Кое-где у входов в подвалы с надписью «убежище» суетились женщины и старики. Они варили на кирпичах немудрящую снедь, и при этом непрерывно настороженно оглядывались и прислушивались. Особенно невыносимо было видеть детей, которые испуганно выглядывали из тёмных подвальных проёмов и голодными глазёнками смотрели на чёрные от копоти кастрюльки.
На проспекте у автобусной остановке возле разбитого взрывом киоска лежали три мёртвые женщины. Они валялись на асфальте там, где их настигла смерть от мины, а прохожие спешили проскочить мимо, опасливо и стыдливо отводя глаза от залитого кровью тротуара.
В сторону западной окраины промчались два тентованных грузовика с бойцами ополчения в разнообразной экипировке. От них не отставал БТР с ярко зелёными полосами на передке и корме.
Я поспешил дальше по безлюдной улице, пытаясь выкашлять сжимающий горло гневный комок. Видеть невозможно то, что сотворили гады с прекрасным Донецком! Теперь этот радостный и гостеприимный город работяга и весельчак измордован, тяжело ранен и придавлен невыносимым горем. С самого прибытия на Донбасс мне не довелось побывать в самом городе, поскольку сразу попал на передовую и только слышал о жутких делах здесь творящихся, а сейчас я насмотрелся до зубовного скрежета.
Часа полтора я добирался до пригорода, ломая голову, как мне побыстрее оказаться в Славянске. Почему Славянск? Потому что я ЗНАЛ, что именно на северо-западном фронте сейчас разворачиваются главные события, а значит, и место моё там. К тому же славянской бригадой ополчения командовал Стрелков, который был мне нужен для выполнения одной задумки.
На въезде на Краматорское шоссе на блокпосту меня задержали ополченцы, отобрали оружие, жёстко взяли за жабры, подержали перед глазами бездонный срез автоматного ствола, а потом слегка дали в ухо. В целом действовали мужики верно. В кровавой неразберихе первых месяцев войны в прифронтовой полосе постоянно ошивались всякие бродяги, мародёры и шпионы, а тут как раз попался ничейный подозрительный тип с оружием и без документов. По большому счёту по закону военного времени в горячке могли и шлёпнуть. Но полоса везения продолжалась, и мою личность опознал один из бойцов, видевший меня во время боя за аэропорт. Ополченцы автомат мне нехотя вернули, но за распухшее ухо не извинились и потихоньку продолжали коситься.
На моё счастье вскоре подъехала колонна из трёх машин, направляющихся в Славянск. Возглавляла конвой помощница Стрелкова некая девушка Вика, которая вот уже месяц в сопровождении пяти бойцов доставляла в осаждённый город гуманитарку, военные грузы и новичков-добровольцев. Я попросился на борт. Присмотревшись ко мне, она уточнила мой позывной, кому-то позвонила, потом махнула рукой, приглашая в машину.
До места мы пробирались окольными просёлками по полям и лесопосадкам, поскольку все более-менее приличные дороги простреливались снайперами, а некоторые участки и миномётами. Но даже на этих тайных тропах поджидала невидимая смерть, посланницей которой стала пуля в кабину, ранившая сопровождающего второй машины. А уже в пригороде в сотне метров впереди рванула мина, потом ещё две. Явно цели в нас, но промазали.
В Славянске процветал ещё больший бардак, чем в Донецке. Здесь никто ничего не знал, и никто ни за что не отвечал. Царила атмосфера полной и окончательной непринуждённости. Анархия – мать порядка. Каждый из батальонов самообороны контролировал исключительно свой участок, в котором присутствие любых чужаков жёстко не приветствовалось. По сути, все батальоны воевали сами по себе, как бог на душу положит, и весьма условно подчинялись Стрелкову, назначенному донецким командованием. Возглавляя оборону на славянском участке, пытаясь хоть как-то организовать управление разрозненным и плохо вооружённым ополчением, он уже отчаялся вбить в головы комбатам и иным командирам хоть элементарное понятие о дисциплине и порядке.
