Рауль побежал к консьержке:

– Простите, мадам, вы не могли бы показать мне решетчатую дверь, да, дверь в виде железной решетки, которая выходит на улицу Скриба и ведет к озеру? Да, в то самое озеро под землей… под зданием Оперы.

– Да, сударь, я знаю, что под Оперой есть озеро, но не знаю, какая дверь ведет туда. Я никогда там не бывала.

– А улица Скриба, мадам? Улица Скриба? Вы никогда не проходили по улице Скриба?

Она расхохоталась. Она просто зашлась от смеха. Выругавшись сквозь зубы, Рауль бросился вниз по лестнице, пробежал через служебные помещения и вновь оказался на освещенной сцене.

Когда он наконец остановился, его сердце было готово пробить грудную клетку. А вдруг Кристину уже нашли? Увидев небольшую группу людей, он обратился к ним с вопросом:

– Простите, господа, вы не видели Кристину Даэ?

Те рассмеялись.

В ту же минуту сцена задрожала под тяжелыми шагами, и в окружении черных фраков появился человек со спокойным и приятным выражением розового пухлого лица, вьющимися волосами и приветливыми голубыми глазами. Администратор Мерсье указал Раулю на прибывшего:

– Вот человек, которому нужно задать ваш вопрос. Разрешите представить вам комиссара полиции Мифруа.

– А, господин виконт де Шаньи! Рад вас видеть, сударь, – сказал комиссар. – Соблаговолите пройти со мной. А теперь скажите, где директора Оперы? Где они?

Поскольку администратор хранил молчание, секретарь Реми взял на себя труд сообщить комиссару, что господа директора заперлись в своем кабинете и еще ничего не знают о случившемся.

– Возможно ли это? Пойдемте в кабинет!

И господин Мифруа в сопровождении все разраставшейся свиты направился в администрацию. Мерсье воспользовался суматохой, чтобы сунуть Габриэлю в руку ключ от своего кабинета.

– Скверный поворот, – шепнул он. – Пойди выпусти на свежий воздух мамашу Жири.

Они подошли к директорской двери, и Мерсье попросил директоров откликнуться, но тщетно.

– Именем закона, откройте! – прозвучал ясный, слегка обеспокоенный голос Мифруа.

Наконец дверь открылась. Вслед за комиссаром все поспешили войти.

Рауль был последним. Едва он направился за всеми, на его плечо опустилась чья-то рука, и он услышал, как кто-то прошептал ему:

– Секреты Эрика никого не касаются!

Он оглянулся, подавив готовое вырваться восклицание. Рука, только что коснувшаяся его плеча, теперь была прижата к губам странного персонажа с темным лицом, с золотисто-зелеными глазами, напоминавшими яшму, в папахе из каракуля… Перс!

Незнакомец продолжал жестом призывать к молчанию, и в тот момент, когда оторопевший виконт, справившись с замешательством, собрался осведомиться о причине столь странного вмешательства, тот кивнул головой и исчез.

Прежде чем последовать за комиссаром полиции Мифруа в кабинет директоров, хочу, с позволения читателя, задержать его внимание на необычайных событиях, которые произошли незадолго до того в кабинете, куда безуспешно пытались проникнуть секретарь Реми и администратор Мерсье и где столь плотно затворились господин Ришар и Моншармен. Я собираюсь поведать читателю то, чего он еще не знает, но что я считаю своим историческим долгом – я хочу сказать: своим долгом историка – сообщить ему.

Я уже имел повод отметить, как изменилось с некоторых пор – причем в худшую сторону! – настроение господ директоров, и дал понять, что единственной причиной такой трансформации могли быть только события, связанные с падением люстры в известных читателю обстоятельствах.

Итак, сообщаем – несмотря на все желание господ директоров утаить от всех этот факт, – что Призрак спокойно получил свои первые двадцать тысяч франков. Разумеется, это сопровождалось стонами и скрежетом зубов. События же развивались следующим образом.

