– Вы ничего не слышали? – спросила она, стуча зубами от страха.
– Нет, – солгал, чтобы ее успокоить, Рауль. – Я ничего не слышал.
– Как это ужасно, – прижалась к нему Кристина, – все время дрожать от страха. Но здесь для нас нет опасности, здесь мы у себя дома; да, да, это мой дом. День в разгаре, светит солнце, а ночные птицы не любят смотреть на солнце… Я никогда не видела его в свете дня. Должно быть, это ужасно, – пробормотала она, испуганно взглянув на Рауля. – Когда я увидела его в первый раз, мне показалось, что он вот-вот умрет.
– Почему? – спросил Рауль, в самом деле пораженный таким поворотом невероятного признания Кристины. – Отчего вы так решили?
– Потому что я его видела! Он едва не умер от отчаяния, когда я увидела его уродство.
На этот раз Рауль и Кристина обернулись одновременно.
– Здесь кто-то вздохнул… – проговорил Рауль. – Может быть, ему больно?.. Вы слышали?
– Не могу ничего вам сказать, – обреченно призналась Кристина. – Даже когда его нет здесь, в ушах у меня все звучат его вздохи. Но если вы что-то услышали…
Поднявшись, они огляделись вокруг. Они были совсем одни на огромной свинцовой крыше. Это их несколько успокоило.
– Как вы с ним встретились? – спросил Рауль.
– Три месяца назад я впервые услышала его голос. Я подумала, этот необыкновенно притягательный голос звучит совсем рядом со мной, в соседней гримерной. Я даже вышла и поискала певца, но моя гримерная расположена в стороне, изолированно от других – вы же знаете, Рауль, – и за стеной никого быть не может. Но этот голос по-прежнему звучал прямо в моей комнате: пел, разговаривал со мной, отвечал на мои вопросы, это был настоящий мужской голос, с той только особенностью, что он был прекрасен, как голос ангела. Как могла я объяснить такое невероятное явление? Представьте, я никогда не забывала этой легенды об Ангеле Музыки, которого папа обещал прислать мне после своей смерти. Я осмеливаюсь рассказать вам о подобном ребячестве, потому что вы знали моего отца и потому что он любил вас. Ребенком вы, так же как и я, верили в Ангела Музыки, и я уверена, что вы не будете ни смеяться, ни иронизировать надо мной. Друг мой, во мне сохранилась нежная и преданная душа маленькой Лотты; и уж конечно, жизнь в обществе матушки Валериус не могла изменить меня. И вот я, по своей наивности, своими руками вручила душу этому «голосу», думая, что вручаю ее ангелу. Моя приемная мать, которой я поведала об этом странном явлении, тоже сказала мне: «Это, должно быть, ангел, я в этом уверена, да ты можешь сама спросить его об этом». В ответ на мой вопрос «голос» ответил мне, что он на самом деле ангел, которого я жду и которого обещал прислать ко мне умирающий отец. С того момента мы почти сроднились с «голосом». Я питала к нему абсолютное доверие. Он сказал также, что спустился на землю, чтобы я могла изведать высшую радость вечного искусства, и попросил у меня позволения давать мне уроки музыки каждый день. Конечно, я с жаром дала согласие и не пропустила ни одной встречи; мы занимались в гримерной – в этом уголке Оперы никого не бывает. Ах, что это были за уроки! Даже вы, хотя тоже слышали тот голос, не можете себе представить это.
– Разумеется, не представляю, – подтвердил юноша. – А на чем он себе аккомпанировал?
– Я не знаю, что за инструмент звучал за стеной, но это была ни с чем не сравнимая музыка. «Голос» будто знал, какой метод использовал отец, обучая меня пению, и в какой момент наши занятия прервала его смерть. Вот так я вспомнила – вернее, мое горло – все пройденные с отцом уроки, и эти воспоминания, наряду с новыми советами, помогли мне резко продвинуться вперед; для такого прогресса обыкновенно требуются долгие годы. Видите ли, у меня довольно хрупкое сложение, и голос мой поначалу не отличался хорошей постановкой, особенно нижний регистр, верха звучали жестко, а средний регистр был тусклым. С этими недостатками пытался справиться мой отец и, кажется, почти добился своего, а «голос» помог отшлифовать достигнутое. Мало-помалу мой диапазон значительно расширился, чего вряд ли можно было ожидать при моей врожденной слабости, и я научилась правильному дыханию. А кроме того, «голос» открыл мне секрет, как разработать грудной регистр. Наконец, он помог объять все это священным огнем вдохновения, он разбудил во мне какую-то высшую пылающую жизнь. Ему присущ удивительный дар: заставив меня прислушиваться к себе, он вознес мою душу до своих высот. Он вселился в меня, излучая гармонию.
