– Добрый день… – с боязливой опаской затянула она песню официантов, хотя вот только пару минут назад бойко, посмеиваясь, переговаривалась с подружкой по работе.
– В чем ваше счастье?
– В чем мое счастье? – растерянно повторила она.
– Именно, в чем счастье?
Скривив губы, с каких уже стерся блеск помады, девушка пожала худенькими плечами, с разрушающейся утопией в глазах уставившись куда-то вдаль, как будто выглядывая момент, когда наконец-то представится возможность, сорвавшись с цепей, вырваться на вольный простор. У этой маленькой официантки было необычайно красивое личико, какое чудно бы смотрелось на большой сцене или… Куколка, произведение искусства, вынужденное разделять участь служащего…
– Не знаю… Не знаю я! – заспешила она. – Вот, держите меню.
Избегая зрительного контакта, официантка положила на край стола меню с такой поспешностью, словно намереваясь как можно скорее избавиться от приставучего гостя. Она уже развернулась, уже отступила от столика на шаг – Александр поймал бедняжку за запястье, как будто она уже принадлежала ему. Девушка замерла в испуге. Вместо ожидаемой краски бледность. Она смотрела на Катаева и при этом куда-то сквозь него, как будто бы в даль непроглядного прошлого… Катаев не держал крепко – при желании она легким движением могла бы вырваться, но девушка того даже не заметила.
– Не надо меню. Американо, пожалуйста. И круассаны. Найдутся?
Испуганным зверьком, какой готов на что угодно, лишь бы отпустили живым, она поспешно закивала, потом, осторожно высвободилась из хватки, и, пряча глаза, отступила к двери.
Худенькое тельце девушки скрывало некую таинственную необузданность, какая еще не раскрылась всему миру живописным бутоном, к какой еще ни одна душа не сумела притронуться…
Дожидаясь завтрака, Александр, не вовлекаясь в текст, переворачивал страницу за страницей. С кофе не торопились. Пустая веранда распыляла пыль скуки, какая забивается в ноздрях, застревает между зубами… Катаев поднялся, сентиментально оперся руками о деревянные перила, подставив слабым порывам ветра черные волосы. А вечерами здесь огромное оранжевое солнце проваливается под вопли серебристых чаек за водную зеркальную гладь… А что касается счастья, подумал Александр… Выдумка и только, какую со смехотворной серьезность ухитряются раздуть до потери пульса…
Толкнув дверь хрупким плечом, официантка с серебристым подносом выкарабкалась из-под свода зала. Белоснежная чашка, два румяных круассанами на блюдце. Девушка, опасаясь непредвиденных приставучих вопросов, поспешно ушла.
Катаев медленно потягивал кофе, фланировал, будучи отстраненным от мира осязаемого, по новостям в телефоне. Ерунда ерундой, зато заголовки во всю глотку кричат, чтобы любопытство заставило обратить внимание на напыщенный текст, пережеванный сотни раз…
Катаев завернул в автосервис, который мог похвастаться разве что блестящей вывеской, горящей ради экономии не в полную силу. В этом небогатом месте каждая измазанная в масле и копоти морда знала его и почитала за прошлое и щедрые чаевые. С безбашенно-радостным возгласом, демонстративно отшвырнув клавиатуру на край стола, Александра встретил вскочивший с рабочего места Тимур. В этой конторе он был единственным менеджером, на котором каким-то чудом держалось слишком много всего.
– С чем пожаловал?
– Масло, тормоза…
– Так и запишем. Я порой удивляюсь тому, с какой особенной трепетностью тебя хранит бог! – Александр недобро покосился на Тимура, дующего безобидные улыбки. – Это ж какая адова сила воли должна засесть в человеке, чтобы не гонять.
– Разумность-то постоянно должна сопровождать, верно?
– Само собой! – выстрелил тот.
Катаев оперся двумя руками о стол. Из-под рукава пиджака вынырнули серебряные часы с черным глянцевым ремешком. В зале, где на белой плитке то тут, то там держались черные разводы, никого более не было.
– Ну, и где этого Георгия черти носят?
Тимур сорвал стационарный телефон. Уже через мгновение он командирским басом кричал в трубку:
– В контору, бегом марш!
