Разве может быть счастлив тот, кто задумывается над тем, что такое счастье?

Человеку нужен человек, человеку нужно признание… Человеку вообще нужно слишком многое, и все то, чтобы отбиться от цепких когтей неполноценности, нужно уговорами и угрозами одновременно удерживать подле себя.

Товарищи, связи, знакомые проститутки со своей ненатуральной любовью, а душу все равно ни перед кем не излить. Душу, заключил Катаев, изливают только слабаки.

Недолго думая, он набрал знакомый номер. Помощь обещала примчаться уже через каких-то двадцать минут…

– Разве я не сняла напряжение?

Он вопросительно посмотрел на девушку и, ничего не дожидаясь, отвернул голову. Темно-бордовое свежевыстиранное и тщательно выглаженное постельное белье приятно шуршало, соприкасаясь с обнаженными телами.

– Ну эй!

Она перевернулась и нависла, как молодая луна над небольшим городком, над Александром, с наглостью в ястребиных зенках требуя ответ. Игнорирование словно на полном серьезе оскорбляло ее тонкую женскую натуру. С ее худой шеи, какую окутывали мириады чужих рук, спускался извилистым шлейфом сладковатый аромат духов. Она была ничьей и при этом для всякого желающего, но даже при таком раскладе настоящее имя ее не знала ни одна посторонняя душа.

– Почему ты никогда не называешь свое настоящее имя? – он слегка нахмурился, состроив загадочно-задумчивый вид. – Разве мы играем в молчанку, Люси?

– Потому что…

Обиженно буркнув, она рухнула на спину, раскинув руки по сторонам, словно отдаваясь ласковому солнцу экватора.

– Ну так что? – с тихой настойчивостью в голосе уточнил тот.

– Ответ за ответ? А иначе никак! Кем, как не нами, правит привычка извлекать выгоду из каждого действия, даже самого ничтожного и пустякового, – и она снова перевернулась на живот, играючи касаясь мягкими грудками мужского тела. – Давай на чистоту, тебе со мной скучно?

– Ну, раз ответ за ответ… Так почему ты живешь под псевдонимом?

– А я и не живу под псевдонимом, – с обиженной наглостью фыркнула она. – Это только для работы. Все равно что перчатки врачи надевают. Так и я использую псевдоним, чтобы не запачкать свое истинное я.

– Умно.

– А главное, действенно. Мои коллеги уже с ума посходили, все твердят, что потаскуха-жизнь безвозвратно испорчена и потеряна, а я, как видишь, бодра и весела… Да что об этом. Твоя очередь.

– Скучно ли мне с тобой? – безынтересно повторил вопрос тот. – Без понятия.

– То есть скучно?

– Ко мне ненадолго приходит женщина под маской, которая дарит ненастоящие чувства. Счастье… – тут он осекся, затер лицо руками, как будто смахивая с себя сущий вздор болвана. Люси с азартом следила за ним, с каким следят, затаив дыхание, за катящимся по деревянному бортику колеса рулетки белым шариком. – Веселого тут уж точно мало.

– Я могу быть с тобой долго. Ты только плати…

– Раз так, – хмыкнул Александр. – Я бы мог купить тебя на десяток лет вперед, но дело вовсе не в том.

– Так купи! – взбодрилась она. – Чтобы я была только твоей. Твоей и ничьей более. Чтобы только для тебя…

– Напрасно ликуешь. Самая холодная тюрьма показалась бы тебе сказкой, чем проданная жизнь.

– Как-то слишком литературно звучит! Как жаль, что я иногда не понимаю тебя, – замотала головой она, разбрасывая осветленные волосы, чьи кончики кисточками касались кожи Александра. – Почему же как в тюрьме сразу… Да и черт с ним! Меня больше волнует твое счастье. Просто так о нем не заикаются.

– Вздумала ударить по самому больному? Что ж, попадание четко в цель.

– Ничего я не думала, просто спросила… Просто ты вдруг обмолвился про счастье, будто оно тебя волнует, вот я и не смогла мимо пройти. Сердце чует, будто что-то не в порядке, понимаешь? Дай руку, – она приложила ладонь Александра к своей груди. Распутная игра, но не попытка выразить чувства… – Так нагляднее? Чувствуешь, как волнительно бьется?

Однако ускоренный ритм он не заметил.

– Древняя ирония судьбы: когда не целятся, тогда, как на зло, точнее всего и попадают в яблочко, – он отдернул руку и повернулся спиной к девушке. – Останешься до утра?

