Информация о «Варяге» дошла даже до Петербурга, и царь Николай прислал личную телеграмму Рожественскому с пожеланиями удачи в богоугодном деле – «отбить для России корабль-герой»!

Тренированный частой практикой позвоночник учтиво поклонился… Вежливый японец опрятно поблёскивал стёклышками очков, мимическая маска сохраняла и бесстрастное, и располагающее выражение – Мотоно Итиро, барон, дипломат, посол Страны восходящего солнца.

Наоборот подтянутый Романов, скованный мундиром и необходимостью, был подчёркнуто строг, взирая на гостя, задаваясь неожиданным вопросом:

«Интересно, дипломатический кабинет Японии специально выбирает своих представителей в европейские дома с такими лицами, чтобы они не казались нам совсем уж отталкивающими? Или всё дело в английском покрое костюма?»

Во время своего путешествия по Азии, будучи ещё наследником престола, царевичу Николаю довелось насмотреться на жителей Страны восходящего солнца – иные были просто чумазо-безобразны.

Скорей всего, молчание немного затянулось, после приветствий этикеты напрашивали начало разговора за монархом. А тот продолжал витать – смотрел на «безобидного» японца, тогда как память скакала по кадрам хроники будущих войн, высвечивая жуткие своей сутью названия «резня в Нанкине», «брёвна»[57]. Брезгливо бередя, подталкивая думы к нетривиальным умозаключениям: «Можно сколько угодно выискивать эстетику и изящество в поэзии хокку, но у этих маленьких и агрессивных азиатов какие-то свои законы и правила ведения войны. И нравственный порог. Вот уж поистине – многие знания, многие печали! Господи, какая же это ноша – знать, что будет!»

Ханьцев Николаю II почему-то было совсем не жаль, не волновала и вся Поднебесная – обнищавшая рисовая страна, пока не представляющая опасности. Япония же виделась как голодный, жестокий пасынок Китая – упрямый неистовый народец с экспансивными устремлениями, готовый ступить и на русскую дальневосточную землю.

«При любых исходах войны и мира империя Ниппон будет неизменной угрозой нашим восточным границам. Не купировать ли их сейчас, пока ещё есть столь располагающий повод, пока это ещё под силу сделать? Оставить островное государство как красивую феодальную картинку мира сакур и гейш, чтоб там ни говорили о «хондах» и «тойотах» зацикленные на технологиях потомки».

Слегка откашлявшийся Романов наверняка бы и сам удивился тем, что без запинки вспомнил эти, как ему говорили, «известные марки» будущих японских авто. И конечно, должен был понимать, что подобные измышления «о низвержении страны Ниппон на задворки цивилизованного мира» досужие. Дорого станет!

Планируя эту встречу с японским посланником, помня, что оппонентам диалог нужнее, российский император намеревался разыграть целое театральное действо, давя на противника аргументированной силой, подводя его к черте безысходности… и делая неожиданное послабление – эдакий метод «кнута» и «пряника». Полуофициальный статус раута позволял вольно отнестись к протоколам, разбив собеседование на ряд коротких неформатных встреч-актов. Вероятно, подобная раздёрганность выглядела бы в какой-то мере издевательски, зато обеспечивала плавность хода переговорного процесса! Как для себя, так и для японского посла – в антрактах тот мог оперативно телеграфировать в Токио, получая ответные шифрованные директивы главной дипквартиры. Тем более что обстановка на военном театре менялась с каждым днём, внося свои коррективы. Игра требовала гибкого подхода.

Первая встреча проходила подобающе важно – в Зимнем дворце Санкт-Петербурга. Говорить могли и на французском, но выбрали другой знакомый обоим язык – английский.

Конечно, Романов начал первым, коснувшись основы – очевидности, лежащей на поверхности, сказав нечто подобное: «Пригодна ли экономика какой-либо страны для длительной, затяжной войны?» И не дожидаясь ответа на риторический вопрос, дополнял: «Потенциалы России и Японии несопоставимы. И явно не в пользу последней…»

И что?! Японопосол лишь с пониманием сглотнул бы – обычный торг, известное поле дипломатических комбинаций, у него и ответы подготовлены, и контрвозражения имеются в запасе… Да только русский царь вдруг брякает с ленцой и между прочим, куда-то в сторону глядя:

– Когда мы выпустим из плена армию маршала Оямы… – и вскидывает брови в фальшивой невинности: – А? Вы что-то хотите сказать?

