно нарисовала. На самом нужном и видном месте.
Она прыснула:
— Какой ты смешной!.. Ну, что? Будем выбираться? Подсадишь?
— Нет, я первый.
Она хмыкнула:
— Куда тебе, инвалиду! А ну, сцепи руки и стой смирно!
Вскоре снаружи послышался ее громкий шепот:
— Давай сюда!.. Здесь никого нет!..
Подпрыгнув, он достал карниз и, подтянувшись, забросил на него колено, рывком перекинул тело. Колодец был окружен высокой чугунной решеткой, в которой имелась небольшая полуоткрытая дверь.
— Марина! Где ты? — позвал он. Ответом ему было молчание.
Андрон выбежал наружу и замер на месте.
