«Прислуга, конечно», – отнекивалось от надуманного.
Человек на набережной вскинул голову в последнем взгляде, явив лицо – тонкие недавно отпущенные жидковатые усики вполне удачно легли на правильные мужественные черты. Но было б кому надо, портрет оказался бы вполне узнаваем – Леваневский Сигизмунд Александрович, подняв воротник, неторопливо побрёл в сторону Литейного проспекта.
* * *
Подпольная диалектика такова, что, не доверяя окружающим, усматривая в каждом встречном агента охранки либо полиции, революционные конспираторы находились под постоянным прессингом, подозревая в провокаторстве и друг друга.
Неудачные уличные выступления, оперативность царских ведомств правопорядка, практически полный разгром подполья только довели это дело чуть ли не до маниакальности.
Сигизмунд, по сути, оказавшись перед непростым выбором, одним из которых была «сдача властям», потыкавшись на удачу по известным ему адресам, помня некоторые фамилии, сумел выйти на нужных людей[72]. Конечно, не раскрываясь, выдавая себя за представителя «польского революционного крыла», даже поймал эту удачу – на удивление легко оказалось справить документы.
Удача продолжала баловать: когда ячейку накрыла жандармерия, Леваневский (он сохранил фамилию) сумел ускользнуть… ушёл случайностью, если не чудом.
Теперь же положение выглядело вообще шатким – помимо того, что лютовала жандармерия и шпики, он, будучи новым и более чем пришлым человеком, немедленно попал под подозрение в предательстве, столкнувшись с «подпольной системой», где умели «рубить концы».
На одной из кооперативных квартир в него стреляли «свои».
Снова ушёл…
Он уже давно понял: что-то было не так!
«Что-то не так» в первую очередь было с попаданием их самолёта в прошлое! С этим он (затерянный в эпохах лётчик) уже примирился, не пытаясь искать объяснений.
Но чем дальше в лес…
Он не очень досконально знал ход русско-японской войн, от силы результат – кто в итоге проиграл.
Но уж арктический транзит эскадры Рожественского выходил за все исторические факты!
Впрямую напрашивалось, что это как-то связано с перелётом Арктикой их четырёхмоторного ДБ-А, аварией в высокоширотных льдах. И наконец, с невероятным перемещением во времени!
Действительно! Если с ним (и погибшими ребятами) было что-то не так, то почему бы «не так», пся крев, не могло быть со всей Россией и всем миром?!
Сейчас, после революционного провала, в сложившейся ситуации искать новых контактов с социалистами он посчитал чреватым. Снова вернулось подвешенное ощущение отчуждённости, загнанности. Куда идти, куда податься?
За ним могли вести охоту те, с кем ещё вчера чаёвничал на тайных адресах, и те, кому положено охотиться по долгу службы.
«Чёрт меня занёс к Зимнему!»
Теперь шёл нарочито не спеша, иногда останавливаясь и якобы разглядывая вывески и тумбы с расклейками – нет ли «хвоста»!
И вот опять…
Эти плакаты он заприметил сразу, ещё ранее. Не мог не приметить – лётчик всё ж.
На рекламных афишах – грубо малёванные бипланы-этажерки, зазывные лозунги, веющие знакомым энтузиазмом любителей. Что-то напоминающее: «Быстрее всех, выше всех, дальше всех».
Совсем запутался – не рановато ли? Год-то какой?!
Однако осёкся, ещё раз вспомнив, что с этим миром что-то не так!
Печатали о «покорителях неба» и в газетах. Преподносились фото аэропланов, с гордостью заявленные как «собственных российских прожектов и выделки».
Естественно, это были двухкрылки со всеми причитающимися растяжками, расчалками. Но мелькнуло одно изображение, где на заднем плане проглядывала совершенно иная машина, взволновавшая – опытный глаз пилота узнавал более совершенные элементы механизации крыла и управления хвостовым оперением. А собственные знания дорисовали заложенную конструктивную перспективу военного назначения.
В этот раз у очередной тумбы ему на глаза попался громкий заголовок об открытии лётной школы. Заинтересовавшись, стал вчитываться – несмотря на декларируемые «народные деньги» (пожертвования), за всем проглядывался государственный подход.
