А Олаф ещё на свой дефект жаловался.

– Операция может это ис-с-править?

– Сомневаюсь, что виноваты глаза, – улыбался Брен. – Проблема сидит в участке мозга.

Олаф подумал, что с подобными трудностями Брену невероятно повезло устроиться на работу. Почему он их попросту не утаивал – хороший вопрос. Олаф бы так и сделал. Увы, свой дефект он никак не мог скрыть, из-за чего ему часто отказывали в должностях, где требовалось много говорить. Это злило.

Когда данных, которые необходимо было внести в базу, скапливалось слишком много, Олафу разрешалось уходить в десятый кабинет. Он был условно его, но парень редко пользовался возможностью уединиться. Он был уверен, что получил отдельное помещение лишь для галочки в отчёте. На их этаже было много пустых и по сути ненужных кабинетов, казавшихся коморками из-за размеров. Говорили, что на других минусовых этажах кабинеты были в разы габаритнее, но проверить было нельзя. Из всех пустующих Олаф выбрал десятый, потому что он прилегал к лаборатории, которую он считал своим основным рабочим пространством.

– Тебе котёнок не нужен? – спросил Олаф.

– Я не ослышался? Ты спросил про котёнка? – Брен оторвался от микроскопа.

– Да.

А ещё Олафу не нравилось, когда люди не понимали его, даже если он говорил чисто. Это обесценивало те усилия или удачу, благодаря которой получилось выговорить фразу с первого раза.

– Что это вдруг за раздача бесплатной шаурмы? Или ты про живого? Ладно, я пошутил, – тут же добавил Брен. – Вдруг ты из тех нежных любителей природы, что вздрагивают от любого намёка на насилие. Или ты предлагаешь купить дорогого породистого, потому что твоя соседка не знает, куда девать весь выводок её кошки?

– Нет. Я нашёл его на улице.

Пару дней назад Олаф возвращался поздно вечером после смены в магазине и заметил этого малыша на обочине в свете фонаря. Парень не считал себя поэтичной натурой, но этот луч, освещавший маленький комок, был прямо-таки сигналом свыше. Котёнок оказался живым, но был слишком слаб, чтобы встать на лапки. Олаф подумал, что до утра он не доживёт, если немедленно не вмешаться в его судьбу. В другой вечер парень, может, и прошёл бы мимо, посчитав, что имеет право остаться в стороне и не считать себя при этом злодеем. Он верил, что бездействие не может приравниваться к преступлению ни при каких обстоятельствах, потому что люди и не обязаны принимать на себя ответственность за других. А вот если они это делают по соображениям морали или чего-то ещё, то такие поступки необходимо высоко оценивать. Ведь люди проявляют усилие, вмешиваясь в чужие проблемы. Они не должны, но делают. Поэтому Олафу виделись несправедливыми вопли моралистов о том, что нынешнее поколение зациклено на себе и слишком чёрствое, чтобы помочь человеку на улице. Никто никому ничего не обязан, если только это не работа – спасать людей.

Однако, несмотря на установку, в этот раз Олафу не было трудно остановиться, проверить котёнка и даже отнести его в зооклинику. Небольшое вечернее приключение приятно разбавило серые будни. А впереди были не менее интересные поиски нового владельца для пушистого комка.

– Если он тебе не нужен, зачем тогда подобрал? – резонно спросил Брен.

– Так получилось.

Наверное, было бы лучше сказать: «Стало жалко», но то была бы не совсем правда. Олаф увлёкся катанием на колёсиках стула и едва не завалился вперёд. Столешница помогла избежать позорного поцелуя с полом.

– Мне не нужен питомец, – сказал Брен.

– Уж-же есть?

– Кто знает. Может, я просто не умею ухаживать за кем-то, кроме себя.

– К чему такая с-с-скрытность? Ты же не на допрос-се, – удивился Олаф.

– Извини. Привычка.

За Бреном и раньше замечали некоторую увёртливость в ответах. Олаф не мог судить его строго: он и сам не любил рассказывать о себе лишнего. Однако что такого в вопросе о питомце? Безобидное любопытство, не более.

Манера ответа Брена напомнила Олафу об одной новости.

– Я с-с-слышал, что на минус-с четвёртом держали своего питомца. Крыс-су или хомяка. Это правда?

