Ратибор, пестун княжича с юных лет, учитель, друг и наставник. Бойцом молодого вождя вылепил именно он. У Святослава это первый самостоятельный поход, случись что, Ратибору перед князем за сына ответ держать. Вой тихо хохотнул, проронил отповедь, расправляя дланью вислые под дождем усы варяжского образца:

— Так ведь завсегда у княжего стола обретаются.

— Вот то-то и оно.

Между тем натешив свое самолюбие, гридь вставшая рядом с летником, провожая взглядами тащившиеся по распутице полки и телеги с грузом, пропустила к княжичу тройку легкооружных конников в запахнутых плащах. Старший из прибывших первым поприветствовал княжича. Молодой воин, на узком лице, помимо бороды и усов, выделялись небольшие близко посаженные глаза, холодные, «жесткие» буравчики. Ратибор наворопника знал, просчитал его. Тот по жизни относился к своим обязанностям, как к рутинной работе, которую мог исполнять не каждый вой в дружине. Такой не станет сетовать и «заливаться слезами» при виде страданий и унижений любого встреченного на воинской стезе, будь он свой или людин чужого племени. Радость или отчаяние вряд ли проявится прилюдно, дело прежде всего. Сам Святослав приметил десятника Злобу только в походе, до этого не замечал безродного воя, коему не нашлось места средь гриди. Вороп его стихия, его потолок в миропорядке жизненного цикла. Такого приблизь, возведи в боярское сословие, и он словно дворовой пес, кормящийся с руки, будет верен тебе до поры, пока не ступит на шаткую твердь Калинова Моста. Кстати, по возвращении в Чернигов, сделал зарубку в памяти княжич, подумать над пришедшей на ум мысли.

Святослав вздернул подбородок, озвучив односложный вопрос:

— Что?

Десятник привстал на стременах, будто хотел таким образом в приветствии выразить свое почтение вождю. Верхнее веко на глазах слегка приспущено, умеет мыслить, не безголовый чурбан, ответил:

—  Виделся с ним. Княже, он будет ждать тебя в пограничном погосте.

— Каком? Их по пути три.

— В Киеве.

— Это…?

— Отсель сорок верст ошуюю летника на черниговский тракт. Каменная твердыня на кручах Днепра.

Удовлетворенно кивнув, молодой вождь распорядился:

— Добро! Проводишь.

Отвернувшись к удивленному происходящим разговором дядьке, промолвил с интонацией не терпящей каких либо пояснений:

— Ратибор, я отлучусь от войска, мы уж считай по своей земле идем. Скачи вперед, пусть воевода ведет дружину по оговоренному пути. Пять десятков гридней меня проводят до Киева, нагоню вас перед самым стольным градом.

Озабоченность и «стеклянный взгляд» на лице пестуна, выдал волнение дядьки, нежелание расставаться с подопечным.

— Княже, я…

— Оставь сомнение, старинушка. Я давно уже вырос, если ты до сих пор не понял этого. Поезжай с войском, старый друже. В моем предприятии риска нет.

В шуме дождя и движения воинства, мало кто заметил как на одной из развилок лесной дороги пять десятков отборных бойцов сопровождающих князя, отделились от основной дружины и словно растаяли в мареве потоков воды, тяжелыми каплями падающей с небес…

Растаявшая в предутренних сумерках южная ночь, уносила с собой остатки света от погасших звезд. Из-за темной полосы леса Хорс поднимался на своей колеснице по небосводу, заставив розоветь верхушки деревьев. Стена тумана от недавней влаги и тепла земли придавала Яви сказочность восприятия мира. Приближалось утро. Как только отряд Святослава свернул на лесной летник, природа изменила свой ход, как по мановению волшебства дождь прекратился, предоставив воям возможность двигаться к Киевскому погосту ночной порой. Злоба уверенно вел отряд по песчаной ленте летней дороги. Редко попадавшиеся на пути деревеньки смердов спали крепким сном, после дневных крестьянских трудов, и только брех дворовых псин, да топот лошадиных копыт в темноте, будоражили округу. Где ни где, разбуженный петух, спросонья подавал голос, решив, что прогавил наступление нового дня, и тогда его собратья подхватывали призыв, певуче перекликаясь с разных концов веси, но осознав ошибку собрата, умолкали. В паре боярских усадеб, сторожа заслышав движение конной массы, проходившей мимо, зажигала факелы над крепостными заборолами. Вдруг набег степняков случился! Пограничье, здесь могло произойти всякое!

