Потапка запротестовал, чтобы дал хотя бы закрыть лавку.

Кузьма подождал, пока он закроет свою лавку, и зашагал с ним в сторону Нижнего посада. Они направились к Никольской церкви, вблизи которой стояла земская изба. Шагал Кузьма широко, размахивая одной рукой, другую, усохшую, крепко прижимал к боку. А рядом с ним семенил мелкой походкой его приятель, жилистый, ещё молодой, но уже с большой лысиной.

– А где Нефёдка-то? – спросил Потапка Кузьму.

Нефёдка, сын Кузьмы, был уже взрослым, помогал в делах отцу.

– Где?! Уехал за товаром.

– А-а! – многозначительно протянул Потапка.

От Торговых рядов, Нижнего посада, они поднялись в гору, у Никольской церкви свернули налево и через десяток шагов оказались у земской избы. Здесь, подле избы, уже было полно мужиков. Они стояли, судачили о делах торговых и хозяйственных. Это были крепкие, с тугой мошной мужики.

Увидев Кузьму, они окружили его.

– Сухорукий, ты не робей! – стали они наставлять его. – Мы поддержим тебя!.. Наша забота – помочь тебе! А уж ты-то с головой!..

– Ладно, мужики, за дело! – остановил их Кузьма. – Давай пошли! – сказал он и решительно направился к крыльцу Земской избы.

И так, кучкой, вместе с ним, они вошли в земскую.

Домой Кузьма вернулся в тот день не один, со своими товарищами по Торговым рядам, которые помогли ему, провели его в земские старосты. Они были возбуждены и довольны, что теперь в земской избе был их человек, посадский, такой же, как они, торговый. А значит, будет блюсти их, посадских, интересы. За такое право они воевали сегодня на сходке.

Двор Кузьмы в этот вечер заполнился его приятелями и соседями, дома которых стояли кучно здесь, на Нижнем посаде, вблизи Волги-матушки.

Все собравшиеся уселись за стол, накрытый Татьяной, женой Кузьмы, по случаю этого важного для них события. В этот вечер мужики много говорили о делах нового состава земской избы. И каждый хотел сказать что-то своё Кузьме. Ему давали наказы… Говорили о Нижнем, о посаде. Его-де надо устроить. Не всё здесь ладно. Вон мостки провалились, совсем сгнили, что подле Почанинского оврага… Да за речкой Ковалихой надо бы перила поладить. Для ходьбы, чтоб удобней было.

Мало-помалу от посадских забот они перешли к делам всего города. Посудачили они и о том, что в Нижнем сейчас нет доброго воеводы. А вот под Москвой они, пожалуй, есть. Да и в самой Москве, среди бояр…

– Но там, под Москвой-то, в таборах, совсем худо, – начал рассуждать Кузьма, осознавая, что теперь, когда он стал старостой, он способен вершить немалые дела вот с этими людьми, окружавшими сейчас его.

Со всех сторон на него воззрились глаза десятка людей.

– Что у Заруцкого, что у того же Трубецкого… Ляпунова не стало, так совсем всё плохо пошло, говорят.

Мужики заскребли затылки, понимая, что если ополченцы разбредутся из-под Москвы, тогда Русь пропадёт под поляком.

– Как ополчению-то помочь?

– А вот как бы своё-то ополчение, – осторожно заикнулся Кузьма.

Нерешительно прозвучало это… Но прозвучало.

– Мужицкое, что ли! Посадское! Ха-ха-ха! – засмеялся Потапка над ним. – С нашего посаду! Хи-хи-хи! – стал издеваться он над его предложением.

– Почему только с нашего?! – обиделся Кузьма, что его думы осмеял даже Потапка, этот недалёкий мелкий торговец. А заикнись он об этом в ином каком-нибудь месте, в той же Земской избе, так засмеют до смерти. И тут же выгонят из старост. А что уж говорить о воеводской, приказной избе. Там же дьяки и подьячие, это хитрющее племя заживо съест, только одними насмешками.

Но от этих мыслей у него появилась и злость на людей, что его принимают за скудоумного.

– Вон, по нашему хотя бы уезду-то, сколько тех посадов! – стал защищать он свою мысль. – А по всей Рассеи! По всей земле!..

– Да ладно, будет тебе, Кузьма! – стали подтрунивать над ним мужики, чтобы оставил эти затеи. – Давай-ка выпьем! На посошок!

