– Его поляки недавно вывезли в Польшу, – сообщил Иван.

Он не стал сообщать, что тот, Игнатий, на самом-то деле бежал из Москвы.

Гермоген же, как было уже известно в ополчении, умер два месяца назад в темнице.

Попрощавшись, Хворостинин ушёл.

Наутро, до восхода солнца, войско разбудила побудка рожков.

По-быстрому к котлам. Пришла заря. И солнце встало, полкам ударило лучами в спину: туда, на запад, к столице погнало конные полки.

А вот и Яуза. Крутые, подмытые дождями и паводками берега.

И там, у Яузы, где заканчивалось поле и начинался лес, Пожарский увидел ряды всадников. Их было много. И были все они настороже. Хотя не видно было с их стороны угрозы.

Да, навстречу их войску выехал Дмитрий Трубецкой в окружении казачьих атаманов.

Пропели, перекликаясь, рожки с обеих сторон.

– Доброго здравия, Дмитрий Тимофеевич! – поднял руку в знак приветствия Пожарский, подъезжая к Трубецкому.

Они съехались, поздоровались за руку.

Трубецкой с искренним чувством пожал руку и Минину, даже стремянному Фёдору. Тот всегда был рядом с Пожарским.

– Дмитрий Михайлович, мы предлагаем тебе стать твоим полкам в нашем лагере. Так решила войсковая старшина, – перешёл к делу Трубецкой, после того как они обменялись приветствиями.

Позади него на аргамаках сидели его боевые холопы. И там же кучкой держались атаманы на справных скакунах, в папахах, загорелые и грубые все лица.

Кое-кого из них, из атаманов, Пожарский уже видел когда-то. Так ему показалось. Два-три знакомых лица.

– Дмитрий Тимофеевич, благодарю за это предложение! Но войсковой совет решил, чтобы наши полки становились своими острожками. И я не могу нарушить этот приказ!

– В твоей воле, Дмитрий Михайлович, убедить совет в обратном! – парировал Трубецкой.

Он понял, что ополченцы из Нижнего не доверяют ему, его атаманам и казакам.

– Не время собирать совет! – ответил Пожарский.

Трубецкой не стал больше ни о чём говорить. Сказав несколько незначащих фраз, он распрощался с ним.

И Пожарский понял, что Трубецкой обиделся, и обиделся сильно.

Пожарский был тоже недоволен собой, переговорами, вот этой встречей с Трубецким. Тронув коня, он поехал шагом впереди своих людей туда же, куда ускакал со своими атаманами Трубецкой.

Сейчас все пути вели к Москве.

– Дмитрий Михайлович… – начал было Кузьма.

– Что?! – резко спросил князь Дмитрий его.

– Да так… Ты же сам всё понимаешь. Надо становиться подальше от загона, в котором завелась «ветрянка». Она скот положит весь: и тот, что здоровый тоже, – стал он рассуждать вслух сам с собой…

– Сделали! Всё! Идём дальше! – решительно подвёл князь Дмитрий итог этой встречи.

Пожарский, мельком бросив взгляд на идущих мимо всадников, заметил статного боярского сына… «Тухачевский!» – вспомнил он его фамилию.

Тот сразу бросался в глаза.

– Аа-а, смольнянин! – заулыбался он, узнав его. Ему нужна была сейчас вот такая разрядка, разговор с простыми ратниками. Так отойти сердцем от разговора с Трубецким. – Ну как служба?!

– Да ничего, князь! – смело поглядел на него Яков, заметив на его лице напряжённое выражение.

Он издали, как и многие ратники, едущие с ним вместе, видел эту встречу. Узнал он и знакомую фигуру Трубецкого. Он помнил его ещё по Москве, когда служил там при Шуйском. И он понял, по багровым пятнам на лице Пожарского, что сейчас здесь произошло какое-то столкновение… «Поцапались!» – решил он.

– Ну, тогда служи отечеству! – заключил Пожарский. – К Москве подходим! Там жарко будет! Я надеюсь на вас! – обратился он теперь ко всем смоленским сотням. – Освободим Москву, товарищи! С Богом! – крикнул он с необычным для него пафосом.

Тронув коня, он отвернул в сторону со всеми сопровождающими его людьми, давая дорогу ополченским сотням.

В этот день, подойдя к Москве, полки Пожарского встали отдельным лагерем напротив Арбатских ворот. Его обнесли рвом и земляным валом, и он принял вид неприступного укрепления.

