Казаки стали роптать, не получая ничего из обещанного им перед уходом из подмосковных таборов. Для содержания такого войска, с каким Заруцкий ушёл из-под Москвы, нужны были большие средства. И он решил действовать, расширять и подчинять себе города для сбора с них разных припасов.

В Ярославле получили известие от Дмитриева, что тот пришёл двадцать четвёртого июля, на день памяти Бориса и Глеба, под Москву, встал укреплённым лагерем у Петровских ворот. На пути к Москве был уже и Лопата-Пожарский с семью сотнями смоленских конных боярских детей. От него князь Дмитрий получал почти ежедневные донесения, что он двигается без задержек.

Теперь подошло время основных сил ополчения. Не стали ждать, когда под Москву придёт Лопата-Пожарский. Торопило время: на подходе к Москве были полки Ходкевича. И двадцать восьмого июля, на день Смоленской иконы Божией Матери «Одигитрии», они выступили из Ярославля по направлению к Москве.

Пройдя со всем войском с десяток вёрст от Ярославля, князь Дмитрий подозвал к себе Хованского и Минина.

– Иван Андреевич и ты, Кузьма, ведите полки до Ростова! – приказал он им. – Там встретимся! А я в Суздаль!

Он попрощался с ними, пришпорил коня и поскакал со своими боевыми холопами в голову войска. Вот мелькнули последние из его людей, скрылись из виду. И на лесной тенистой дороге, сырой после недавнего дождя, стало вроде бы не по-летнему свежо.

Проводив взглядом князя Дмитрия, Кузьма невольно вздохнул. За последнее время он привык к Пожарскому. И сейчас без него сразу стало пусто и, если откровенно признаться, скучно. Да, тот поехал, как уже давно собирался: поклониться могилам своих родителей…

– Надо помянуть родителей, – сказал как-то ему князь Дмитрий. – Перед большим делом…

И он тогда согласился с ним. Он понял, что Пожарскому сейчас нужна была духовная опора.

Хованский, уловив его настроение, чтобы отвлечь его от меланхоличных дум, занять чем-нибудь, попросил его:

– Кузьма, проведай, как там у обозников! А я в полк к пушкарям!

– Хорошо, – отозвался Кузьма, благодарный ему за поддержку сейчас, когда рядом не стало Пожарского.

Они разъехались.

По узкой лесной дороге огромное войско двигалось медленно. Шли верховые сотни детей боярских, тащили конной тягой пушки, везли корма в обозе, а далее шли пешие стрелки. В самом же конце колонны, замыкая её с тыла, гарцевали казаки. И всё это скопище людей растянулось на много вёрст. И так оно двигалось, двигалось и только в Ростове, третьим лагерем, остановилось. Там был дан войску отдых на несколько дней.

Здесь их догнал Пожарский. Он справился о войсковых делах, походил по лагерю, посмотрел, как устроились полки. Затем он с чего-то предложил Кузьме:

– Поедем к Иринарху!

Выглядел он вроде бы как обычно. Но под его сдержанностью угадывалось необычное волнение.

Кузьма понял по его виду, что то, что он предлагает, надо. И они поехали туда, в Устьинский Борисо-Глебский монастырь.

Минуло два года как туда приезжал Ян Сапега.

Всё тот же монастырь, всё та же речка, окрестности. За сотни лет здесь мало что меняется. За два года жизнь в этом глухом краю не просыпалась даже.

Князь Дмитрий и Кузьма остановились перед воротами обители и спешились. Спешились и конники из их охраны.

Пожарский и Минин прошли внутрь обители. Там их встретил всё тот же игумен, что встречал здесь два года назад Сапегу. За два года он, в отличие от монастыря и жизни всей в округе, изменился очень сильно: он похудел, осунулся. Тоска в постах заела, не по нему они. Жизнь из его тела уходила. Он рад гостям уже не был. И их он только проводил до кельи Иринарха.

Князь Дмитрий и Кузьма переступили порог кельи, вступили в ужину[16], где старец истину свою искал.

В цепях их встретил Иринарх, как всех встречал гостей, зевак и просто посетителей. Поднялся он навстречу им… Железо в келье, приветствуя гостей, вдруг непонятно как-то зазвенело…

– Доброго здравия, отче! – поздоровались они со старцем.

