Строители дворца передают:
Когда взялась кормилица за труд,
Она к себе потребовала властно
Художника, чье мастерство прекрасно.
Он все основы зодчества постиг,
Он в тайны астрологии проник,
Он изучил законы Птоломея,
Эвклид смущался, спорить с ним не смея.
Когда б на небо он подняться мог,
Сатурна он украсил бы чертог.
Лишь в руки брал резец художник гордый,
И глиной становился камень твердый.
Когда он зданья образ рисовал,
Он тысячу рисунков создавал,
Его перо писало, жизнь рождая,
Как бы живой водою обладая.
Когда б на камне птицу вывел он,
Взлетел бы камень, славой окрылен…
Воздвигнутый руками золотыми,
Дворец блистал стенами золотыми.
Его суфа
[19] — рассвета ранний блеск,
Его покои — упований блеск.
В его проходах мрамор тешил взоры,
Слоновой кости на дверях узоры,
Слились в одно семь залов, и сверкал
Престолом бесподобным каждый зал,
Особым камнем каждый облицован,
Особым цветом каждый разрисован,
А зал седьмой, как небосвод седьмой,
Гордился девственною белизной.
На сорока столбах — изображенья
Зверей и птиц, исполненных движенья,
А снизу — лани в мускусный приют
По основаньям золотым бегут.
А на полу — из золота павлины,
Жемчужинами хвост украшен длинный.
Воздвиглось дерево до потолка,
Любого изумляя знатока
Серебряным стволом, и бирюзою
Листвы, и золотых ветвей красою.
А птицы на ветвях сидят, поют,
Рубины — клювы, крылья — изумруд.
Такой листвою весь дворец украшен,
Что не был ей осенний ветер страшен.
Искуснейший художник светлый зал
Портретами влюбленных расписал.
Юсуф и Зулейха сидели рядом,
Обняв друг друга и лаская взглядом.
На той стене — уста у них слились,
На этой — руки их переплелись.
Взглянул бы ты на двух влюбленных счастье,
И сам бы задохнулся ты от страсти!
Как свод небесный, был дворец высок,
Сиял луной и солнцем потолок.
Сказал бы ты, взглянув на эти стены:
Цветник благоухает несравненный!
Напоминала роспись о весне,
Переливались розы на стене.
Склонялись розы в том саду друг к другу,
Казалось: милый обнимал подругу,
Казалось: то блаженства дивный сад,
На ложе сладострастья розы спят.
Короче: был чертог подобен чуду,
В нем образы влюбленных жили всюду.
Куда б ни бросил взоры ты свои,
Ты видел только образы любви.
В Юсуфа Зулейха сильней влюбилась,
Когда краса чертога ей открылась.
При взгляде на кумирню вновь и вновь
В ней вспыхивала жаркая любовь.
На милое изображенье взглянем,
И словом «страсть» себя мы в сердце раним.
Оно в огонь бросает нас опять,
И жжет нас рабства жгучая печать.
Когда возвел дворец художник строгий,
Царевна стала украшать чертоги.
Китайскою парчой устлала пол,
Расставила и стулья и престол,
Повесила светильники, и в блеске
Соперничали пышные подвески.
Ковры она развесила, вздохнув:
Все было здесь, — отсутствовал Юсуф!
Вот правда: без любимого страдая,
С презреньем смотришь ты на кущи рая…
Решила так: Юсуфа позовет,
Окажет уваженье и почет,
В покое светлом с ним уединится,
Чтобы его красою насладиться,
Чтобы познал блаженство и Юсуф,
К ее устам живительным прильнув,
Чтобы она вкусила страсти нежной
В извивах мудрости его мятежной.
Стремясь его пленить, его любя,
Она сперва украсила себя.
К чему ей были кольца и запястья?
Но все ж надела их, желая счастья.
Сияла роза девственной красой,
Но стала краше облита росой.
Она была свежа, благоуханна, —
Ей свежести прибавили румяна.
Усьмою
[20] брови подвела она,
И радугою сделалась луна.
Блистала, волосы переплетая,
Они дышали мускусом Китая.
Когда в ее глаза вошла сурьма,
Увидел мир, как необъятна тьма.
Юсуфа позвала, сказав: «Любимый!
Меня огонь сжигает негасимый.
Кипит любовной смутою душа,
Горит сухою рутою душа!»
Она стояла перед ним, рыдая,
Чтобы луна явилась молодая,
С вершины счастья возвестив: «Живи,
Развеселись на празднике любви!»
Не знал Юсуф, что во дворце таилось,
Лишь тонко по цветам вода струилась.
Взяла Юсуфа за руку: «О ты,
Светильник зрячих, солнце чистоты!
Как ты красив, пленителен и строен!
Ты всех даров и милостей достоин.
Ты честно служишь мне, — тобой дышу
И гордо цепи верности ношу.
Приди и властвуй надо мной по праву,
Приди, тебе хочу пропеть я славу!»
Сказав свою чарующую речь,
Решила в первый зал его увлечь.
Вошел он, — обольстительная пери
За ним закрыла золотые двери.
Была не в силах Зулейха молчать,
С горящих уст она сняла печать:
«Моей души мечта и наслажденье,
Ты — цель моя, и свет, и сновиденье.
Ума лишилась от любви к тебе,
С бедой сдружилась от любви к тебе.
Глаза тобой насытить не могу я,
Скитаюсь по родной стране тоскуя.
Вот счастье: предо мною ты стоишь.
Вот горе: на меня ты не глядишь.
Ну, повернись ко мне, мой друг суровый,
Одно скажи мне ласковое слово!»
Юсуф сказал, поникнув головой:
«Как я, рабы все шахи пред тобой!
Я скован болью. Сердце мне обрадуй,
Пускай свобода будет мне наградой.
Я твой слуга. Не подобает мне
С тобою вместе быть наедине.
Я — хлопок, ты — пожара полыханье,
Ты — грозный вихрь, я — мускуса дыханье.
Что хлопок перед силой огневой?
Что мускус перед бурей грозовой?»
Она, решив: болтает он впустую,
Ввела Юсуфа в комнату другую.
Закрыла снова двери на замок.
Вздохнул Юсуф: удел его жесток!
И снова Зулейха ему сказала,
Снимая с давней тайны покрывало:
«У ног твоих лежу в тоске немой.
Доколе мне страдать, упрямец мой?
Свои сокровищницы раздала я,
Тебя достойно оценить желая.
Не я ли отдала тебе сама
Богатства веры, сердца и ума?
Ждала я: покорясь моим приказам,
Ты сердце исцелишь мое и разум.
Но мне во всем противоречишь ты,
Меня покорностью не лечишь ты!»
Сказал Юсуф: «С грехом не надо знаться.
Грешить — не означает подчиняться».
Настаивая каждый на своем,
Они вступили в третий зал вдвоем.
И Зулейха закрыла двери снова,
Вновь полилось чарующее слово,
С волнением невольник ей внимал.
Она вела его из зала в зал,
И в каждом речь другую заводила,
И в каждом довод новый приводила.
Не помогли шесть залов до поры,
Но кости сохраняла для игры
И в зал седьмой ввела его поспешно,
Надеясь, что мечта блеснет утешно.
Не бойся безнадежности примет,
Живя во тьме, надейся: будет свет.
Пусть через сто дверей не входит счастье,
Сомненьем сердце не терзай на части,
В сто первую стучись упорно дверь,
Твоя мечта исполнится, поверь!
