Медведь, не находя еды, постился.
Чтоб рыбы наловить, к реке спустился.
Вдруг что-то стало над водой блестеть,
И лапу к рыбе протянул медведь.
Но, поскользнувшись, он свалился в воду
И шубу вымочил, познав невзгоду.
Немало жадных умерло в пути:
В колодце воду не могли найти.
Желая жить, они к воде стремились,
Увы, на дне колодца очутились…
Река была быстра и широка,
И вот медведя унесла река.
Бил воду лапами, стремясь к спасенью,
Но пользы нет, — поплыл он по теченью…
Как ни хитри, напрасны все труды,
Коль хитрость не спасает от беды!
Медведь, подобно бурдюку из меха,
Лишенному и груза и успеха,
По воле волн кружился по воде,
Не видя избавления нигде.
Пришлось в то время, увлеченным делом,
К реке спуститься двум пловцам умелым.
Увидев: нечто кружится в реке, —
Застыли в изумленье вдалеке.
Что это? Мертвое? Живое тонет?
Чехол или тахту водою гонит?
Один из них на берег сел крутой,
Мгновенно в реку бросился другой.
Доплыл, лесного жителя увидел,
А наш медведь спасителя увидел.
Пловца схватил он, лапами зажал,
А тот, поплыть не в силах, задрожал.
Уже прощался с жизнью, пал он духом,
То на медведе был, а то под брюхом.
Другой пловец, увидев это вдруг,
На берегу воскликнул: «Милый друг!
Коль тяжела, в реке оставь ты шкуру,
Скорей вернись, не то утонешь сдуру!»
«Оставить я не прочь, — ответил тот, —
Я шкуру отпустил, пусть пропадет,
Но шкура-то меня схватила в злости
И лапами мои ломает кости».
Коль не лежит душа к чему-нибудь,
Оставь его и навсегда забудь.
Сказ о любви сегодня обнови!
Скрипит перо, и это песнь любви!
Поет перо, подобное свирели,
И о любви сказанья зазвенели.
С любовью — к правде и добру придем,
Любовь живет во всем, что есть кругом.
И знатный и в безвестности рожденный,
Полны любви и чтут ее законы.
Ей сила притяжения дана,
Соединила тень и свет она.
Любви не сразу слышим повеленье,
Но обоюдно двух сердец стремленье.
Пусть солгала красавица тебе.
Ее дела не нравятся тебе, —
Ты будешь охлажден ее делами,
В твоей душе любви погаснет пламя.
В оковах красоты всегда чиста,
Любовь — раба, царица — красота.
Когда выходит красота-царица,
Любовь упасть к ее ногам стремится.
То — красота, что, как Узра´
[4], светла,
Вамика в степь глухую привела.
То — красота, что Кайсом овладела,
Когда наряд Лейли она надела.
Палящий зной сравню я с красотой,
Любовь сравню я с утренней звездой.
А мне, любви постигшему начала,
Идти стезей разумных не пристало.
Там, где любовь являет дивный лик,
Немеет доказательства язык.
Сияла дочь в чертогах у царя,
Не дочь, а лучезарная заря.
Из-за ограды выглянув однажды,
Красавица, чью прелесть славил каждый,
Узрела негра на другом конце…
Как родинка на солнечном лице,
Пленительности, молодости полон,
Алифом
[5] стройным в душу ей вошел он.
Он лег лицом, что было так черно,
Ей на сердце, как черное пятно.
Зрачком в ее глазу, в миг безрассудный,
Запечатлелся этот образ чудный.
Завидовало солнце ей само,
А негр в ее душе зажег клеймо.
Ну что ж, не удивительное дело,
Что роза в цветнике любви созрела!
Короче: девушка лишилась сна,
Глаза — в слезах, душа любви полна.
Ни слова не промолвит верным слугам,
Не благосклонна к преданным подругам.
Забыла игры, пиршества она,
Пред нею лишь отчаянья стена.
Придворные царевне удивлялись,
Ее страданье объяснить пытались.
Один: «Ей перешел дорогу див
И свел ее с ума, кознелюбив».
