Быстро кинул взгляд по сторонам и оцепенел. Эт-то что такое?!! Рядом с Дедом лопаткой отмахивался Пашка. Этот маленький засранец всё-таки решил погеройствовать! Благо, что у него тоже броня. Я с разворота ударил набежавшего немца ножом в шею. Оглянулся. Пашку сзади схватил огромный верзила! Пытается сдавить горло. Здесь броня уже не поможет!! С разбега прыгнул эсесовцу на спину и резко крутанул голову. Хрустнули шейные позвонки.

– Пашка, стервец!! Марш отсюда!!

– Не могу, дядя Вася, здесь Семён Иванович, – в глазах парня плескалась неукротимая решимость.

Болтать и ругаться было некогда. Зарезав эсэсовца, наседающего на Деда, я бросился вправо, где кипела особенно яростная схватка. Удар. Ещё удар. Опять пули по спине. Да, где ж мы вас всех хоронить-то будем?! Мать-перемать!! Я уже перестал считать и внятно соображать. Сплошная череда ударов, поворотов и снова ударов. Кровь, кровища. Вопли боли и ярости слились в сплошной гул в багровой пелене. И вдруг всё прекратилось.

От невероятной перегрузки я не мог втянуть в себя воздух. Кое-как прокашлялся, раздышался и прогнал красно-серую муть из глаз. Дышал до одури. Сердце трепетало, как заячий хвост. Обессилевшие руки онемели, а ноги слегка дрожали. Вокруг среди деревьев валялись мёртвые и агонирующие эсэсовцы. Я продолжал тянуть ртом и носом воздух, успокаивая дыхание. Появилось обоняние. Помимо привычной пороховой и нефтяной гари от земли тянуло сладковатым запахом тёплой крови и вонью внутренностей. Воздух пах и смердел. Привкус чужой крови во рту толкнул в горло тошнотворный комок. Я с трудом отплевался, вытер рукавом тягучую слюну и, пошатываясь, шагнул в сторону. Ярость быстро угасала, уступая место отвращению и опустошению.

Там и тут стояли и ходили бойцы, густо забрызганные засыхающей кровью, с тёмными в потёках грязного пота лицами и озирались, не веря в победу. Кто-то из них хрипло выдавал боцманский загиб, кто-то, как я, не мог отдышаться, кто-то, задыхаясь, свалился на землю, кого-то громко рвало.

Подробности боя я помнил смутно, и, как выяснилось, нам крепко помогли бойцы первого взвода. Оказывается, майор приказал оставить в окопах на северном рубеже только по пулемёту у каждого шоссе, а всё прикрытие направил сюда. В общем, они попали на представление вовремя.

Чуть не поскользнувшись на какой-то слизи, я выбрался из кучи трупов и вслушался в пространство. С правого фланга доносилась редкая стрельба, слева изредка коротко трещал пулемёт. Но в целом уже было понятно, что атака отбита. От края до края всё поле затянул дым. И там среди дымящихся воронок и разного железного хлама ползали раненые, грязные, окровавленные люди с серыми лицами и запёкшимися губами. Оттуда доносились стоны, вопли, хриплые крики, кряхтение и матерная брань на немецком. Кое-где мелькали фигуры с носилками.

Уверенные в своём превосходстве, арийские сверхчеловеки даже мысли не могли допустить, что могут отступить перед ничтожными унтерменшами, а потому полегли почти все. На этот раз дивизии СС «Райх» и полку «Великая Германия» сильно не повезло, крепко получив по зубам, ошеломлённые поражением они отступили. Отступили, но не ушли, поскольку пылали жаждой мести. Кроме них где-то там на подходе была и десятая танковая дивизия СС. Кто их нынче разберёт. Но я точно знал, что они закусили удила и не успокоятся. А нам было всё равно, кого бить.

Однако рукопашный бой выпил у бойцов все силы, и они медленно, молча, разбредались, подбирая на ходу брошенное оружие и кое-как приводя себя в порядок. Их опустошённые нечеловеческим насилием души требовали одного – хоть немного покоя.

На поваленном дереве сидел Дед и гладил по голове Пашку, который до сих пор побелевшими пальцами крепко сжимал рукоять лопатки. От жалости защипало глаза. Чуть дальше сидел Ванька и покачивался, сжимая голову руками. Я оглядел побоище, вытер о труп нож и задвинул в чехол. Иссушенное горло с трудом проглотило тёплую воду из фляги, и только после этого я смог говорить:

– Неплохо повоевали.