Так Москва оказалась полностью в кольце ополченских лагерей Пожарского и Трубецкого.

На следующий день в лагерь Пожарского прискакали два конника и принесли известие, что гетман Ходкевич только что прошёл с войском Вязьму.

«До Вязьмы сорок вёрст!» – мелькнуло у князя Дмитрия, и гетмана следовало ожидать здесь, под Москвой, уже завтра.

И он тут же собрал войсковой совет. Послали предупредить об этой новости Левашова и князя Лопату-Пожарского. Послали гонца и к Трубецкому. Но Трубецкой, его атаманы уже знали эту новость. Дело с дозором у казаков было поставлено отменно.

Ходкевич подошёл со своими полками и огромным обозом и встал у Новодевичьего монастыря.

Так Пожарский, его ополченцы оказались на пути гетмана к стенам Москвы.

А на день Агафона-огуменника, 22 августа по русскому календарю, после восхода солнца в стане Ходкевича, за Москвой-рекой, заиграли рожки. Они пропели что-то на польский лад. Затем взревели трубы… И вдруг всё смолкло.

Князь Дмитрий поднялся на смотровую башню острога, чтобы видеть всё, что творится у неприятеля.

Вот из лагеря Ходкевича вышли сотни и двинулись по направлению к реке. Шли пешие, и налегке, как на параде… «Гайдуки!»…

Он понял, что гайдуки собираются переплавляться сюда, на их сторону, и спустился с башни. Тут, подле башни, собрались уже все его полковые воеводы: Гагарин, Хованский… Кузьма тоже стоял здесь же. Он натянул кольчугу, и сабля висела на боку, ему мешает, непривычно. На голове простая шапка из железа. И жёсткий волос лезет из-под неё и застилает ему глаза. Его он убирает, а он опять оттуда вылезает… Вспотел, хотя с утра прохладно было… Волнуется… Он, Кузьма, ещё не был ни в одном сражении…

А гайдуки уже на берегу реки. Откуда-то там лодки появились. И гайдуки переправляются… Вон там идут иные бродом. И эти броды им кто-то указал: всё из своих же, русских, предал…

Князь Дмитрий вывел против них две тысячи пеших ратников. И столкнулись они с гайдуками. Лязг железа, крики, брань, и заметались сабли там, и глухо копья застучали…

В лагере же Трубецкого на брустверы, валы и башни высыпали казаки. Они кричат… Вверх полетели шапки, под едкие смешки:

– Богатенькие пришли!..

– Казаки, поляк же задавит их!

– Ничего, сами отстоятся!.. Ха-ха!..

Там смеялись, издевались над ополченцами Пожарского. А те уже стали изнемогать… И тут с другой стороны, со стороны города, в спину ополченцам Пожарского ударили конные боярские дети, выйдя из ворот Китай-города. Их послали против ополченцев бояре, Мстиславский тот же. И ряды ополченцев дрогнули…

Пожарский вызвал к себе Минина, полк которого стоял в резерве.

– Кузьма, надо выдержать! – приказал он ему. – Давай действуй!

Он обнял его на прощание. Кузьма сел на коня и уехал к своему полку. Там, спешившись, он вынул из ножен саблю, вскинул её вверх, призывая ратников за собой, и, прихрамывая, пошёл впереди своего полка с саблей наголо. За острогом, на втором валу, они столкнулись с гайдуками. Те, легко вооружённые, тоже с саблями, бежали навстречу ополченцам… Столкнулись… И пошло, пошло…

И в это время на правом крыле появились казачьи сотни. Много. И впереди атаманы…

Пожарский узнал их. Это были казаки Трубецкого… «А почему его самого-то нет?» – мелькнуло у него. И он стал вглядываться туда, в казачьи полки, уже вступившие в дело. Но там не видно было Трубецкого, его заметной фигуры в блестящих латах и, как всегда, на белом коне.

Гайдуки недолго держались против конных казаков и стали отходить. Потом они побежали. И ополченцы погнали их, и крики «Ура-а!» огласили окрестности.

Кузьма тоже побежал с ополченцами своего полка, прихрамывая и сжимая в руке уже ненужный клинок. Далеко впереди него всё поле, до самого обрыва к Москве-реке, было покрыто бегущими ополченцами… Мелькали там ещё казаки, верхом, а кто-то среди них шёл пешком… А вон там ополченцы обнимаются с казаками…