Когда я подхожу к ним сзади, Джекс поворачивается ко мне лицом.
— Хороший выбор песни. — Он улыбается и протягивает мне нож для масла. — Держи. Займешь мое место. А я пока разогрею макароны с сыром.
Закатываю рукава, так как на мне все еще толстовка Джекса, а рукава длинные. Затем забираю у него нож, подхожу к Зею и начинаю намазывать масло на хлеб, пока Джекс достает из морозилки коробку замороженных макарон.
Несколько минут никто не разговаривает, и я не возражаю. Музыка играет на заднем плане, и это хорошая песня, я знаю слова. Пою их про себя. Обычно, если бы я была одна, то подпевала бы вслух, но, черт возьми, я не собираюсь делать это здесь.
— Ты не намазываешь масло на углах, — внезапно говорит Зей тем властным тоном, который, я заметила, он часто использует,
— Я делаю это специально, — сообщаю я ему. — Так вкуснее. Хлеб не такой жирный.
Он наклоняет голову в мою сторону.
— Жареный сыр все равно будет жирным.
— Тебе может быть это нравится, но мне нет. — беру еще один ломтик хлеба. — Если хочешь, я могу намазать тебе больше масла.
— Давай. Мне нравится масло. — Он берет лопатку, чтобы перевернуть сэндвичи, которые готовит.
— Ладно, скоро на один сердечный приступ будет больше. — Я намазываю чертову тонну масла на весь кусок хлеба. Он протягивает руку, чтобы взять его у меня, но я убираю руку за пределы его досягаемости. — Подожди. Я пропустила угол. — Мажу маслом крошечное пятнышко, которое пропустила, убедившись, что слой получился толстым.
Зей смотрит на меня равнодушно.
— Ты всегда относишься ко всему столь скрупулёзно?
— Нет. — Я протягиваю ему хлеб. — Ты всегда так серьезно ко всему относишься?
Джекс давится смехом позади нас. Зей бросает предостерегающий взгляд на него, на что Джекс только пожимает плечами. Закатив глаза, Зей возвращается к жареному сыру, в то время как Джекс обменивается со мной улыбкой.
Все еще улыбаясь, я поворачиваюсь и беру еще один кусок хлеба.
Зей перекладывает приготовленные бутерброды на тарелку, чтобы приготовить еще одну порцию.
— Насчет камер, — говорит он, меняя тему, — Нам всем придется проникнуть в дом, чтобы установить их. И пока мы это делаем, нам понадобится кто-то, кто будет следить за камерой, установленной рядом с дорогой, чтобы убедиться, что никто не появится.
— И ты хочешь, чтобы я это сделала? — уточняю.
Он кивает.
— Понимаю, что это твой дом, но ты не знаешь, как установить камеры.
— Все в порядке. — делаю паузу. — Ты же не собираешься ставить их в моей комнате, верно? — знаю, что он уже сказал это, но я хочу быть более уверенной.
— Я же сказал, что не буду.
— А рядом с моей комнатой? — Знаете, достаточно близко, чтобы кто-нибудь из них мог услышать, что происходит в те ночи, когда дядя приходит.
Его взгляд обращен ко мне.
— Я не уверен. — Не сводя с меня глаз, он берет кусок хлеба с маслом, который я держу. — Чего ты боишься, что мы услышим?
— Ну, знаешь, например мой громкий голос, когда я пою в душе, — Я лгу. — Я хреново пою.
Не думаю, что он купится на мою брехню, но это нормально. Я не сломаюсь. Раны и шрамы на моем боку начинают пульсировать под его пристальным взглядом.
— Смущаешь ее взглядом? — Хантер подходит ко мне сзади, чтобы взять бутерброд с тарелки, стоя так близко, что его грудь касается моей спины.
Зей возвращается к готовке, не утруждая себя замечанием о том, что сказал Хантер.
— Ты нашел оборудование? — спрашивает он.
— Да. — Хантер вырывает нож для масла из моей руки и переплетает свои пальцы с моими. — А теперь я пойду проверю телефон этой красавицы и посмотрю, смогу ли я понять, кто, черт возьми, посылает ей эти сообщения, пока вы тут готовите.
Он оттаскивает меня от стойки и, увлекая за собой, ведет обратно по коридору. Я начинаю нервничать, зная, что он будет читать мои сообщения.
Что, черт возьми, я ему скажу, если он начнет задавать вопросы?