Святослав без устали скакал во главе гриди. Торопился. Уже дважды воины пересаживались на заводных лошадей. Когда повеяло речным духом, а ровная, но извилистая твердь дороги сменилась «качелями» косогоров, заставляя понукать лошадей следовать то вверх, то вниз, княжич понял, что его цель близка. Вымотались все. Сорок верст ночью, не шутка, испытание не для слабых. Куда он так торопится?… Это знал только он, да еще десятник воропа.

Перед взором, на высоком холме появилась крепость сложенная из белесого камня. Киев. Нет, не мать городов русских. В этой реальности, городишко даже не средней руки. Пограничный погост княжества Черниговского. Но чувствуется мощь! Такое укрепление с наскоку просто на щит не возьмешь, попотеть кочевникам, да и жадным соседям придется. Внизу несет свои воды полноводный Днепр — Славута. У крепостных стен посады, хатками и садками лепятся к твердыне. Вон, видать погостный торг, по ранней поре пустующий. Чуть пройдет время, и все здесь оживет людским гомоном, а на реке появятся рыбачьи лодки и купеческие струги. Оно конечно, глубокая провинция, но везде люди живут. Матушка Русь велика.

Перед крепкими, мореного дуба воротами, кавалькада встала походным строем. Полусотник гриди Рылей, окликнул сторожу:

— Отчиняй ворота, сонные тетери!

Сверху стены, у воротных створ, послышалось шевеление и лязг железа. Не признали «кормильца».

— Кого там леший к порогу привел?, — послышался недовольный голос.

— Открывай! Вишь, княжич из похода ворочается, решил к вам заглянуть, свое имение проведать. Отпирай живей!

Видно, что вот теперь признали. Забегали внутри крепости. Вскоре под шум механизмов распахнулись ворота. Утро вступило в свои права. Пришпорив лошадей, кавалькада промчалась внутрь городка, по отсыпанной неровным щебнем дороге потянулась к теремным строениям наместника князя в погосте. Город окончательно проснулся…

Боярин Ждан принимал в покоях детинца сына своего соверена. Святослав отоспавшийся после ночной скачки, с аппетитом уплетал предложенное угощение, запивая все съестное духовитым сбитнем. К хмельному меду он был пока что равнодушен. Наместник в свою очередь приложившись к хмельному питию, неспешно докладывал юноше о положении дел в погосте, о трудностях пограничной службы. Княжич казалось, слушал в пол уха, кивал, но чувствовалось думал о чем-то своем.

— …Приходят малыми кошами, в основном молодь. Лихость свою показать норовят. Сельцо какое пограбят и снова в степь с хабаром, захваченным скотом и полоном норовят убечь. На реках тож озоруют, хитрость проявляют. Подгонят к ладейной стоянке десятка три лошадок, вроде бы табун дикий к воде устремился. Купцы думая, что одичавшая животина ничейна и может послужить легким прибытком в мошну, радуясь легкой добыче, кидаются их ловить. По одиночку людин славянских куманы на аркан и берут, лодьи разграбив сжигают. Приходится догонять, отбивать купцов, смердов и пограбленное добро. Ежели за реку успеют уйти, то могем и вовсе не возвернуть. Большая орда давно не приходила. Мыслю, сия мелочь не просто так приходит. Дороги метит, селища и веси запоминает. Степняки, коих живыми споймали, все как один к орде хана Багубарса принадлежность имеют.

— Ну да, может и так. А дозоры в саму степь слать не пытался?

— Посылаю. А как же? У меня на все про все две сотни стражи имеется. Так полусотня территорию дозором кажную седмицу объезд творит. А еще тайные разъезды у весей обретаются. Но тех мало. По десять воев в разъезд посылаю. Смердов не пошлешь ведь? Они хлебушек ростят, скотину держат. В общем, сам знаешь княже, их варна в другом на сей земле. Не воины они.

— Знаю.

— Ты лучше поведай, княже. Как сам в поход сходил?