– Откуда же мне знать? – пожал плечами Брен.

– Ты раз-зве не работал на минус четвёртом?

Это заявление заинтересовало Брена. Он даже отклонился в кресле, чтобы посмотреть прямо на своего ассистента.

– Я бы предпочёл ответить «нет» и забыть об этом, но ты ведь не пальцем в небо тыкаешь, да? Кто тебе рассказал?

Тон – всё такой же нейтрально-насмешливый как у человека, который получает удовольствие от мимолётной беседы за работой.

– У меня много з-з-знакомых в городе, – без хвастовства сказал Олаф. – По работе встречаюс-сь с разными людьми. Один утверждает, что з-знает тебя. По работе на минус-с четвёртом.

– Да ладно? Ну-ну.

Брен не стал продолжать тему и будто полностью погрузился в процесс изучения… чего бы там ни было. Олаф не особо вникал в научные термины. Однако спустя пару минут начальник лаборатории заговорил вновь:

– Слушай, давай расставим все точки над нужными буквами. Я, правда, когда-то подрабатывал на минус четвёртом, но недолго там продержался. Я тогда ещё получал диплом, и мне нужна была практика. Я не упомянул этого в резюме, и на то были причины. Я не хочу, чтобы ты распространялся об этом. Хорошо?

– Ладно. Не думаю, что это выз-звало бы какие-то вопросы, но раз ты прос-сишь…

Олаф решил, что Брен боится увольнения. Вдруг тут есть правило, по которому если ты участвуешь в исследованиях одного объекта, то не допускаешься к другому? Чтобы сохранять некоторую изолированность между отделами или скрывать важные открытия. Олаф наверняка не знал, ведь он не интересовался глубоко всеми тонкостями работы института. Мимолётно вспомнилось, что вроде бы кто-то рассказывал, как трудно было попасть на минус четвёртый и что там работали по связям. Однако эта мысль была столь расплывчатой и далёкой, что Олаф не придал ей значения и вскоре забыл. Тем более что в сознании крутились более важные вопросы: как пройдёт вечерняя смена в магазине и куда деть котёнка, с которым сегодня сидит соседка? И согласится ли она ещё на несколько дней, пока Олаф не подыщет хозяина?

Хельга смотрела в зеркало и повторяла, как заведённая: «Ты не такая. Ты поступила правильно, и жалеть не о чем». И всё же зуд сомнения и неудовлетворения мучил её целый вечер после того, как взбешённая парочка покинула квартиру.

Всё началось с нелепого, почти сериального случая: ей позвонила двоюродная тётка и «обрадовала» скорым приездом. Самым возмутительным было то, что она уже сидела в поезде и была на полпути к цели, так что Хельгу буквально поставили перед фактом. Данная стратегия так и кричала о безапелляционности, и в каждом слове тёти Биди проскальзывал намёк: «Ну ты же не посмеешь нас не принять, ведь мы проделали такой путь! Мы уже не можем повернуть назад, мы в дороге! А ведь билеты стоили кучу денег!».

В последний раз Хельга виделась с тётей на похоронах Эдгара Мантисса, то есть шесть лет назад. Пожилая женщина с редкими серыми волосами, напоминавшими полинявший хвост, выказала сухое сочувствие и оставила скромный венок на могиле. Она не была плохой, нет – в душе Хельга подозревала, что у Биди имелось множество достоинств. Однако это не тот тип родни, которым звонишь каждую неделю. Максимум – раз в полгода и присылаешь открытки по праздникам. Биди редко делала это, даже когда Эдгар был жив. С Хельгой же её, казалось, вообще ничего не связывало. Её внезапный приезд говорил о двух вещах: тёте нужны деньги или помощь; она настолько исчерпала лимит доверия ближайшего окружения, что приходилось искать поддержку у дальней родни.

А ещё она взяла с собой мужа, с которым Хельга виделась раз в жизни, и то когда ей было пять лет. Не удивительно, что Биди его прятала: он представлял собой весь набор черт, которые Мантисс не переносила в людях.

Единственным положительным моментом было то, что чета обещала не злоупотреблять гостеприимством и поселиться в отеле. Тем не менее ужин в честь встречи был на Хельге. В тот день у неё был плотный график и всё, что она успела сделать, – это заказать еду в проверенном ресторане.