Князь Дмитрий, вернувшись к себе в шатёр освежённым, всё же чувствовал усталость. От многодневных трудов и расслабленности после купания его потянуло в сон. Он прилёг на топчан, чтобы отдохнуть.

Светило ярко солнце. В лагере было жарко. И все сидели по палаткам, дожидаясь вечерней прохлады.

Князь Дмитрий задремал. Но даже сквозь дремоту в сознание прорывались, не отпускали заботы о войске и о том, что нужно было делать дальше. Сейчас, в Ярославле, на совете «всей земли» так и не договорились об избрании государя. И это мучило его. Он не мог смотреть на то, что без государя может погибнуть дело «всей земли».

Вот мелькнула ещё какая-то мысль в усталом сознании, он попытался вспомнить что-то уже сказанное кем-то вот про это избрание царя… Но волны слабости, качая, мешали на чём-нибудь сосредоточиться…

Он стал думать об этом. И получалось так, что если исходить из блага государства вот в это время разрухи, то, пожалуй, страна успокоится только с государским сыном… И его, государского сына, как ни крути, придётся брать из Швеции или из той же Австрии. Там, в Австрии, есть принц, кажется, Максимиллиан… А император-то заинтересован посадить его в Москве. Так он обезопасит себя от Посполитой, от Сигизмунда.

«Сейчас надо, надо прислониться к сильному, переждать… Но их-то, сильных, можно пересчитать на пальцах: Австрия, Швеция, Посполитая… Ну, с последней-то всё ясно… Ах! Ещё Турция! Да с турками-то кто пойдёт на союз! Тогда всех европейских королей получишь врагами! И Рим!.. Не-ет, сейчас только Швеция, тот же принц Карл Филипп. На этом стоять надо!.. Вон послал же в прошлом году шведский король Карл IX ответ на письмо игумена Соловецкого монастыря!.. Как там, – стал он вспоминать содержание письма короля игумену: «Если ты, игумен Антоний, или кто вместо тебя со многою братьею из освященного собора в Суме и Соловках, хотите держаться своего собственного правительства и избрать великим князем одного из своих природных бояр, тогда Наше величество поможет и вам и всему русскому государству против врагов великим войском Нашего величества, которое теперь расположено на границе, и будет сохранять дружбу с вами. Но если Наше величество заметит, что ты, игумен Антоний, или кто вместо тебя со многой своей братьей из освященного собора в Суме и Соловках не хотите держаться своих природных бояр, а хотите выбрать кого-нибудь иного великим князем, кого-нибудь из поляков и литовцев либо из татар, тогда Наше величество будет вашим врагом»…

– Сильно сказано! – тихо пробормотал он вслух. – И почему только государский сын? А может, Ляпунов прав? И на царстве может сидеть тот, кого выберет народ… А значит, не только из великих родов боярских.

«Но и вот из таких, как князья Стародубские!» – пришла к нему смущающая его мысль.

В этом, в этой мысли, опять была незаконченность. Он чувствовал это, с этим и заснул.

К Троице-Сергиеву монастырю Пожарский подошёл с главными силами ополчения в понедельник, семнадцатого августа, на другой день после Третьего Спаса. Полки расположились в палатках и шатрах лагерем, одернули его рогатками.

– Стоим! Полкам отдыхать! – распорядился князь Дмитрий по войску.

Шатёр ему поставили просторный: для встреч, советов с воеводами. И в этот же первый день у него собрались все, кто был сейчас в совете: Афанасий Гагарин, Василий Туренин, Иван Хованский, известные всем воеводы, дьяки приказов.

Прошёл совет. На нём решено было: задержаться здесь, под Троицей, собрать сначала сведения о том, что творится там, под Москвой.

Князь Дмитрий распустил воевод. Но те, всё ещё разгорячённые спорами о том, что предпринять дальше, не спешили покидать его шатёр.

– Поедем в монастырь, а? – предложил он Кузьме.

Тот, задержавшись тоже после совета, посмотрел на него: не шутит ли.

– Опять к монахам… – заворчал он, поняв, что это серьёзно.

Князь Дмитрий усмехнулся на эту нелюбовь Кузьмы к монастырским.

В этот момент поручик доложил, что из обители приехал келарь Авраамий.

– Ну, вот и ехать не надо, – пробормотал Кузьма. – Я пойду, пожалуй, а? – спросил он Пожарского.

