– Спроси об этом у нашего объекта. – Саймон подмигнул ей. – Он как раз любит такие заумные штуки.
Джо попросил всех сосредоточиться. Он указал на стену вытянутыми руками. Отштукатуренная поверхность никак не отреагировала на его взмахи, издеваясь над ожиданиями. Кетти победно вскинула брови.
– И вот сейчас! – Джо сделал шаг правее, продолжая указывать на однотонный участок.
– Что ты пытаешься сделать со стеной? – Брен, судя по голосу, тоже уверился в провале. – Она не испугается твоих возгласов и не убежит.
– Сейчас, подождите, сейчас…
Джо несколько раз менял положение и тыкал в белое пятно. С каждой секундой его старания всё больше походили на несмешной розыгрыш. Олаф успел украдкой зевнуть, а Саймон – недовольно глянуть на Кетти, которой он теперь задолжал обед в пиццерии, когда что-то изменилось. Наблюдатели и сами не поняли, в какой момент стена, на которую указывал Джо, была замещена голубовато-серой дверью.
Брен дёрнулся назад от неожиданности.
– Вы все тоже это видите?
– Он призвал её прямо сюда, – разочарованно протянула Кетти. – А вы думали, она только по коридорам шастает?
– Если чес-стно, то да, – выдавил ошарашенный Олаф.
– Я тоже, – сказала Шерри. – Я и представить не могла, что эта дверь может встроиться внутрь другой комнаты. Это как-то ненормально.
– Это же карманное измерение. – Джо был явно доволен собой. – Оно может появиться в любой точке, но почему-то только в пределах нашего этажа. А так хоть на полу будет. Или на потолке.
– Сочиняет. – Махнула рукой Кетти. – Никогда такого не было.
– Это не значит, что так не бывает. Ещё чуть больше экспериментов, и мы столько всего узнаем… – Джо хотел любовно погладить дверь, но наткнулся на голую стену. – А, ушла.
– Молодец. – Саймон похлопал, довольный успехом и выигранным обедом. – Я из фокусов всегда умел только средний палец откручивать.
Он продемонстрировал процесс, не особо усердно скрывая то, как согнул палец к ладони, чем вызвал смешки коллег. Глядя на их весёлый настрой, Олаф в очередной раз задумался: зачем им вообще все эти игры и разговоры, если они могут вот так легко показывать друг другу аномалии и подшучивать над ними? Разве не этим доверием характеризуется то, как здорово они ладят? И чего Саймон придумывает лишние хлопоты? Вечно этому неугомонному парню не сидится на месте. У него словно торчала заноза в одном месте. Однажды Саймон от избытка фантазии поменял все плакаты с предупреждениями на киношные постеры, так что вместо «Не суйте руки в непонятные отверстия» они гласили: «Я твой отец» и «В некоторых местах Вселенной вы не одиноки». Его за это, само собой, по головке не погладили. Руководитель отдела весьма строго относится к порядку. Он заявил, что пусть шуточки Саймона и не вредят работе, но уместными будут смотреться в другом месте. Возможно, вместе с самим шутником, если тот не угомонится.
– Люблю, когда люди умеют разрядить обстановку, – похвалил Саймон за фокус.
– Странно, что у него вообще получилось. – Кетти бездумно накручивала кончик хвоста на палец. – Иногда мы эту дверь по полдня не можем найти.
– Может, она любит внимание? – предположил Брен.
– Она неживая. У неё нет разума. Она не может любить.
– Прямо как моя учительница в начальной школе, – произнёс Саймон.
– Ты иногда такой дурак! – не выдержала Кетти, и парень демонстративно поклонился под смех коллег. – Ты не думал пойти в комики?
– Думал. Пробовал. Меня не взяли: сказали, слишком смешной. Ну, знаешь, есть же какой-то порог дозволенного юмора, всё такое. Если много смеяться, можно получить кровоизлияние в мозг.
– Ага, конечно, – гоготнул Брен. – А если уколоться о кактус, на пальце вырастут иглы. И прочие небылицы из разряда «Мне так бабушка в детстве рассказывала, она врать не будет».
