– Я просто… – тут же стала оправдываться девушка, – наблюдаю за ним какое-то время. Он такой мутный.

– Он просто не любит говорить о себе. Уважай чужое право скрывать свою жизнь.

– Я уважаю. Мне ли не уважать! Просто Олаф… кажется, что он не на своём месте. Кто он там по образованию? Никто? Как его вообще взяли?

– Парень в творческом поиске. Пока работает с нами, а когда подыщет место, идеальное для своей башки, – отчалит.

Кетти пожала плечами и сдула лезшие в глаза пряди. Её огненные волосы казались горящим факелом в этом цветовом однообразии. Зато одевалась Лорделли в чёрно-белое, словно хотела слиться с окружающим.

Они не прошли и пяти кабинетов, как девушка выронила коробку с инструментами. Линейки, письменные принадлежности, калькулятор и прочие вещи разлетелись в стороны. Джо мысленно выругался, наблюдая, как скользит по полу термометр.

– Нога подвернулась, – пожаловалась Кетти и села подбирать ближайшие предметы. – Прости. Ненавижу эти балетки! Заказала новые, но они всё никак не придут.

– А выйти в ближайший магазин не проще ли? – Джо увидел отрицание на лице девушки. Помедлив, он приступил к подбиранию вещей. – Эх, современность! Мои соседи ленятся перейти дорогу в магазин и также ждут, когда им принесут продукты на дом. Скоро настолько обленимся, что нам будет далеко дойти до туалета.

– Скорее бы уже пришли мои новые балетки. Дурацкая обувь! – причитала Кетти. – Из-за неё нога подвернулась.

– Да, я слышал.

Джо сделал тройку шагов до откатившегося к стене файла с листами. Подняв его, Файхви заметил, что тот лежал рядом с мистической дверью с треугольником.

– О, и ты тут. – Джо похлопал её, как старого приятеля. – Преследуешь нас? Эх, я уже разговариваю с неживыми предметами. Социализация пагубно влияет на нашу рассудительность.

– Он не на своём месте, – сказала Кетти, вызвав недоумение коллеги.

– Кто «он»? Комната женского рода. Как и дверь.

– Я про Олафа. Мутный он какой-то. Я наблюдаю за ним некоторое время, знаешь ли, так что мой вывод не с бухты-барахты.

Джо изумлённо захлопал ресницами, сверху вниз смотря на елозившую по полу Кетти. Скачки её мыслей начинали ставить в тупик.

– Допустим…

– Не то что Саймон. С ним всё ясно. Лучше быть открытым простачком, как он.

– Кетти. Мы уже обсудили Олафа и Саймона, зачем ты снова это говоришь?

– Разве? Кстати да, Саймон! Он просил собраться в комнате отдыха на обеденный перерыв. Никак не успокоится!

– Слушай, это уже не смешно, – Джо начинал теряться и оттого выходил из себя.

Его тон был резким. Кетти, продолжавшая как ни в чём не бывало складывать предметы в коробку, удивлённо воззрилась на коллегу. Как раз пристраивала последний карандаш сбоку, но он скатился по наклонной обратно на пол.

– Я не смеюсь! Он и впрямь просил нас собраться. Ты хочешь пойти? Я не особо. Единственное место, куда бы я хотела залезть, – это вот в ту комнату. – Кетти указала на дверь с треугольником. – Может, тоже помолодела бы, как твой кактус до исчезновения.

Джо любил подурачиться, но вместе со всеми. И терпеть не мог, когда дурачили его. Шутки, ставившие в тупик, не вызывали ничего кроме раздражения. Вот и сейчас оно затопило Джо, так что он прикрикнул, не подумав:

– Если тебе не о чем больше поговорить, то просто помолчи! Зачем повторять одно и то же?

Изумление и обида, отразившиеся на лице Кетти, ещё сильнее запутали Джо. Она казалась ребёнком, на которого несправедливо повесили обвинение.

– Если тебе не хочется меня слушать, то говори об этом прямо!

Схватив коробку, Кетти понеслась вперёд по коридору. Сбитый с толку Джо остался молча глотать воздух возле аномальной комнаты. Тогда до него начало доходить, что он попал не в глупый розыгрыш, а крайне нестандартную, аномальную ситуацию.

