— Сдавайся! — Стародубцев выскочил на открытое место, потрясая наганом. — Руки вверх!

Увидев милиционера, Судаков выстрелил в него, потом зло выругался. Патроны в пистолете кончились, он полез в карман за запасной обоймой, но перезарядить не успел: набежавший Стародубцев ударом по голове сшиб его с ног. Судаков попытался подняться.

— Лежать! — крикнул Стародубцев, угрожая наганом.

Обезоруженный, раненный в ногу и в руку, Судаков лежал на земле, злобно поглядывая на милиционера.

Подошел Пантушка с винтовкой наперевес, удивился, какое страшное лицо было у Стародубцева. Сняв с себя флотский ремень, милиционер стал связывать Судакову за спиной руки.

— Вот так будет спокойнее, — сказал он и предложил Судакову перевязать раны. Тот покорно согласился.

— Дядя Игнаша! У тебя на руке кровь.

Только теперь Стародубцев заметил разорванный окровавленный левый рукав. Рана была сквозная. Пуля пробила мякоть, не задев кости. Изорвав рубашку на ленты, он забинтовал руку, закурил.

— Курить хотите? — спросил он Судакова.

— Какое великодушие! Подумайте! — Судаков усмехнулся, нервно подергивая щекой. — Ранить человека, перевязать раны и угостить махоркой.

— Я могу и не угощать.

— Нет, отчего же. Я закурю. Развяжите руки, не убегу.

Стародубцев освободил Судакову руки, дал закурить, но вставать на ноги не разрешал. Сам сел на пень.

— Кто вы такой? — спросил он.

— Судаков. Василий Судаков. В прошлом питерский рабочий, слесарь, теперь безработный.

— В таком случае зачем вам было убегать?

— Потому что вы бандит. Сейчас вашего брата немало по лесам шляется. У вас поддельные документы на имя милиционера. Я сразу увидел, что документы поддельные. Жаль, что я не убил вас. Мне бы Советская власть спасибо сказала. А сейчас я беспомощен. Вы меня пристрелите, потом стащите сапоги, костюм. Много ли вам надо! Документами уже завладели, они бандитам тоже годятся.

— Вы идти можете?

— Куда?

— В волость, верст шесть-семь.

Судаков молчал.

— Я вас спрашиваю!

— Я с разбойниками не хочу разговаривать, — ответил Судаков и начал приподниматься.

— Лежать! — Стародубцев подскочил к нему, схватился за наган. — Если еще попытаетесь встать, я из вас котлету сделаю!

Судаков подчинился, лег на бок, облокотясь на здоровую руку.

— Пантелей!

— Слушаю, дядя Игнаша!

— Эту записку отнесешь в Успенское, председателю сельсовета. — Стародубцев написал несколько слов на листке бумаги, протянул Пантушке. — Давай винтовку. Прочитай, а то вдруг потеряешь и не будешь знать, зачем послан.

Уходя, Пантушка прочитал записку:

Только к вечеру вернулся Пантушка с подводой. Судакова посадили на телегу. С одной стороны от него сел возчик, с другой Стародубцев и Пантушка.

Теперь, когда самое опасное осталось позади, Пантушке сделалось страшно. Подумать только! Он сидит рядом с преступником, слышит тяжелое дыхание его, видит налитые злобой глаза.

Пантушка с огромным уважением и любовью смотрел на Стародубцева, который то и дело вытирал платком воспаленные, беспрерывно слезившиеся глаза.

Когда проезжали мимо Малиновой поляны, Стародубцев велел остановить лошадь и послал Пантушку в землянку.

— Принеси все, что найдешь там.

Пантушка принес большую котомку и трость. В котомке оказались слесарные ножницы, паяльник, кусок олова, напильник.

— Ваше? — спросил Стародубцев Судакова.

— Мое. Я же говорил, что хожу по деревням, кормлюсь своим ремеслом.

— В волости разберемся.

— Дядя Игнаша, смотри!

Трость, которую вертел в руках Пантушка, вдруг разъединилась: в одной руке у него был пустотелый стержень, в другой острый кинжал.

— А это тоже слесарный инструмент? — спросил Стародубцев, показывая на кинжал.