Ответа я не нахожу, и к тому времени, как он приводит меня в гостиную, я вся в поту. Когда он отпускает мою руку, стараюсь незаметно вытереть влажные ладони, оглядывая комнату. В ней есть камин, два дивана и кресло, и, как и на стене рядом с лестницей, повсюду висят фотографии в рамах. Я с интересом рассматриваю их, но одна, в частности, привлекает мое внимание. Это старое дерево на вершине холма. Небо затянуто облаками, и дерево уже сбросило листья, которые осыпались вокруг него. Это обычная фотография, но я смотрю на нее не поэтому. Мне кажется, что я уже видела это дерево раньше.
— Где это? — интересуюсь я, подходя поближе, чтобы получше рассмотреть фото.
Хантер стоит рядом со мной, копаясь в коробке, и хотя я не смотрю на него, я почти чувствую, как он напрягается, как будто воздух накаляется так сильно, что потрескивает.
— Это на земле моего отца, — объясняет он странным тоном. — Зей, Джекс и я часто ездили туда, чтобы сбежать от дерьма, происходящего в наших домах, когда мы были слишком молоды, чтобы водить автомобиль. Это было место уединения, пока… кое-кто, кого мы знали не умер. Мы часто проводили там время вместе. Теперь это место напоминает нам о худшем дне, который у нас когда-либо был.
Это было не то, что я ожидала услышать.
Смотрю на него, и на его лице появляется страдание. Этот парень, который был всегда улыбкой и солнечным светом.
Мне хочется спросить его, кто там умер, но я знаю, как трудно говорить о таких вещах. Поэтому вместо этого я спрашиваю,
— Если это дерево напоминает вам о такой боли, то почему вы держите его фотографию на стене?
Он достает из коробки iPad.
— Потому что, хотя на это трудно смотреть, я не хочу забывать ее.
Ее? Возможно, это была сестра или одна из сестер парней.
Опять же, я держу эти вопросы при себе, не желая заставлять его говорить о том, что для него явно болезненно.
— Садись со мной, и я попробую выяснить, кто тебя преследует. — Он направляется к дивану, кивком приглашая меня идти за ним.
Я так и делаю, присаживаясь рядом. Потом неохотно достаю из кармана телефон.
Он протягивает ко мне руку, но я убираю ее подальше. Он, склонив голову набок, смущенно посмеивается.
— Мне нужно взглянуть на твой телефон, милая Рейвен, иначе я ничего не смогу сделать.
— Я знаю. — сжимаю телефон. Понимаю, что, в конце концов, мне придется рассказать ребятам немного о своем прошлом — я знаю это. И с этой запиской, которую я спрятала в рюкзаке, я прекрасно понимаю, что люди в школе, вероятно, уже знают. Добавьте это к сообщениям, и это неизбежно.
Но я не хочу этого. Вообще. Хотя пусть лучше они услышат все от меня. Поэтому, сделав глубокий вдох, я говорю:
— Мне нужно тебе кое-что рассказать, прежде чем ты это сделаешь.
— Ладно, я слушаю.
— Это кое-что обо мне, и это плохое, — добавляю я. Мне нужно подготовить его и подготовить себя к тому, что меня бросят эти парни, которые были мне ближе, чем кто-либо другой в течение долгого времени — даже капризный Зей.
— И, честно говоря, я действительно не хочу об этом говорить, но эти сообщения заставят о многом задуматься. Кроме того, я почти уверена, что кто-то в школе уже узнал об этом, так что тут только вопрос времени, прежде чем вы, ребята, тоже будете в курсе. — продолжаю смотреть на свои колени, потому что не могу смотреть ему в глаза, когда говорю.
— Когда моих родителей убили, меня нашли рядом с ними… с окровавленными руками и без единой капли воспоминаний о том, что произошло… Я все еще не помню этот день. Я стала подозреваемой и была помещена в психушку, пока полиция не прекратила расследование. Потом меня отпустили и передали на воспитание тете и дяде. Но несмотря на то, что меня освободили, нет никаких доказательств, что я этого не делала. Просто нет достаточных доказательств, что я это сделала.
Крепко зажмуриваюсь, красные пятна заполняют мое зрение. Затем я делаю глубокий вдох и снова открываю глаза, желая, чтобы они оставались сухими. Я уговариваю себя посмотреть на него, потому что молчание становится неловким. Но я труслива. Никогда не думала, что это будет проблемой — обычно я более жесткая, — но видимо хорошие парни — это мой криптонит.