Они достигли той точки весёлого и беззаботного щебетания, когда обсуждение любых глупостей воспринималось как что-то само собой разумеющееся. И не порицалось. Саймон верил, что если люди не могут с видом матёрых профессоров обсудить, почему круглые пиццы кладут в квадратные коробки, то и на серьёзные темы они никогда адекватно не поговорят. Ведущую роль в любом коллективе играло единение душ, когда разные по характеру люди пели в унисон. Когда мировоззрение не мешало двигаться в одном направлении, будь то разговор или общее дело.
Они были разными, вся эта неповторимая шестёрка: скромный заика, порой бестактная зубрилка, умный дядя в костюме, любительница высоких технологий, вечный оптимист и… Джо. Загадочный и не позволявший пробиться в своё личное пространство парень, который мало что о себе рассказывал. Об увлечениях отвечал уклончиво и без желания, о личной жизни так вообще помалкивал. А ведь вроде бы умел подстраиваться под весёлую компанию, и его инициатива с фокусом подтверждала это. И всё равно Саймону порой казалось, что Джо пересиливает себя, а его дружелюбие как будто вынужденное. Предавать этому значения не стоило. Парень мог быть типичнейшим интровертом, который скрывает, какой для него это труд – сходиться с людьми.
Их веселье прервали. В комнату вошёл мужчина, и вместе с ним в помещение втекла основательная строгость. Обычно даже Саймон заражался серьёзностью, когда смотрел на сосредоточенное лицо руководителя.
– Доктор Фолкберг, – поздоровались с ним все.
– Весь минус второй сотрясается от вашего смеха. Перерыв почти окончен. Возвращайтесь к работе, – велел он. Кому, как не этому человеку, знать о точном времени.
Шестёрка дружно рассосалась.
Глава 1б
Разговор в полиции был долгим и изматывающим.
Хельга вернулась домой под утро, скинула обувь, верхнюю одежду и упала на неразобранную кровать. Туман в голове ещё не рассеялся. До синяка на лице было больно дотрагиваться, но сильнее всего жгло в груди от злости.
Конечно же, полиция ничего не будет делать. Более того, они встретили её столь неуместными безразличными вопросами, что Мантисс поначалу впала в ступор. Вместо того чтобы выслушать рассказ о нападении в её квартире, двое мужчин в форме поинтересовались, сколько она выпила до этого, замужем ли и почему обыкновенно так поздно возвращается домой. А потом заставили Хельгу четыре раза в подробностях описать происшествие, часто перебивали и влезали с уточняющими вопросами посреди рассказа вместо того, чтобы задать их позже. Мантисс уже тогда хотелось отчитать их за неумение вести диалог, однако титаническими усилиями воли сдержалась. Почти два часа она оставалась без еды и воды, пока её гоняли по одним и тем же воспоминаниям. Когда четыре круга ада завершились, мужчины многозначительно переглянулись, и один из них развёл руки в стороны.
– Даже не знаю, как мы будем их искать. Вы же не описали ни одной внешней приметы.
Это была загвоздка, о которой Хельга и без них прекрасно знала. Однако они могли проверить дорожные камеры на повороте возле дома и чуть дальше по улице. Вдруг незнакомцы надели маски у подъезда или припарковали машину в относительной близости, так что удастся отследить номера? Или опросить жильцов: кто-то из них мог видеть что-то подозрительное.
Нет, бравые защитники спокойствия не станут напрягаться. Они приняли заявление Хельги и, скорее всего, отложили его в дальний ящик. Подумаешь, кто-то вломился в квартиру одинокой женщины. Радуйся, глупая, что не изнасиловали и не убили! Хотя и в этом случае нашлись бы отговорки: так любимые обществом «Сама виновата!», или «К порядочным женщинам в квартиру не вламываются!», или «Нужно было ставить сигнализацию и камеры прямо в квартире». Мантисс мысленно плюнула в невидимых порицателей и перевернулась на другой бок. Её тошнило от того, какой помойкой иногда представало их общество.
Хельга дремала недолго, каждый раз просыпалась от неудачной позы и болевшего лица. Кожа горела, словно к ней приклеили раскалённые листы. Мантисс пребывала в состоянии полубреда, и ей снились неприятные вещи. То примерещилось, что кто-то выдернул одеяло, и тело лежит на твёрдой и холодной поверхности. То почудилось, будто в комнату зашли и подёргали спящую за плечо, а потом ещё и ещё. Хельга понимала, что это всё болезненные миражи, но заевшую пластинку повторений и неугомонный каскад образов невозможно было остановить, не пробудившись полностью.