Иными словами, вопреки стратегическим замыслам своего штаба, ставший «заложником» интервентов Деникин просто вынужден был изменить направление главного удара, перенеся его с Волги в Донбасс. Как раз тогда, когда колчаковская Сибирская армия 28-летнего чешского генерал-майора Радолы Гайды взяла Пермь, нависла над Вяткой и угрожала Казани. Уральская армия Генерального штаба генерал-лейтенанта Николая Савельева теснила Туркестанский фронт красных из казачьих областей Оренбуржья и Гурьева. Западная армия генерала от артиллерии Михаила Ханжина упорно стремилась к Самаре. К концу марта Колчак был в 100 верстах от Сибирска и в 60 — от Самары.
Военная логика подсказывала встречный удар из сальских степей по деморализованным жалким останкам сорокинских войск сдвоенным ударом по Царицыну и Астрахани с выходом на соединение к уральским казакам, отрезая красным пшеницу и нефть. В этом случае смыкание фронтов, пусть и жидкими силами, хотя бы создавало видимость монолита, против которого устоять большевистскому Кремлю было бы невозможно. Красные отрезались от самого хлебного, самого нефтяного и самого рыбного регионов.
Увы, французы требовали, чтобы Деникин в первую очередь отрезал красных от ИХ самого угольного региона. Официально, чтобы обеспечить поддержку своих экспедиционных сил, неофициально, «миссия капитана Фуке» говорила обо всем красноречиво, — донбасский уголь и криворожский металл значили для Парижа куда больше триколора над Белокаменной.
Уголь был нужен и красным — единственный стратегический товар для Ленина. Троцкий призывал: «В первую голову нам нужен уголь. Фабрикам, заводам, железным дорогам, пароходам, домашним очагам смертельно нужен уголь… В Донецком бассейне зарыт великий клад, от которого зависят благополучие, процветание и счастье всей страны. Этот клад необходимо добыть с оружием в руках… Донецкий фронт является сейчас, без всякого сомнения, важнейшим фронтом для всех советских республик. Говоря это, я не забываю о Петроградском фронте, но вполне сознательно считаю, что потеря Петрограда не была бы для нас так тяжка, как длительная потеря Донецкого бассейна. Поскольку советская республика является сейчас крепостью мировой революции, постольку можно сказать, что ключ этой крепости находится сейчас в Донецком бассейне. Вот почему все внимание сосредоточивается сейчас на этом участке обширнейшего фронта советской республики».
Именно «угольные интересы» союзников вынудили «владеющих ситуацией» Деникина и Романовского на совещании в Екатеринодаре доказывать новоиспеченному командующему Добрармией Врангелю необходимость не наступления, а обороны по Манычу и переброски высвобождавшихся с Кавказа сил на Каменноугольный район и Харьков. Врангель и Юзефович, «ситуацией не владеющие», были против: «Я горячо возражал, со своей стороны предлагая освобождающиеся части моей армии перебрасывать в район станции Торговой с тем, чтобы в дальнейшем, по сосредоточении здесь армии действовать вдоль линии Царицынской железной дороги, на соединение с сибирскими армиями адмирала Колчака, победоносное продвижение которого задерживалось угрозой со стороны красных его левому флангу. Генерал Романовский мне возражал, доказывая необходимость прежде всего обеспечить за нами жизненно необходимый нам Каменноугольный бассейн и указывая на то, что харьковское направление, как кратчайшее к главному объекту действий Москве, должно почитаться главнейшим».
Придется поспорить с начальником штаба ВСЮР по поводу «жизненной необходимости» Донбасса, ибо уголь — это замечательно, но в преддверии грядущей весны и отсутствия развитой промышленности и железных дорог на занятой белыми территории особой надобности в нем не было. К тому же рудники Александровск-Грушевского вполне удовлетворяли бы скромным «угольным потребностям» армии, даже учитывая то, что в огне Гражданской войны «угорели» до 30 % дореволюционных шахтеров. Интересно, что в составе Добровольческой армии 4-й Корниловский ударный полк был полностью укомплектован донбасскими шахтерами (почти целиком уничтожен в марте 1920 года под станице Шкуринской на Кубани). В то время как обрубить Волгу — эту «большевистскую аорту» — было куда более важно. При этом наступать на восток значило идти по казачьим областям к богатому Поволжью, где непременно поддержали бы белых. Идти на запад — значило с ходу попасть в логово большевизма, Донбасс, с его обилием пролетариата и махновским сельским населением. К тому же развитая сеть железных дорог ставила войска под угрозу атаки с тыла и фронта от многочисленных красных бронепоездов.