Другой: «Как видно, с пери подружилась,
С тех пор покоя, сна она лишилась».
Один: «Волшебники на свете есть,
Что людям не дают ни спать, ни есть».
Другой: «Она была звездой для ока,
Но время сглазило ее жестоко».
А третий молвил: «Это все не так:
Любовь ей принесла тоску и мрак.
Она красавца страстно полюбила,
С могуществом любви в борьбу вступила».
Кормилица у девушки была,
Что колдовские ведала дела.
Теперь дряхла, сурова, но когда-то
Любовным опытом весьма богата.
А так как юность не придет опять,
Она другим старалась помогать.
Она была волшебников сильнее,
Пред нею содрогались чародеи,
Сказителей она склоняла в прах,
Рассказывая о прошедших днях.
Увидев, что красавица — в несчастье,
Она явила ей свое участье.
Присела к ней, сказав: «Мое дитя!
О ком ты грезишь, день и ночь грустя?
Едва явился в мир твой цвет весенний,
Тебя взяла я на свои колени.
Твои уста, что слаще леденцов,
Узнали молоко моих сосцов.
Искусной кистью я, при первом зове,
Шалунье разрисовывала брови.
Пока я в руки не брала сурьму,
Мир не дивился взору твоему.
Твое лицо — полдневное светило —
Твоих волос ночная тьма сокрыла.
Пока я в косы их не заплела,
Не видел мир земной, как ты светла.
Твою постель, подушку, покрывало,
Твой сон я до рассвета охраняла.
Вставала роза с утренней звездой, —
Спешила к розе с розовой водой.
Как я трудилась для моей шалуньи,
Чтоб стало полнолуньем новолунье!
Луна моя, от горя оградись
И в бледный месяц вновь не превратись.
Еще ты в жизни тягот не знавала,
О роза, почему же ты завяла?
Твой стройный стан в опору был мне дан,
Зачем же ты согнула стройный стан?
В твоих глазах покой нашла я сладкий,
Зачем же ныне кудри в беспорядке?
Скажи мне, что с тобою? Ты больна?
Страдаешь ты из-за дурного сна
Иль наяву ты встретила злодея?
Украл он сердце, жертву не жалея!
Сними со рта молчания печать:
Должна я совратителя узнать.
Он — месяц в небесах? Приду с обманом,
Его стащу я хитрости арканом,
А если рыбой в море он плывет, —
Коварством извлеку из бурных вод.
Сам небосвод начнет искать лекарство
От моего обмана и коварства!
Пусть тот, кого ты любишь, — муж святой,
Пусть он — ученый, скромный и простой, —
Я святость прогоню волшебным даром,
Ученость покорится хитрым чарам!»
Красавица, услышав эту речь,
Решила тайну больше не беречь.
Всю правду, стыд забыв, она сказала,
С любви своей снимая покрывало.
Кормилице она открыла вдруг
Причину горьких слез и тяжких мук.
Сказала та: «Улажу это дело,
Чтоб ты не горевала, не скорбела.
С твоим желанным я свяжу тебя
И от бесчестья огражу тебя».
Слова такие молвив на прощанье,
Исполнить поспешила обещанье.
Искала негра, чтоб помочь в беде,
Искала негра всюду и везде,
И вот нашла его приют спокойный,
Увидела побег цветущий, стройный,
Сумела с негром дружбу завязать,
И сблизились они, как сын и мать:
К старухе приходил он ежедневно.
Они вели беседу задушевно,
В рассветный час или в закатный час
Старуха с негра не спускала глаз.
Ее внушенья действовала сила, —
Она однажды негра усыпила.
Таким заснул глубоким, крепким сном,
Что позабыл он о себе самом.
Хоть откуси губу, струею крови
Залей лицо, — не станет морщить брови.
Сто раз ты уколоть его бы мог, —
Он вытянутых не поджал бы ног.
Кормилицей он был слуге поручен,
Тотчас же на´ спину слуге навьючен,
И вот к царевне в дом его несут,
Как мускусом наполненный сосуд.