Старший автомеханик явился буквально через минуту, в спешке захватив с собой гаечный ключ. Завидев Александра, он растянул пухлые губы до ушей. От усердной работы даже на его губах осталась копоть.
– Саша! – вскричал Георгий, швырнув под ноги заляпанную кепку.
– Ладно тебе, не кричи…
– Эй, Тимур, глянь-ка, осталось ли в запасах спиртное?
– Я пас, – строго отрезал Александр. – Мне ни к черту.
– То-то, – пригрозил Тимур пальцем в предвкушении облизывающемуся автомеханику, – рабочий день полным ходом, а тебе лишь бы пить за все пустяки подряд.
– Да к черту вас! Настоящая дружба часы не терпит, – обиженно буркнул Георгий, спрятав руки в карманы перепачканных брюк. – Идем к машине.
Там, на улице, спорткар хвастливо поблескивал резкими изгибами. Здесь, среди серо-грязной разрухи, именуемой средним достатком, он казался драгоценным бриллиантом, какой сбросил с избалованной дамочки ревнивый порыв ветра.
– Послушай, а ты счастлив?
Механик поднес огонь к сигарете и потом вполне спокойно, едв взвесив в мозгах, изрек:
– Жаловаться не на что. Работы вдоволь, семья с машиной на месте. Сам я вполне еще способен, куда уж тут?
– Дурная голова, многое ли ты понимаешь…
– Что верно, то верно. Да и потом, какой мне толк от этих вопросов? Пожал плечами, закурил – вот и весь благоразумный ответ.
– Даже если счастье доступно не всякому, то на философию о нем ограничения не распространяются.
– Мы обычно уклоняемся от таких вопросов, а на тех, кто задает их, плохо косимся… Мозгов, считай, не хватает, чтобы по пустякам языками молоть. Да и тут… – не подбирая слов, он, как по плечу верного товарища, постучал ладонью по крыше автомобиля. – Знал бы ты, какое удовольствие возиться с такой-то ягодкой…
Такси остановилось в жилом квартале на Крестовском острове. Пройдя вдоль ряда дорогих машин, Катаев юркнул в светлую парадную. Из лифта навстречу ему вышла блондинка с маленьким йоркширским терьером на руках. Завидев Александра, она тут же дернулась как током ударенная. Когда-то они хорошо знали друг друга, даже слишком хорошо… А потом муж ее пристрастился к виски и сделался невыносимо ревнивым, настолько, что она даже боялась убегать из дома, когда тот сильно напивался.
Он наконец-то заперся в квартире. Вся суета, все спешки, весь мир там, за стеной… Выдохнул. Длинный скучный день все никак не мог приблизиться к концу и уступить ночи…
В гостиной торшер на двухметровой деревянной ножке – крохотное искусственное солнце за ширмой – отбрасывал темный свет на забитый книжный шкаф. Катаев разместился в темно-зеленом кресле с распластавшейся на коленях книгой. Строптивое чтиво, до последнего упираясь, отказывалось раскрывать затаенные в себе думы. Еще не озвучившая себя, но уже навязчивая, мысль, раздирая сосредоточенность на куски, жужжала вокруг да около… Года летят только вперед – люди не молодеют. Дом пустует, а пустота требует, чтобы ее заполняли любой ерундой, иначе никакого покоя, иначе вечные терзания. Сиди и гадай, чем заполнить пустоту…
Человек без счастья – нет более жалкого существа…
– Человек без счастья… – задумчиво протянул Катаев вслух, отбросив книгу на темно-зеленое сиденье кресла и дойдя до окна, из какого виднелись красивые дома, окруженные ухоженными газонами. Недавняя находка ветхого трактата на веранде осколками битого стекла теперь так бесстыже царапала нутро, разбавляя кровь умопомрачающей тоской.
– Вот и получается, что смысл бытия сводится к поиску счастья. А счастье ведь не призвание, ему не учат, его не передают по наследству, к нему пробираются через тернии, извилистые тропинки правильных и неправильных выборов, но оно из раза в раз избегает все ловушки, уворачивается ото всех ловчих сетей. Импульсивность жизни не создана для мирных штилей, иначе что от нее осталось бы? Затхлость?