– Да нет уж! Останься! – рассмеялся князь Дмитрий.

Авраамия впустили в шатёр. Он вошёл, поздоровался. Все находившиеся в шатре встретили его приветливо.

– Отец Авраамий, мы прочитали твои поучения, – начал князь Дмитрий. – И вот мы здесь, – слукавил он: что это, мол, их, троицких властей, заслуга.

Но поговорить с келарем им не дали. В шатёр заглянул стремянной князя Дмитрия. Увидев келаря и князей, о чём-то беседующих, он подался назад, хотел было скрыться. Но князь Дмитрий остановил его жестом: мол, давай, что у тебя там. Фёдор не решился бы вот так прямо вломиться сюда при многих воеводах. Значит, случилось что-то важное.

– Дмитрий Михайлович, тут посланцы! Из-под Москвы! От Трубецкого! – доложил он.

Пожарский извинился перед келарем.

– Отец Авраамий, дело не терпит! – сказал он. – Мы примем их сейчас же! Послушай и ты, что принесли гонцы!.. Впусти! – велел он стремянному.

Фёдор вышел из шатра. Обратно он вернулся с тремя дворянами. Вместе с ними вошли два телохранителя князя Дмитрия. Те, что вошли, были, судя по одежде, мелкие дворяне.

– Семён Завидов с товарищами! – представился старший из них, высокий ростом, с прямыми жесткими русыми волосами.

– Что привело вас сюда? – спросил князь Дмитрий его.

– Мы посланы от войска Трубецкого! Чтобы знал ты, князь Дмитрий: на подходе к Москве гетман Ходкевич. Идёт с гайдуками. Везут обозом корма Гонсевскому! Гайдуки с пушками!..

Об этом в войске Пожарского знали. Но всё равно гонцов поблагодарили за известие и отпустили.

– Пройдёт Ходкевич за стены – плохо будет! – загорячился Хованский, когда гонцов увели.

– Договориться надо бы сначала с Трубецким, – заметил Туренин. – Скрепить грамотой отношения!

– А что скреплять-то?! – воскликнул Кузьма.

– Как строить государство, – начал объяснять им Авраамий. – Без этого опять выйдет разруха! Пора одуматься, князья, пора! – уколол он нравоучительным тоном их, князей и воевод.

В этот вечер ему, князю Дмитрию, пришлось встретиться ещё с одним человеком. Его он не ожидал увидеть здесь и был удивлён, когда тот вошёл к нему в шатёр.

– Иван! Ты-то как здесь?! – вырвалось у него, когда перед ним предстал Иван Хворостинин.

Он уставился на него, рассматривая. И в первый момент его поразило, как тот вылинял, с тех пор как он видел его последний раз. Да, у Ваньки Хворостинина, князя, юнца, поэта, просто наглеца, в глазах залегла тоска безмерная: такая, что посещает немногих в мире этом.

«А каким он был при первом Димитрии, самозванце!» – почему-то вспомнил Пожарский былое.

Поблекшим голосом, когда-то желчным и резким, Хворостинин стал рассказывать о своих скитаниях последних лет. А он слушал его, сочувствовал. Затем он спросил его, что привело его сюда, в лагерь, под Троицу.

– Ты же пришёл освобождать Москву, – сказал Иван так, как будто иного и не могло быть. – И я хочу войти в неё с тобой!

Хворостинин помолчал, вздохнул как-то странно, что было не похоже на него.

– Я хочу поклониться могиле Гермогена, – ответил он на его молчаливый вопрос.

Князь Дмитрий понял его.

– Хорошо. Пойдёшь с нами, – сказал он ему.

Затем он спросил его о том, о чём не думал ещё минуту назад. Но вот сейчас, когда Хворостинин напомнил ему Гермогена, он вспомнил патриарха Игнатия.

– А где тот-то, патриарх Игнатий? – спросил он о ставленнике самозванца, Отрепьева Юшки.

Патриарха Игнатия после убийства Отрепьева свели с патриаршего престола, заключили в Чудов монастырь опальным монахом. И Василий Шуйский поставил патриархом казанского митрополита Гермогена. Когда поляки заняли Кремль, то бояре, тот же Мстиславский, не в силах терпеть эту патриаршую занозу, Гермогена, выступившего против присяги королевичу, заточили в темницу… И тут же опять выскочил в патриархи, как чёрт из табакерки, тот же Игнатий…