Это был первый раз, когда у их команды проявилось то, что впоследствии они назвали «синдромом обратного времени». А может, и не первый, просто раньше они этого не замечали. Тот, кто был подвержен кратковременному эффекту, точно не подозревал, что ведёт себя странно. Оттого Кетти весьма удивилась, когда Джо пересказал ситуацию со своей позиции. Доктор Фолкберг посоветовал им носить диктофон и включать его каждый раз, когда они работают с комнатой. А затем прослушивать запись.

Результат был поразительным. Джо и Кетти заговаривались куда чаще, чем им казалось. Эффект проявлялся исключительно в речи: человек говорил складно, но вдруг начинал повторяться. Двигаться в разговоре в обратном направлении. При этом ни на поведении, ни в других вещах это никак не отражалось. Эффект сохранялся не дольше десяти минут.

Вовлечённые в работу сотрудники заключили, что дело в длительности их контакта с комнатой. Вернее, с пространством внутри неё. Пришедший на эксперимент Олаф, которому на один день разрешили выполнять простую измерительную работу с линейкой и термометром, не испытал на себе того же эффекта.

– А вдруг со временем он будет сохраняться всё дольше и дольше? – представляла Кетти. – Вдруг однажды – через полгода или год – мы и сами начнём меняться?

– Мы же не часть комнаты. Мы будто что-то подхватываем из неё. Что-то, чего нельзя измерить существующими инструментами. В любом случае, нужно время и тщательное наблюдение, – констатировал Джо.

Комната никогда не разочаровывала их.

Глядя на коллег, Олаф Строссон думал, что выбрал самое скучное направление. Не то чтобы он имел какие-то особые компетенции для настоящих исследований. Но даже составление отчётов теперь виделось ему более увлекательным, чем медитативное протирание приборов и прочие необременительные мелочи, которые выполнял ассистент. Проблема заключалась ещё и в том, что у Олафа не было нужного образования. В химии он разбирался поверхностно, поэтому к исследованиям его не подпускали. И хотя Олаф умел подстраиваться и быстро учиться, на нынешней должности ему просто не в чем было себя проявить. Он проверял оборудование перед использованием, клеил бирки, сортировал документы по папкам в компьютере. Подавал инструменты Брену и, похоже, развлекал того разговорами. Длилось всё это не более четырёх часов в день. Потом Олаф бежал на другую работу.

Больше всего его разочаровывало то, что нетипичное место, о котором ходило много слухов и домыслов, на поверке оказалось не лучше любых других. Разве это само по себе не поразительно – работать с аномалиями? В мире их не так много, и о людях, которые изучают аномалии, обыкновенно отзываются как о первопроходцах или путешественниках. Им завидуют. Вот и Олаф был шокирован, когда впервые увидел перемещавшуюся в пространстве дверь. Был озадачен узнать об МС-12 и до сих пор не до конца верил, что ему не вешают лапшу ради сохранения тайны. А потом удивление прошло, когда работа с необыкновенным превратилась в банальность. Изучая аномалии, люди обязаны делать что-то феноменальное. Ничего такого тут не происходило. Каждый шаг был предсказуемым, не отличавшимся от того, что делали миллионы других исследователей более простых вещей по всему миру. Оттого «приключение» оборачивалось рутиной. Вероятно, поэтому общественность особо не интересовалась институтом, а все рассказы тех, кто после увольнения говорили знакомым об объектах, не вызывали ажиотажа. Необычная вещь? Ну да. А что вы с ней делаете? Вот это и это, собственно, как и на других работах. Скука.

Олаф отодвинулся от монитора и потёр глаза, которые всегда болели после долгого разглядывания экрана. Он знал, что Брен вообще не мог работать с компьютерами из-за редкой генетической болезни, и эта обязанность ложилась на помощников. Учитывая, что в современном мире без компьютеров обходятся редкие профессии, приходилось выкручиваться.

– Без таблеток не только мониторы, но и весь мир кажется ослепительно ярким, – пояснил однажды Брен. – Я вижу цвета не так, как положено. Они врезаются мне в глаза, и кажется, что через них ввинчиваются прямиком в мозг. Долгое созерцание чего-либо вызывает у меня мигрень.