Они выпили ещё, немного поговорили и разошлись по домам.

Кузьма, оставшись один, ещё долго сидел за столом, на дворе.

Стало уже совсем темно. Ночи пошли уже прохладные.

В избе засветился слабый огонёк жирника. Там Татьяна стала готовиться ко сну. Нефёдка, их старший сын, вернувшись вечером с товаром, посидев немного за столом со всеми мужиками, ушёл спать в сарай, на сене, всё ещё благоухающем запахами летних цветов.

Этот же выбор Кузьмы в земские старосты словно что-то перевернул у него. Среди ночи он проснулся с сильно бьющимся сердцем… Его поднял странный сон: звон сабель в большом сражении, оглушил его во сне… И в первый момент он даже не мог сообразить – на самом ли деле всё это происходит или в его голове, разгорячённой сегодняшней схваткой в земской, а затем разговором с мужиками на дворе… С чего-то ныла, болела душа, не спалось.

Рядом тихо сопела во сне Татьяна. За печкой знакомым духом, пыхтя, о чём-то судачила сама с собой квашня… У кого-то из соседей взлаяла собака…

Он осторожно сполз с кровати, накинул поверх исподнего кафтан и так, босиком, вышел во двор. Усевшись на лавку подле завалинки, он подтянул под себя ноги, подальше от сырой, тянущей холодом земли, и задумался… Что же случилось сегодня-то? Почему не дают ему спать думы, которых у него раньше не было? Откуда они у него появились?.. Вот тот же Потапка смеялся над ним, но в то же время по его глазам было видно, что понравилось ему то, что он говорил. И это мужиков будто огрело плетью, что-то пробудило… А как смотрел на него Нефёдка! У того, ещё молокососа, в глазах аж искры пошли.

Весь первый день земским старостой у него прошёл в заботах. Так что он даже не нашёл время сходить домой, чтобы перекусить. Сперва была мясная лавка на торгах, затем он ещё долго сидел в земской, знакомился с новыми своими обязанностями. Пришлось сразу, в этот же первый день, разбираться с тяжбой между двумя посадскими мужиками из-за какого-то забора между их дворами. Один из них кричал, что этот забор поставил ещё его дед, когда был молодым, другой нападал на него с упрёками, что он врёт, чтобы отсудить его себе. Чтобы как-то разобраться в этом споре, он сходил туда, на место, осмотрел тот злополучный забор, выслушал соседей об истории этого забора. Но так и не добился ничего внятного о том, кому же он принадлежит. И только вечером он явился домой, к тому же расстроенный от такого неудачного первого дня в земской.

И только успел он отужинать, как на дворе собралась вчерашняя компания. Он не приглашал к себе никого, явились сами.

Они снова уселись за стол, за водку. Выпили по одной чарке, по другой… Но что-то странно не вязался разговор. Все словно ждали чего-то.

И он понял, что мужики ждут продолжения вчерашнего разговора и ради этого пришли.

Потапка сегодня был серьёзным. Выпив, он старался не ухмыляться, что было нелегко для него.

– Ты, Кузьма, не серчай за вчерашнее, – стал извиняться Ивашка Васильев, торговец в Горшечном ряду. – Ты ведь дело говорил, – скромно посмотрел он на него. – Но как его начать-то? Да и страх берёт от такого! Не наше, не мужицкое это дело!

– Уж больно велико-о! – закачал головой Потапка. – Не нашего ума!

– Ты говори о себе! – съехидничал над ним Гаврилка, торгующий серебром в Большом ряду, за что и получил прозвище «серебреник»; гулящие же, нищенская братия, прозвали его «Гаврилка Лом – полный серебром!»

– Но если не мы – тогда кто же?! – вскричал Кузьма.

Он снова стал заводиться от этих речей своих товарищей, возмущённый их страхом перед той громадой, замахиваться или не замахиваться на которую они сейчас решали, и заранее робели, от одной только мысли, что они такие малые… Он и сам тоже робел, даже когда говорил им об этом. Но его злило то, что они оказались ещё более трусливее, чем он сам… Они все как будто подошли к какой-то горе и стали перед ней рассуждать, что с ней делать. Да и рассуждали-то трусливо, словно заранее знали, что этого им кто-то не позволит сделать…