– Если не выгонишь.

– Не выгоню, только ложись спать.

Люси погасила светильник, примостившийся на тумбочке, и прильнула к Александру, словно к горячо любимому мужу, какому она обещала быть рядом и в горе, и в радости…

И вдруг темноту разрезал тонкий смех, за каким полились звонкие слова:

– Какой же детский пустяк! – взвизгнула она. – Разговаривать о счастье! Это в раннем юношестве, – едва не пуская слезы из закрытых глаз, сонно бормотала Люси, – в раннем юношестве мы с легкостью рассуждали о счастье и считали себя достойными его благословения…

Александр поднялся по будильнику. Опустил ноги в мягкие тапочки. Люси – женщина, носящая маску, женщина ненастоящая, чтобы за плату пережить всего лишь одну ночь, приоткрыв рот, мирно дремала, спрятав под подушку обе руки.

Он не стал тревожить ее сон, принял водные процедуры, потом уселся с чашкой черного чая за ноутбук в кабинете. Когда часовая стрелка перевалила за восемь, Катаев перебрался на кухню, чтобы приготовить завтрак на двоих.

– Люси…

Касанием перышка он дотронулся до плеча девушки – та лениво подняла головку растрепанных волос, с трудом разлепила заспанные глаза, потянулась, протяжно зевнула, растягивая время… Денег за утро и сон она не возьмет, Катаев это прекрасно знал. Причина ее преднамеренной медлительности объяснялась без ухищрений: чем раньше начнется утро, тем скорее она окажется во власти дряхлого хрыча, изрядно переоценившего себя.

– Самое время вставать, Люси. Не смотри на меня так. В школьные года…

– Какое ужасное слово! – простонала она, закрыв лицо руками и отвернувшись от Александра.

– Когда мы были в школе, – настойчиво повторил тот, – вставали намного раньше почти каждый день, а теперь… Не позволяй себе слишком долго спать.

– Еще чуть-чуть, дай мне еще пару минуточек.

– Вставай.

И он одним взмахом сдернул с девушки одеяло. Сгорбившись, растерев худенькие плечики, Люси по-турецки села. Зевнула, потом уставилась на Александра сонными глазами-стекляшками, в каких ни понимания происходящего, ни уверенности в твердости почвы под ногами. На ней не было ничего, кроме нижнего белья. Беззащитная и хрупкая, дрожащая от холода, а, между тем, она не вызывающая ни желания защитить, ни стремления согреть, чуждая для всех неприкаянная душа…

– Вечно ты все портишь.

– Завтрак на кухне.

Игрушка, с какой можно беззаботно позабавиться… И она любила Александра за такое отношение к ней, потому как свято верила, что так аморальная профессия не завладевает на полной серьезности ее личностью.

Ресторан тонул в смеси электрических и солнечных лучей. Александра встретила очаровательная девушка с кудрявыми волосами, ниспадающими до лопаток.

– Добрый день, – прижимая увесистую записную книжку к груди, она широко улыбалась и походила на воплощения самого солнца: такая же яркая и ослепляющая…

– Новенькая на месте?

– Да, она ждет вас за тем столиком…

Девушка вытянулась, указывая куда-то вглубь зала, но Александр, равнодушно махнув рукой, лишь прошел мимо, успев бросить:

– Ко мне веди.

Замок в кабинет в очередной раз заклинило. Ключ отказывал поворачиваться. Ни вправо, ни влево. В яростном ожесточении Катаев дернул ручку. Потом еще раз. И еще… Безрезультатно. Терпение поспешно иссякло. Он перевел дыхание, огляделся по сторонам: длинный коридор, не видать ни души, только где-то за поворотом в привычном мурчании едва слышно гудит электрощитовая, какую каждую неделю уже давно обещает проверить электрик. Он с силой треснул дверь плечом. Раскат грохота, казалось, поднялся на этаж выше. Попробовал замок еще раз – тот по какому-то необъяснимому чуду вдруг поддался. Александр метнул ключи на стол – те скользнули по дереву, едва удержавшись за край. Плюхнулся в кресло. Открыл компьютер. Какие-то бумаги, подкинутые управляющим, требовали внимания… В изнуряющем бессилии он откинулся на спинку кресла с неугасаемой обреченностью, будто по какой-то неисправимой неловкости невозвратно упустил доселе надежный, как почва под ногами, смысл бытия…