– И вам, сыны мои! – в ответ услышали они под звяк цепей.

Иринарх, в отличие от игумена, всё тем же был, стоял, смотрел на них, и строго, чего-то ждал.

– Спасибо, отче, за просвиру, что ты прислал мне, – начал князь Дмитрий. – Сейчас идём мы на Москву. На дело «всей земли» поднялись… И мы пришли к тебе, отче, за благословением…

Он остановился, не слыша звяка цепей, как будто те, внимая ему, на время замолчали.

– На праведное дело ты, князь, поднялся, – заполняя эту пустоту, заговорил глухим и сильным слогом старец. – Народ позвал тебя к нему. Поэтому будь стоек…

И снова цепи звякнули, под шорох шагов старца. И что-то в темноте легонько затрещало. Всё в этой келье собралось, переплелось и в узел завязалось: страдание и сила, боль, тоска и одиночество. Вот-вот, казалось, взорвётся эта смесь, и что-то грянет, и что-то обнажится. Всё сразу рухнет… Но нет – не рушился мир окружающий! На чём-то он ином держался…

Шаркающей походкой, как видно, дряхлость и его взяла, старец подошёл к грубо сколоченному столу.

– Вот этот крест, поклонный, – показал он на крест, что лежал на столе так, будто его специально приготовили к этому визиту гостей. – Послал я князю Михаилу Скопину-Шуйскому. Благословлял его, на ратный подвиг… Теперь передаю его тебе по праву!

Он взял крест, трижды перекрестил им гостей, затем вручил его Пожарскому. Князь Дмитрий принял его, поцеловал, передал Кузьме.

– Иди на дело «всей земли», князь, и не имей сомнения! – продолжил дальше старец. – Освободи народ от иноземцев! Он, сирота, задавлен тяжкой ношей… Как и я, простой крестьянский сын его…

Он замолчал, перевёл взгляд на Минина:

– А ты, Кузьма, посадский человек, подставь плечо воителю. Неси свой крест. Потом уж отдохнёшь. Когда раздор утихнет в родном краю!

Старец снова замолчал, отошёл от них.

Кузьма, желая сделать ему приятное, спросил его, не нужно ли ему что-нибудь, приходят ли к нему люди за поддержкой. И бывают ли здесь поляки.

– Да, паны приходят. Участи своей пытают, – коротко ответил старец, не давая себе даже труда называть тех.

Князь Дмитрий и Кузьма поняли по короткой реплике старца, что пора и честь знать. Они простились с ним и уехали из монастыря.

От Ростова до Переславля войско прошло скорым маршем за три дня. И здесь, в Переславле, они снова остановились на один день на отдых.

Переславль город небольшой, всего сотня дворов. Посад, рыбацкая слободка на берегу озера Плещеева. И там же видна была ещё одна слободка на речке Трубежа.

В разгаре было лето. Жара стояла. Палатки вытянулись рядами чётко в лагере, на берегу Большой Нерли.

Всем отдыхать. Таков приказ ушёл по всем полкам.

И князь Дмитрий, отдав этот приказ, решил тоже встряхнуться. Вместе с Кузьмой он пошёл на озеро. Потянуло искупаться. За ними поплёлся Фёдор с охранниками, как всегда, не отставая от князя Дмитрия ни на минуту. После покушения на Пожарского в Ярославле он не оставлял его одного ни на минуту. В этом ему в помощь были два боевых холопа: Николка и Савватий. Кузьма же, со своей стороны, выделил на охрану князя Дмитрия деньги. И по решению совета ополчения теперь Пожарского всюду сопровождал десяток жильцов, из ярославских и нижегородских служилых.

– Надо, князь, надо! – сказал ему как-то Кузьма. – Нельзя допустить порухи начатому делу! На тебе оно держится! Не видим мы иного на твоём месте! Нет его!..

Князь Дмитрий, смущённый его откровенностью, вздохнул.

Вода в озере оказалась прозрачной, не холодной, но и не тёплой. Как раз была такая, чтобы можно было освежиться.

Князь Дмитрий и Кузьма искупались и пошли обратно в лагерь. За ними двинулся Фёдор с телохранителями.

Они вернулись в лагерь. Кузьма пошёл к себе, в свой полк, в свою палатку.