– О Кристина! – произнес Рауль, и его глаза увлажнились при этом воспоминании. – В тот вечер мое сердце трепетало при каждом звуке вашего голоса. Я видел, как слезы струились по вашим бледным щекам, и я плакал вместе с вами. Но как вы могли петь – петь сквозь плач?

– Силы в конце концов покинули меня, – отвечала Кристина, – я закрыла глаза… Когда я вновь их открыла, рядом со мной были вы. Но «голос» тоже был рядом, Рауль! Я испугалась за вас и снова сделала вид, что мы незнакомы, я разразилась смехом, когда вы напомнили мне о том, как подобрали шарф на морском берегу. Но, увы, невозможно было обмануть «голос»! Он сразу узнал вас. Его охватила ревность. Два дня подряд он устраивал мне дикие сцены. «Вы его любите! – восклицал он. – Если бы это было не так, вы бы его не избегали. „Старинный друг“, которому вы пожимаете руку, как всем прочим… – как бы не так! Вы бы не побоялись в таком случае остаться с ним наедине в вашей гримерной. Вы бы не прогнали его, если бы не любили его!» Тогда я резко сказала: «Довольно! Завтра я должна отправиться в Перрос на могилу отца и попрошу господина Рауля де Шаньи сопровождать меня». – «Это ваше право, – ответил он. – Только знайте, что я тоже буду в Перросе, потому что я всегда рядом с вами, Кристина, и, если вы достойны меня, если вы мне не солгали, когда пробьет полночь, я сыграю на могиле вашего отца „Воскрешение Лазаря“ на скрипке покойного».

Вот так, друг мой, получилось, что я написала вам письмо, которое привело вас в Перрос. Как могла я обмануться до такой степени? Как, зная о всепоглощающей страсти «голоса», я не заподозрила обмана? Увы! Я не могла располагать собой, я была его вещью… А в распоряжении «голоса» были средства обвести вокруг пальца такого ребенка, как я.

– Но скажите наконец, – воскликнул Рауль в тот момент рассказа Кристины, когда эта детски-невинная девушка готова уже была разразиться слезами, – ведь вскоре вы узнали всю правду! Почему вы сразу не расстались с этим жутким кошмаром?

– Вам легко говорить! Расстаться с кошмаром… Но ведь я ощутила этот кошмар только в тот день, когда узнала всю правду! О, замолчите, замолчите! Я ничего вам не говорила. И теперь, когда нам предстоит спуститься с небес на землю, пожалейте меня, Рауль… Пожалейте… В тот вечер… В тот роковой вечер началось столько несчастий. Карлотта на сцене, казалось, превратилась в отвратительную жабу, издавая такие звуки, как будто прожила всю жизнь в болоте… Именно в тот вечер люстра с грохотом разбилась о паркет и зал вдруг погрузился в темноту. В тот вечер были убитые и раненые и весь театр содрогался от жалобных возгласов. Прежде всего, Рауль, в разгар этих ужасных событий я подумала о вас и о «голосе», потому что тогда вам обоим в равной степени принадлежало мое сердце. Тревога за вас рассеялась, как только я увидела вас в ложе вашего брата и поняла, что вам не грозит опасность. Что же касается «голоса», который предупредил меня, что будет присутствовать на спектакле, я за него боялась. Да, я действительно боялась, как будто он был обычным живым существом, которое может умереть. Я говорила себе: «Господи! А что, если люстра раздавит его?» Я находилась на сцене и была настолько потрясена, что собиралась бежать в зал и искать его среди мертвых и раненых. И тут я сообразила, что, если с ним не случилось ничего страшного, он должен уже быть в моей гримерной, чтобы успокоить меня. Я метнулась туда, но «голоса» там не было. Захлебываясь слезами, я затворила дверь, умоляя его откликнуться, если он жив. «Голос» не отвечал, но внезапно до меня донесся протяжный вибрирующий звук – звук, до боли знакомый. Это был плач Лазаря, когда, повинуясь голосу Иисуса, он начинает приподнимать веки и вдруг видит свет дня. То был плач отцовской скрипки. Я сразу узнала смычок Даэ, тот самый звук, Рауль, который мы, застыв на месте, слушали на дорогах Перроса, тот чарующий звук, который мы слышали в ту ночь на кладбище. А потом невидимый инструмент издал торжествующий возглас опьянения Жизнью, и наконец послышался «голос», он запел ключевую, парящую над всем тему: «Приди и поверь мне! Верующие в меня оживут! Спеши! Ибо не умрет тот, кто верит в меня!» Не знаю, как передать впечатление от этой музыки, которая воспевала вечную жизнь в тот момент, когда рядом с нами отдавали Богу душу те несчастные, что были раздавлены ужасной люстрой. Мне показалось, что «голос» требует, чтобы я встала и пошла за ним. Он стал удаляться, я последовала за ним. «Приди и поверь мне!» Я верила ему, я шла все дальше, и – о, невероятно! – моя гримерная удлинялась… удлинялась… Очевидно, сказался эффект зеркал, потому что я двигалась к зеркальной стене. И тут я поняла, что нахожусь уже за пределами своей комнаты, не в силах осознать, как это произошло.