Кроме того, в Новороссии действовали как интервенты, так и Крымско-Азовская армия генерала Боровского, поддерживаемая успешно противостоявшей красным дивизии Май-Маевского. Против них сражались полупартизанские соединения Григорьева и Махно, а также не очень организованная группа войск Кожевникова, которую больше интересовали не белые, а валившаяся им в руки петлюровская Украина. Иными словами, как раз в Каменноугольном районе логичнее было бы выставлять «слабый заслон» и все силы направлять на Волгу, куда, собственно, Деникин обещал еще Краснову повести наступление после очищения Кубани от большевиков.
А стало быть, внешнеполитические интересы и «обязательства» перед союзниками в очередной и роковой раз сыграли злую шутку как с Россией вообще, так и с Деникиным в частности, перенаправив основной удар не на восток, а на запад.
Впрочем, сам Деникин объяснял свою позицию тем, что Добрармию ни в коем случае нельзя уводить с Дона на Волгу, ибо Донская армия и держится только исключительно благодаря присутствию здесь добровольцев. Романовский утверждал, что «если бы Кавказская Добровольческая армия ушла и обнажила левый фланг донцов, не будучи вынуждена к тому силой противника, я убежден, что не только не стали бы донцы защищать никакого плацдарма, но все, что есть у них, развалилось бы совершенно, и мы имели бы за Доном массу беженцев и незначительные донские партизанские отряды… Конечно (при этом), на главнокомандующего со стороны донцов, возможно, и кубанцев, легло бы обвинение в предательстве».
Главком полагал, что если принять вариант Врангеля и увести большую часть армии на Волгу, то «освобождавшиеся 13-я, 14-я и часть 8-й советской армии получали возможность нанести удар во фланг и тыл Донской».
Крайне маловероятно, ибо как раз в этой ситуации перед левым флангом красных вырастала бы мощная ударная сила, способная конными массами пробить брешь в обороне и по заволжским степям ударить на Воронеж и Саратов, расплющив о наступающих колчаковцев Камышинскую группу войск красных. Как раз именно это вынудило бы Вацетиса перебрасывать им навстречу эти армии, пытаясь задержать наступление, что, с одной стороны, снизило бы давление на донцов, с другой — внесло бы хаос и сумятицу в расположение войск.
Возможно, барон бы еще покочевряжился, но тут, к счастью для штаба ВСЮР, его свалил сыпной тиф, подхваченный, очевидно, в качестве своеобразного трофея от пленных красных. До середины марта Врангель, сдав командование Юзефовичу, метался между жизнью и смертью, будучи ближе ко второй, чем к первой.
Интересный момент, который лишь подчеркивает будущую предвзятость барона по отношению к командующему — Деникин совершенно ИСКРЕННЕ заботился о его выздоровлении, отправив к нему лучших врачей армии. Сам Врангель признавал: «В первые дни начала выздоровления я получил чрезвычайно сердечное письмо от генерала Деникина. Он поздравлял меня с избавлением от смертельной опасности и посыпал пожелание скорейшего полного выздоровления. Письмо было чрезвычайно теплое и искренне меня растрогало. Зная, что я стеснен в средствах и что лечение мое стоило больших денег, генерал Деникин отдал генералу Юзефовичу распоряжение покрыть расходы по лечению моему из казенных средств».
С честностью у барона было все в порядке, а вот с последующей благодарностью — гораздо хуже. Именно Врангелю предстояло стать главным оппонентом, конкурентом и недоброжелателем главкома Деникина.