— Нет, это для самозащиты от зверей, — нисколько не смущаясь, ответил Судаков.

В душу Пантушки вдруг закралось сомнение. Кто знает, может быть, и в самом деле этот человек ни в чем не виноват, может быть, он и вправду слесарь и ходит по деревням, починяет кастрюли, тазы, ведра. И оружие ему нужно. За войну столько расплодилось волков, что стаями бродят, и были случаи, на людей нападали. Все может быть. А его взяли да изранили и теперь везут в волость.

Но чем больше думал Пантушка о Судакове, тем меньше оставалось к нему жалости. Вспомнился вечер на церковной паперти, когда был ранен милиционер и убит комсомолец, ночное посещение каменоломни. Все это в представлении Пантушки связывалось с Судаковым. Почему он таинственно появился в Успенском в тот момент, когда толпа рвалась в церковь, и так же таинственно исчез? Почему он прятался в лесу? Почему убежал? «Дядя Игнаша зря арестовывать не станет, — мысленно заключил Пантушка. — Он знает, что делает».

В волостное село приехали уже в темноте.

В милиции Судакова тщательно обыскали. В подкладке пиджака у него нашли удостоверение на имя Сметанина Петра Ивановича, мещанина уездного города.

— Кто же вы? — спросил начальник милиции. — Судаков или Сметанин?

— Судаков.

— Почему же у вас еще документ на Сметанина?

— Не знаю. Пиджак купил на барахолке. Подкладку не отпарывал, об этом документе узнал только сейчас.

Начальник милиции покачал головой.

— Следствие покажет, можно ли вам верить.

Судакова под охраной поместили на излечение в больницу.

В ту же больницу отправился и Стародубцев.

Прощаясь, он обнял Пантушку.

— Спасибо, браток! Ты оказался надежным товарищем.

Пантушка не знал, что ответить. Глядя в воспаленные глаза Стародубцева, он спросил:

— Как же глаза-то?

— Оплошал я малость... Нюхательным табаком он в глаза... Прощай пока, скоро увидимся.

Тихий вечер опустился над Успенским. Пропылило с пастбища стадо, прозвякали по дворам подойницы, угомонились люди.

Гаврила лежал в осиннике за околицей и смотрел на родное село. Будто лишь вчера ходил он по пыльной улице мимо бревенчатых изб, вдыхал запах парного молока, слушал скрип колодезного журавля и бойкий девичий говор. В груди у него защемило, в горле заклокотало, на глаза навернулись слезы.

Горько, нелегко было возвращаться домой после нескольких лет трусливой бесславной жизни. Может быть, еще и не так скоро решился бы он прийти с повинной, если бы не Судаков со Степкой. Их встречи показались Гавриле подозрительными. Прошлой ночью Судаков куда-то пошел и перед этим старательно проверил пистолет.

— На охоту? — спросил Гаврила.

— Прогуляться, свежим воздухом подышать.

— А пушку-то зачем? — он указал на пистолет.

— От медведя обороняться.

«Надо подальше от него», — решил Гаврила, оставшись один. Покинул землянку на Малиновой поляне, пошел в каменоломню, на старое место. Но, подходя к Кривому озеру, услышал голоса Судакова и Степки. Это еще больше испугало его. Куда податься?

Всю ночь не спал Гаврила и надумал идти домой, объявиться народу. Но с каждым шагом, который приближал его к Успенскому, в душе у него росло чувство страха. Как встретят односельчане? Придется все перенести: насмешки, укоры, суд. Но это лучше, чем прятаться, лучше, чем попасться вместе с Судаковым и Степкой по какому-нибудь темному делу. В том, что они занимаются чем-то нехорошим, Гаврила уже не сомневался.

До села он добрался засветло, но постыдился встречи с людьми и решил дождаться вечера.

«Прямо в сельсовет пойду. Домой зайдешь, там сцапают. Доказывай тогда, что с повинной объявился».

Но вот наступила темнота, а Гаврила все не мог заставить себя выйти из осинника, все обдумывал, как лучше сказать в сельсовете, чтобы его поняли. Наконец он тяжело поднялся, взял под мышку полушубок и пошел в село.

В сельсовете горел свет, слышались голоса.