Наивно веря в здравый смысл, я без толку проторчал четыре дня возле штаба вместе с полусотней иных добровольцев, в основном опытных боевых офицеров. Эти матёрые волчары, имеющие за плечами годы службы, не один десяток боёв и побед, теперь неприкаянно слонялись и напрочь не понимали такого отношения. Благо относительно тёплые дни и ночи начала лета позволяли кое-как перекантоваться на земле у костров. Более того, день ото дня число невостребованных добровольцев росло. И ладно бы, у местных дела шли хорошо, но фронт трещал по швам, а в батальонах даже намёка не имелось на организацию. Познакомившись и пообщавшись со всеми добровольцами из России, я согласился с общим мнением, что здесь мы на хрен никому не нужны. По непонятной причине интерес к нам напрочь отсутствовал, и все добровольцы ощущали себя униженно просящими бедными родственниками. Впечатление особенно усиливалось, когда нам во двор раз в день выносили бак с пустой холодной перловкой на донышке и несколько чёрствых буханок серого хлеба.
Гнев и раздражение переполняли меня и сдерживались с трудом. Дебилы! Отвергать помощь опытных ветеранов, добровольно прибывших во имя идеи на самый опасный участок фронта, – высшая степень кретинизма! Сначала я предположил, что лично мы не пришлись ко двору, но, насмотревшись на здешние порядки, я понял, что такое отношение к добровольцам-россиянам повсеместно.
И парадокс заключался в том, что местные ополченцы в основной массе оказались никудышными вояками. Все они пришли с гражданки, и большинство даже в армии не служили. Изредка попадались сержанты или рядовые запаса, которых сразу ставили на отделение или даже на взвод. Тоесть вся здешняя организация ополчения основывалась на понятии «свой-чужой», а назначения на должности определялись исключительно по знакомству, связям и степени родства. Если ты местный, а тем более родич – командуй, а коли приезжий, то быть тебе рядовым во веки веков. Тоесть в сложнейшей обстановке в армии повстанцев господствовали не здравый смысл, дисциплина и устав, а личные связи, традиции и обычаи. Не удивительно, что в основном командовали ополчением всевозможные проходимцы и аферюги, за малым исключением. Естественно, такой руководящий междусобойчик приводил к огромным боевым и не боевым потерям. Я слышал от очевидцев и видел сам, как из-за тупости невежественных самодуров гибли опытные бывалые офицеры, сидящие без оружия рядовыми в окопах и за баранками грузовиков, назначенные минёрами или водителями.
Поразительно то, что и своих местных ополченцев такие горе-командиры не жалели. Дураку понятно, что у новобранца боевого опыта – ноль, а их сразу бросали в бой, по сути, заставляя учиться воевать под пулями. Я с искренним сожалением смотрел на этих несчастных новичков, представляющих собой жалкое зрелище. Без преувеличения, некоторые из них понятия не имели, с какой стороны браться за автомат.
Так в ожидании хоть какой-то ясности началась вторая неделя моего пребывания на Донбассе. Привычка быстро осваиваться в любых условиях и коллективах не подвела и на этот раз. Несмотря на то, что беспорядок и неразбериха зашкаливали, меня перестал коробить здешний бардак.
Нет, вру. Некоторые моменты всё-таки не могли не покоробить. Я долго про себя матерился, когда узнал, что многими ротами и батальонами командуют известные местные уголовники и осуждённые преступники. Да что там говорить за батальоны, когда некоторое время всю разведку ДНР возглавлял некий Андрей Фадеев («Старый») бандит-рецидивист с руками по локоть в крови предпринимателей, у которых он пытками вымогал деньги, ценности и грабил дома. В прошлой реальности по его приказу на трассе его боевики останавливали понравившиеся машины, из которых буквально выкидывали владельцев. Эти же бандиты вовсю хозяйничали на городских и частных АЗС, грабили склады и частные магазины.
Одним словом, в Славянске негодяи и дураки не переводились, а если и переводились, то только с повышением, и потому в целом славянское ополчение представляло собой неопытный сброд, возглавляемый неграмотными и бездарными командирами. Вполне допускаю, что во многом эта бордадель была связана с чрезвычайной ситуацией и политическим хаосом, но в большей степени зависела от повальной коррупции и невежества руководства. Тот самый случай, когда рыба гниёт с головы.