Рауль резко прервал девушку:

– Как! Вы сами этого не поняли? Кристина, Кристина! Как же можно грезить наяву?

– Я не грезила. Я очутилась за пределами моей гримерной непонятно как. Вы как-то вечером видели мое исчезновение, друг мой, может быть, вы объясните мне это, а я не могу. Скажу только, что я подошла к зеркалу и не увидела его перед собой, я стала искать его, шагнула вперед, но его не было, и гримерная тоже исчезла. Я оказалась в каком-то сыром темном коридоре… Я испугалась и стала кричать…

Вокруг все было черно, только вдали светильник слабым красноватым отблеском освещал угол стены, где коридор делал поворот. Я крикнула. Мой крик повис в темноте, поскольку пение и скрипка умолкли. И тут неожиданно во тьме чья-то рука опустилась на мое запястье. Вернее, нечто костлявое и ледяное уцепилось за мою руку и больше ее не отпускало… Я крикнула. Чья-то рука обхватила меня за талию и приподняла. Какое-то время я отбивалась в неописуемом ужасе, мои пальцы скользили по влажным каменным стенам, совершенно гладким. Потом я перестала шевелиться; я почувствовала, что вот-вот умру от страха. Мы оказались у красного светильника, и в слабом свете я увидела, что нахожусь в руках человека, закутанного в широкий черный плащ, лицо его было полностью скрыто под маской… Я сделала отчаянную попытку вырваться, тело мое напряглось, рот открылся для крика, но возле рта на лице я почувствовала ладонь… От нее исходил запах смерти! И я лишилась чувств.

Сколько времени я была без сознания? Не помню. Когда я открыла глаза, человек в черном и я – мы по-прежнему были в темноте. Потайной фонарь, поставленный на землю, струящийся фонтан. Вода, журча, лилась откуда-то из стены и исчезала под камнями, на которых я лежала; моя голова покоилась на коленях человека в плаще и в маске. Мой молчавший спутник осторожно, внимательно, деликатно смачивал мне виски, и это мне показалось даже ужаснее, чем грубость, с которой он только что похитил меня. Его руки при всей легкости прикосновений источали запах смерти. Я слабым жестом отстранила их и прошептала: «Кто вы? Где „голос“?» Ответом был лишь вздох. Вдруг до моего лица дошла волна теплого дыхания, и в потемках, рядом с силуэтом человека в черном, я различила нечто белое. Человек в черном приподнял меня и положил на этот белеющий предмет. В моих ушах отдалось радостное ржание, и я прошептала: «Цезарь!» Животное вздрогнуло. Друг мой, я узнала того самого белого коня из «Пророка», которого нередко угощала сладостями. Однажды вечером в театре заговорили, что конь исчез, что его украл Призрак Оперы. Но я верила в «голос» и не верила ни в каких призраков, однако теперь я с трепетом спрашивала себя: уж не являюсь ли я пленницей Призрака? Я от всего сердца призвала на помощь «голос» и понятия не имела, что «голос» и Призрак – это одно и то же. Вы слышали о Призраке Оперы, Рауль?

– Слышал, – ответил юноша. – Но скажите, Кристина, что было с вами дальше, когда вы оказались на белом коне?

– Я не шевелилась и покорно лежала в седле. Мало-помалу гнев и ужас, в который меня повергло это жуткое приключение, сменились странным оцепенением. Некто в черном поддерживал меня, и я уже не делала ничего, чтобы освободиться. Удивительное ощущение покоя разлилось по телу, как будто я находилась под благотворным воздействием какого-то эликсира. Чувства были ясными. Глаза привыкли к темноте, впрочем, то здесь, то там вспыхивали слабые огоньки. Я поняла, что мы находимся в узкой галерее, проходящей по окружности через огромные подземелья Оперы.