Однажды утром директора обнаружили на своем письменном столе конверт, на котором был написан адрес: «Господину П. О. лично». В конверт была вложена записочка от самого П. О.:

«Пришла пора выполнить обязательства, изложенные в известном вам перечне обязанностей. Вы вложите в конверт двадцать банкнот по тысяче франков, запечатаете его вашей печатью и передадите мадам Жири, которая сделает все необходимое».

Директора не заставили просить себя дважды; не тратя времени на размышления по поводу того, каким дьявольским образом этот конверт был доставлен в их кабинет, который они всегда тщательно запирали на ключ, они решили поймать наконец таинственного вымогателя. Рассказав обо всем – под величайшим секретом – Габриэлю и Мерсье, они вложили в конверт требуемую сумму и, не требуя никаких объяснений, вручили его мадам Жири, к тому времени вновь приступившей к своим обязанностям. Она нисколько не удивилась. Думаю, мне не нужно говорить о том, что за ней следили! Она тут же отправилась в ложу Призрака и оставила драгоценный конверт на подлокотнике кресла. Оба директора вместе с Габриэлем и Мерсье спрятались так, чтобы ни на секунду не терять из виду конверт во время спектакля; но даже после спектакля они оставались в укрытии, поскольку конверт лежал на месте; вот уже и театр опустел, ушла мадам Жири, но оба директора, Габриэль и Мерсье все еще наблюдали из своего укрытия. Им это надоело, и, убедившись, что печати не тронуты, они вскрыли конверт.

На первый взгляд Ришару и Моншармену показалось, что купюры на месте, но, приглядевшись повнимательнее, они поняли, что купюры-то не те. Двадцать настоящих испарились; их заменили на двадцать купюр «Sainte Farce»! Пришедшие было в ярость директора вдруг испугались.

– Это посильнее, чем фокусы Робер-Удена! – воскликнул Габриэль.

– Да, – парировал Ришар, – и обошлось нам это куда дороже!

Моншармен хотел было послать за комиссаром, но Ришар был против. У него уже был готов другой план: «Мы смешны! Нас просто засмеют! Призрак выиграл первый тур, а мы выиграем второй». Он, разумеется, подразумевал платеж следующего месяца.

Их так ловко одурачили, что все последующее время директора пребывали в весьма подавленном состоянии. И честное слово, это было вполне понятно. Если комиссар до сих пор не был вызван, то лишь потому, что директора все еще считали это, без сомнения, лишь отвратительной шуткой бывших директоров, о которой не следовало никому сообщать, не узнав разгадки. Хотя иногда эту версию Моншармена сменяла другая: ведь и Ришар порой любил пошутить. Тем не менее директора, готовые ко всему, ждали продолжения событий и продолжали следить за мадам Жири, которой Ришар приказал ни о чем не сообщать. «Если она сообщница Призрака, – говорил он, – то деньги-то уже давно исчезли. Но я думаю, она просто дура!»

– В этом деле дураков и так хватает, – задумчиво ответил Моншармен.

– Могли ли мы подумать, что случится что-либо подобное? – простонал Ришар. – Но не бойся: уж в следующий раз я возьмусь за дело со всеми предосторожностями.

Тем временем следующий раз наступил. Как раз в этот день произошло похищение Кристины Даэ.

Утром директора получили послание от Призрака, напоминавшее о подошедшем сроке платежа.

«Условия все те же, – любезно поучал П. О., – в прошлый раз все было удачно. Конверт, в который вы положите двадцать тысяч франков, передайте бесподобной мадам Жири».

К записке прилагался обычный конверт. Оставалось только положить в него деньги.

Операция должна была состояться в тот же вечер за полчаса до спектакля. То есть за полчаса до поднятия занавеса и начала достопамятного представления «Фауста» мы войдем в убежище директоров.

Ришар показал конверт Моншармену, потом тщательно пересчитал деньги, положил их в конверт, но не запечатал его.

– А сейчас позовите мамашу Жири, – приказал он.

Послали за старушкой.

Она вошла и присела в изящном реверансе. На ней было все то же платье из черной тафты, которая местами отдавала ржавчиной, а кое-где и сиреневым, и шляпа цвета копоти с перьями. Она была в прекрасном расположении духа и тут же сказала: