В чертоге тайны, из-за покрывала,
Повел мудрец таких речей начало:
Когда они вступили в зал седьмой,
Красавица воскликнула с мольбой:
«Войди в мои глаза, о друг бесценный,
Вступи ты в этот храм благословенный!»
Закрыла двери, — был замок тяжел, —
Юсуфа посадила на престол.
Гаремом светлый храм назвать нам надо,
Сокрытым от завистливого взгляда.
Чужой не смел явиться на порог
И свой проникнуть в этот храм не мог.
Войти не смели в храм обетованный
Ни страж ночной и ни глава охраны.
Стыдливый друг пылает и молчит,
В душе подруги песнь любви звучит.
Пьяна любимым, победив разлуку,
В своей руке Юсуфа держит руку.
Воскликнула: «Мой лик светлее дня,
Взгляни же с милосердьем на меня.
Доколе будешь ты жесток, доколе
Меня заставишь ты страдать от боли?»
Так расписав мучения свои,
Юсуфу говорила о любви,
Но тот стоял, очей не поднимая:
Его любовь страшила роковая.
Он голову склонил, взглянул на пол, —
Свое изображенье там нашел.
Взглянул на ложе, на покров атласный, —
Она и он объяты негой страстной.
Он отвернулся, он решил, что впредь
Не будет в эту сторону смотреть,
Но всюду, всюду взор его невинный
Одни и те же находил картины.
Он для молитвы очи поднял ввысь, —
На потолке она и он слились.
В нем вспыхнул жар, и взоры огневые
На Зулейху он обратил впервые.
Тогда надежды луч в нее проник:
Ей солнца улыбнется дивный лик!
Стенать и плакать начала сначала,
Потоки слез кровавых источала:
«Своей любовью, своенравный друг,
Молю я, исцели ты мой недуг.
Я пить хочу, а ты — вода живая,
Бессмертье — ты, но посмотри: мертва я.
Я без тебя, как тело без души,
Я жажду: напоить меня спеши.
Ты заклеймил меня клеймом неволи,
Не ем, не сплю из-за гнетущей боли.
А ты спокоен, жизнь мою губя.
Я заклинаю господом тебя:
Во имя красоты твоей всевластной.
Во имя чистоты твоей прекрасной.
Во имя света твоего чела, —
Чтоб на него взглянуть, луна взошла, —
Во имя двух бровей, подобных луку,
Во имя стана, что принес мне муку,
Во имя вьющихся твоих кудрей —
Кудрями зааркань меня скорей!
Во имя колдовства очей обманных,
Во имя точки на щеках румяных,
Во имя сладкой, сахара белей,
Улыбки упоительной твоей,
Во имя слез моих, тоски бессонной,
Во имя мук любви неразделенной,
Во имя сердца, что горит в огне,
Во имя равнодушия ко мне,
Во имя вечной власти надо мною —
Приди, приди, я сердце успокою!
Как долго жжет меня любви печать!
Твое дыханье жажду я вдыхать.
Моей тоски займись ты врачеваньем,
Стань сада моего благоуханьем!»
Сказал Юсуф: «Красе твоей хвала!
Всех пери ты красою превзошла,
Но зеркало души моей до срока
Не разбивай, не мучь меня жестоко.
Водой греха не увлажняй меня,
Плотским огнем не зажигай меня!
Молю во имя бога всеблагого,
Во имя матери, отца родного,
Которыми, как нам велит закон,
Я в чистоте зачат и сохранен.
Моя звезда от них взяла сиянье,
И жемчуг мой — их сердца достоянье.
Когда поможешь мне, откроешь дверь,
Из этой клетки выпустишь теперь,
Исполню я твое желанье вскоре,
Добром воздав, твое развею горе.
К чему спешить? Найдешь ты благодать,
Когда ты будешь не спешить, а ждать.
Спешить не надо ради мелкой дичи,
С терпеньем лучшей ты ищи добычи».
Сказала: «Жажда мучает меня,
Я без питья не проживу и дня.
Стремлюсь к тебе, но ставишь ты преграды,
И мига не даешь ты мне отрады».
Сказал: «Два властелина мне страшны:
Мой бог и царь египетской страны.
Когда узнает царь об этой страсти,
То на меня обрушатся напасти».
Сказала: «Не тревожься, мой кумир.
Устрою в честь царя веселый пир.
Я кубок поднесу — он пьяным станет,
До воскресенья мертвых не воспрянет.
Есть у меня несметное добро:
Каменья, золото и серебро.
Я искуплю твой грех, раздам их нищим,
Нас бог простит, и счастье мы отыщем».
«Я не из тех, — Юсуф сказал в ответ, —
Кто ищет счастья ближнему во вред».
Сказала: «Ты противишься сближенью,
Чтоб стала я для стрел тоски мишенью.
Хитришь, лукавишь, хочешь ты уйти,
А ложь у прямодушных не в чести.
Клянусь, кривым путем идти не стану,
Я не склонюсь к лукавству и обману.
Смотри: горю я, как тростник сухой,
А ты смеешься над моей тоской.
Смотри: грозит бедою это пламя, —
Приди, залей водою это пламя!»
Она рыдала, руки протянув,
Попрежнему упорствовал Юсуф.
Воскликнула тогда: «О многословный,
Упрямец, в горести моей виновный!
Ты отдал речь свою, пустой ответ,
На разграбленье войску долгих лет.
Когда мою ты шею не обнимешь, —
Себе на шею кровь мою ты примешь.
Возьму кинжал, как лилии цветок,
И кровью обагрю я свой чертог.
С душой своей разъединю я тело,
Медлительность твоя мне надоела.
Когда Азиз увидит, мой жених,
Что я, мертва, лежу у ног твоих,
В его горячем сердце вспыхнет злоба,
Тебя убьет он, мы погибнем оба,
Мы заключим в могиле наш союз,
И наконец-то я с тобой сольюсь!»
Достала Зулейха, раскинув ложе,
Кинжал, на ивовый листок похожий.
Сжигала душу страстную гроза,
Алкало тело, и в слезах — глаза.
Вскочил Юсуф, увидев слезы страсти,
И руку обхватил ей, как запястье.
«О Зулейха, — воскликнул, — не спеши,
Исполню я мечту твоей души.
Ты страждешь, но страданья удалю я,
Ты жаждешь, — встречей жажду утолю я».
Красавица, владычица сердец,
Услышав речь такую, наконец,
Подумала, что пробило сближенье,
Что ей принес любимый утешенье.
Тогда кинжал отбросила она,
К другим прибегла способам луна:
В его уста впилась она с весельем
И шею обхватила ожерельем,
Душа, где страсти не было границ,
Мишенью стала для его ресниц,
Она его жемчужины хотела
И превратила в раковину тело,
Но в ту мишень Юсуф не стал стрелять,
Он раковины не сломал печать.
Не просверлил жемчужину алмазом:
Его удерживали честь и разум.
Стрелою ринулся к дверям Юсуф,
Он убежал, все двери распахнув.
Она — за ним, терзаясь от потери,
Его настигла у последней двери,
Схватила за рубашку, вся в огне, —
Разорвалась рубашка на спине.
Но вырвался красавец с болью тяжкой,
Он розой был с разорванной рубашкой.
Она, одежды разорвав свои,
Как тень упала наземь в забытьи.