Об императорском училище в Крыму не было сказано ни слова, но кое-какие с первого взгляда «неговорящие» названия проскакивали.
«Это выход», – решение напрашивалось само! И не просто от того, что оказался прижатым обстоятельствами, ведь это любимое дело, в котором знал толк.
Даже дух захватывало от перспектив – не просто податься в пилоты! Он ведь и в двигателях разбирался, и в планёре! Податься в конструкторский – на испытатели?!
Но прежде всего – грезилась ему великолепная военная карьера.
* * *
Человек в окне Зимнего надышался всласть, аж закашлялся и, убоявшись простуд, засобирался вовнутрь.
Тот другой человек на набережной давно ушёл.
Только снежным порывом закрутило, завьюжило, вслед – не вслед, но понесло, взметая над мостовыми, над крышами столицы империи, уносясь всё выше и дальше.
Уж давайте представим, что это так! Да-да – выше птичьего… завихрило снежистыми пушистыми кристалликами – к северу, минуя… пролетая… версты, вёрсты, уж пуржа над застывшими причалами Архангельска. Над извилистым санным зимником по большаку к Коле, где тёплые течения не давали замёрзнуть покрытым рябью заливу, губе. Где ударными темпами взрастал новый город, возводились жилые постройки, бараки и, конечно, стены будущей церкви, стапели и каркасы цехов, скелетом топорщился заложенный эллинг.
И снова без остановки – от пенного прибоя побережья Мурмана над зелёными водами Баренца до кромки первых молодых льдов, взбираясь к широтам выше… чу! Открыв для себя на белой безбрежности, будто затерянную чёрную точку, что росла, обретая очертания судовых обводов, мощного ледокольного торса, поблёскивая стеклом заиндевелых окон-иллюминаторов, открывая припорошенные снегом палубы, обросшие инеем ветви антенн. Узлов десять держит, куда-то идёт, ломится. За кормой корабля битая во льду «просека», в которой «хвостиком» вяжется поддымливающий красавец барк!
На мостике «Ямала» два человека – огоньки сигарет, дымок и пар изо рта… разговаривают.
Подслушаем?
Согретые полярным сияньем
Мечты, что наивны и столь же священны –
На трассах на звёздных, как ни крути,
Есть где-то кривая в орбитах Вселенной,
Куда включены и наши пути.
Укрытый ослепительным снегом лёд от горизонта до горизонта.
Ты стоишь, будто в окружении бесконечности. Бесконечности пространства и времени.
В такие мгновения вечности кажется, что вся планета являет собой это безбрежное белое поле – закованная в ледяной панцирь, и время замерло, что там, в двухтысячных, что тут – в этом девятьсот четвёртом.
На мостике «Ямала» два человека.
– А ведь то, что нас хотели обработать в Авачинской бухте – под пистолями жандармскими в присягу загнать, это в какой-то степени Алфеича вина! Ляпнул царю, что, служить-прислуживаться тошно…
– Угу, – кэп явно был не склонен обсуждать.
– Мда-а, блудница-история явно на перепутье, – Шпаковского тянуло на всякие софизмы, – и что интересно – всё может статься, и Николаша по-прежнему в зоне риска… оказаться «последним императором России». Я прям-таки чувствую, вижу, как плетутся и путаются вероятности, и судьбы человечьи волоском висят на волоске. Что есть бытие, всё сущее – цепь случайностей и нелепиц? Или логично выстроенных закономерностей? Или имеет место быть предопределённая судьба – пресловутая «рука Бога»?
Допустим, ткань времени неотделима от материи вещества (привет Эйнштейну). Она, они, оно обладает всеми свойствами упругости, гибкости, сопротивления. И только приложив усилия, разрывая эту сингулярность, можно чего-то достичь, создав квантовость, создав что-то новое. И Брэдбери со своей единственной почти невесомой бабочкой лишь отчасти прав. Впрочем, домыслы, кои кто-то сочтёт и вовсе некорректными. Но поди – докажи. А, капитан?