Через несколько недель я сама едва узнавала свое пение. Это ужасало меня, вселяло страх… Однажды почудилось, что за всем этим стоит колдовство, но матушка Валериус успокоила меня. Она считала маловероятным, чтобы такая простая девушка представляла какой-то интерес для демона.
По указанию «голоса» мои успехи оставались тайной для всех, кроме него, матушки Валериус и меня самой. Странно, но за пределами своей гримерной я пела как всегда, и никто ничего не замечал. Я делала все, что велел мне «голос». Он говорил мне: «Нужно подождать, и вы увидите, мы удивим весь Париж!» И я ждала. Я жила будто в каком-то экстатическом сне, где всем распоряжался «голос». Между тем, Рауль, однажды вечером я увидела вас в зале и даже не пыталась скрыть свою радость, вернувшись в свою гримерную. К несчастью, «голос» был уже там и по моему лицу понял, что случилось нечто необычное. Он расспросил меня, и я откровенно рассказала ему о нашем знакомстве, не видя в том ничего неприличного, не скрывая того, какое место вы занимаете в моем сердце. После этого «голос» замолчал, я звала его, он не отвечал; я умоляла, но все было напрасно. Вне себя от огорчения, я испугалась, что он ушел навсегда. Дай-то бог, мой друг! В тот вечер я вернулась домой, утратив надежду. Я бросилась на шею к матушке Валериус, сказав ей, что «голос» ушел и никогда больше не вернется. Она была обеспокоена не меньше меня и начала расспрашивать. Я рассказала все. И она заметила: «Черт побери! Значит, „голос“ ревнив!» Это, друг мой, заставило меня подумать, что я люблю вас.
Кристина прервала свой монолог. Она положила голову на грудь Раулю, и на несколько мгновений они застыли, сжимая друг друга в объятиях. Чувства, одолевавшие их, были столь сильными, что они не увидели или, скорее, не почувствовали, что в нескольких шагах появилась тень, распластав большие черные крылья. Она подбиралась к ним по краю крыши все ближе, ближе, – казалось, еще немного, и она накроет их…
– На следующий день, – продолжила Кристина с глубоким вздохом, – я вернулась в свою гримерную совсем подавленная. «Голос» был там. Ах, мой друг, он говорил со мной так печально! Он прямо заявил мне, что, если я отдам свое сердце кому-либо здесь, на земле, ему останется лишь вернуться на небо. В этих словах сквозила такая человеческая боль, что с того дня я стала сомневаться в себе и вскоре поняла, что оказалась жертвой некоего странного обмана чувств. Но моя вера в то, что чудесное появление «голоса» связано с моим покойным отцом, вовсе не была поколеблена, я боялась только одного – что больше никогда его не услышу. С другой стороны, я поразмыслила о своем чувстве к вам и поняла всю его бессмысленность и даже опасность. Я даже не знала, помните ли вы меня. Как бы там ни было, ваше положение в свете не позволяло мне даже думать о нашем законном браке. Я поклялась «голосу», что для меня вы всего лишь брат и никем другим никогда не станете, что сердце мое свободно от земной любви… Вот причина, объясняющая, почему, мой друг, я опускала глаза, когда на сцене или в коридоре вы пытались привлечь мое внимание, вот почему я не узнавала вас. Все это время уроки, которые давал «голос», проходили в каком-то божественном, неистовом забвении. Никогда прежде я не ощущала так остро всю красоту звуков, и однажды «голос» сказал мне: «Теперь иди, Кристина Даэ, ты можешь дать людям прикоснуться к небесной музыке!»
Как получилось, что в тот вечер гала-концерта Карлотта не явилась в театр? Каким образом меня вызвали заменить ее? Я этого не знаю, но я пела… Пела с необыкновенным подъемом, с такой легкостью, будто у меня выросли крылья; на мгновение мне показалось, что моя пылающая душа покидает тело!