– О, да, ваше императорское величество, – узкие, будто притомлённые припухлыми веками глаза японского посла неуловимо стрельнули, – а разве они в плену? Дивизии маршала Оямы?

– Так ведь всё к тому идёт! – Улыбка показывает зубы (хищный оскал империализма). – Оперативный баланс неизменно склоняется в русскую сторону. Осада с Порт-Артура фактически снята. Всё больше сказываются стратегические последствия тактического выигрыша на море. Окончательное господство Тихоокеанского флота России вопрос малого времени!..

И пауза! Долгая пауза, как призыв подумать и взвесить. Сейчас Романов очень жалел, что не может вот так встать и уйти, оборвав разговор на полуслове. А так бы было к месту – дать этому «блюду потомиться» и тактически «вызреть» к следующему этапу.

Но тут и без намёков – флот являлся ключевым элементом. Газеты, освещающие войну на Дальнем Востоке, пестрели новостями об утопленных или загнанных в ремонтные доки броненосцах Того, о русских крейсерах-рейдерах, о том, что страховые общества отказываются производить страхование от военного риска, и крупные пароходные компании ограничивают или прекращают грузовое сообщение с Японией. Островная страна садится на «голодный паёк»!

С особой подковыркой активно муссировался инспирированный русской контрразведкой вброс информации о высадке морского десанта на Хоккайдо, на Цусиме, Рюкю… и уж совсем где-то там, к общему недоверию, на периферии войны – Формозе. Впрочем, обоснованно напоминая об эскадре Небогатова, у которой Формоза эта как раз таки по пути следования, а в отряде наличествуют два вспомогательных крейсера – бывших океанских лайнера с пассажиро-вместительностью более тысячи человек каждый (неприхотливых служивых туда можно набить в три раза больше). Чем не оккупационный контингент!

Особо экспрессивные «мастера пера» неизменно вспоминали «орудия коммодора Перри», перекладывая исторические аналогии на нынешние реалии, где «практическое решение на рейде Токио будет реализовано с помощью крупнокалиберных изделий мусью Канэ. Хо-хо-хо»!

Что ещё мог в ответ сказать Мотоно Итиро? Нечто: «Я не очень разбираюсь в тактике войны на суше, но простите, ваше величество, форсированной катастрофы за дивизиями Оямы не вижу». Возможно.

О чём мог думать японский посланник? О многом. «Запад» для воспитанного в восточной философии человека – враждебная изнанка, богатый, но безнравственный мир! Тем не менее более десяти лет пребывания в Европе меняют человека… даже крепкого традициями японца. Нередко дипломат, «шпионя» по другую сторону «баррикад», сам того не замечая, становится латентным агентом чужой страны. Одобрял ли он – барон, дипломат и подданный Тэнно – Мотоно Итиро эту войну лично? Неважно!

Какое ему дело до увязнувших в интригах токийских финансовых элит и министерств? До непримиримых военных, перетягивающих сухопутно-морской канат? Его жизнь принадлежала микадо!

Эту войну хотела Великая Гармония Ямато, её требовал японский дух, спеша вслед за восходящим солнцем! Спеша занять своё место под солнцем!

Однако время военных кончалось.

Время военных – это их фальшивые попытки играть по цивилизованным правилам и успех вероломного дебюта флота, это германские учителя молниеносных войсковых операций и советники Хоум Флита на мостиках сэнсэя Того. У страны Ниппон был очень узкий, не допускающий больших ошибок, если не единственный, ведущий к победе фарватер. Но теперь время военных кончалось! Унизительные надежды на прямое вмешательство британского союзника опрокинуты и отвергнуты. Оставались только виды на арсеналы Англии и других стран, желающих «погреть руки» на крови, что станет ненамного существенным козырем в дипломатическом торге.