– Командир, – от усталости и перевозбуждения Баля слегка заикался, – ты один своими руками, наверно, десятка три завалил. Ты себя со стороны бы видел. Страсть и ужас. Гансы только отлетали. Ну, и здоров же ты драться, Василь Захарыч!

– Да, ладно тебе. И вовсе я не страшен, лишь слегка горяч, – процедил я сквозь зубы.

– Что тут у вас? – справа из-за деревьев выбежал Сурин с десятком бойцов, – Ну, ни хрена ж себе…, – они остановились, как вкопанные оглядывая трупы немцев, повсюду валяющихся в два слоя и нас залитых с головы до ног кровью.

– Ты цел, командир?

– Порядок.

– А, по виду не скажешь, весь в кровище. Как же вы тут одни? Шумнули бы.

– Некогда было. Всё произошло быстро. На фланге то управились?

– Да там жуть сколько коробок пожгли. Сосчитать невозможно. Наши танкисты здорово помогли, в тыл ударили, ну они и заметались. Майора ранило…

– Что ж ты молчал!! С этого надо было начинать… … …! – крикнул я на бегу, сразу же пожалев, что сорвался на нормального парня. Однако ранение командира полка меня сильно обеспокоило.

Майор с перевязанной грудью, шеей и руками лежал на плащ-накидке, постеленной на кучу лапника. Его зацепило осколками от случайного близкого взрыва. Синюшная бледность и невнятная речь говорили о значительной потере крови. Я впервые видел его без шлемофона, и удивился тому, что голову этого в общем то молодого мужика густо обрызгала седина. Он следил за мной мутным от боли взглядом, не поворачивая головы, и пытался что-то сказать, но силы покидали его, и их хватило только на то, чтобы судорожно стиснуть мою ладонь. Петра Ивановича нужно было немедленно отправлять в госпиталь, в крайнем случае, в медсанбат. Уныло упало сердце и стало тошно от мысли, что непонятно почему война всегда выбивает лучших.

Я сам подогнал Опель. Четверо бойцов бережно загрузили командира полка и ещё семь раненых десантников в кузов.

– Гоните в дивизию! Аллюр три креста!!

Через минуту машина укатила в Коссово.

Теперь вся оборона замыкалась на меня. Не было печали, так немцы накачали. Но хочу, не хочу, а нужно начинать рукой водить. Коли сказал «а» и «б», придётся перейти к «г», «д» и т.д. Хреном бы стать, он всё знает.

Усталость валила с ног, но нельзя было обращать внимания на такие мелочи. Я всем нутром чувствовал, как где-то там вдалеке, у речки клубятся эсэсовцы, рыча от ярости из-за недавнего поражения. Таяли драгоценные минуты и секунды, и требовалось срочно перераспределить наши силы. Дёргать командиров взводов сейчас нельзя, поэтому я решил заняться этим сам. Тупая боль от головы прокатилась по нервам и всему отравленному адреналином телу, я скрипнул зубами, собрал все силы в кулак и, кряхтя, порысил на правый фланг.

Чуть в стороне от шоссе на небольшом бугру люди Батуры закапывали орудия на новом месте. Молодец, лейтенант, всё делает верно и вовремя. На этой позиции пушки стояли разрозненно и с прицелом на дальнюю стрельбу.

– Как дела, Евгений?

– Василий Захарович, ты что ранен? – он встревожено окинул меня взглядом, – в кровище весь.

– С эсэсовцами поцапались маленько. Они трендюлей огребли, и сейчас злые, как черти. Готовьтесь к новому штурму. Смотрите внимательно. Команды не ждите. Как немцы скучкуются для атаки врежьте осколочными. Это собьёт им дыхание.

На той стороне шоссе Пилипенко тоже перебрался на другое место и под прикрытием приземистого строения устраивал свои пушки для фланкирующей стрельбы вдоль рубежа. Дальше среди домов, порыкивая дизелями, устраивались четыре тридцатьчетвёрки и танковый десант.

С этой стороны открывалась завораживающая картина недавнего побоища. Всё шоссе и обочины были загромождены грудами застывшего железа, дымящимися, закопченными и скособоченными танками, самоходками, мотоциклами. Между луж догорающего бензина виднелись смятые кабины, опалённые борта и остовы грузовиков и трупы. Сотни трупов в серой форме. Некоторые эсэсовцы ещё стонали и пытались двигаться. Весь этот завал вдоль шоссе острым языком протянулся в глубину нашей обороны.