Круг постановил собрать 300 повозок, чтобы вывезти все ценное (в том числе и золотой запас) из Новочеркасска для начала просто в Ольгинскую, а там уже решать. Походный атаман Попов настаивал на скорейшей эвакуации, ибо Голубов уже заходил в тыл казачьей столице.

Однако сам войсковой атаман Назаров явно стремился в мученики. Он стоял на мнении, что Круг должен остаться в Новочеркасске и вести «дипломатическую борьбу». Как заявил он генералу Лукомскому, «большевики не посмеют тронуть выборного атамана и Войсковой Круг, что, по его сведениям, первыми войдут в Новочеркасск присоединившиеся к большевикам донские казаки под началом Голубова… Голубов его не тронет». Назаров как-то спас Голубова от тюрьмы и надеялся на ответный жест со стороны войскового старшины.

У генерала Попова было другое мнение, в большевиках он не сомневался. Группа офицеров даже предлагала ему увезти Назарова силой, но у взрослых дядей свои игры. Бессильный Назаров пригласил на Круг «для отчета» всесильного к тому времени Голубова. В Новочеркасск уже входили 10-й и 27-й полки Голубова с целью «взять город под охрану».

12 февраля Попов начал отвод войск из Новочеркасска на Ольгинскую. Ушли 1727 бойцов (1110 пехоты, 617 — конницы при 5 орудиях и 39 пулеметах) и 251 нестроевой (штабные, госпиталь, общественные деятели).

В суматохе не успели погрузить золото. Генерал Исаак Быкадоров потом объяснял это тем, что «золотой запас был государственным достоянием, а не донским, что с вывозом его в донской отряд, отступавший в степи, терялась бы моральная ценность самого похода, а сверх того, наличие в отряде золота составляло бы приманку и вызывало бы у большевиков настойчивость и энергию в преследовании».

Добровольцы вошли в Ольгинскую. Обоз растянулся, долго добирались отстающие. Кто-то был уже ранен. Принесли убитого наповал 23-летнего капитана Преображенского полка Владимира Ратькова-Рожнова, погибшего под Нахичеванью в составе находившейся в арьергарде 3-й Офицерской роты. Перед отправлением в поход мать сказала ему: «Мне легче видеть тебя убитым в рядах Добровольческой армии, чем живым под властью большевиков». Его хотели похоронить в ограде церкви в Ольгинской, испуганный священник отказал. Боялся, что выдадут станичники.

По левому берегу Дона дотопали из Батайска моряки кавто-ранга Потемкина (сам оставшийся без глаза командир роты и несколько раненых офицеров были спрятаны и спасены жителями на окраинах Ростова), дошел Марков с последними защитниками города. Подтянулись донские партизаны, китайский отряд сотника Хоперского.

Для начала занялись переформированием тех подразделений, кто выжил и вышел. Прежние части вроде почти полностью погибшей Морской роты имели только название. Из 25 отдельных частей сколачивал целые, сводя батальоны в роты, а роты во взводы.

Принимая полк, генерал Марков сказал: «Приказом Верховного главнокомандующего я назначен командиром Офицерского полка, который сводится из ваших трех батальонов, роты моряков и Кавказского дивизиона. Командиры батальонов переходят на положение ротных командиров, ротные командиры — на положение взводных. Ну и тут вы, господа, не огорчайтесь: здесь и я с должности начальника штаба фронта фактически перешел на батальон! Не спрашивайте, куда и зачем идем, а то все равно скажу, что идем мы к черту на рога, за синей птицей!»

Далеко не все были согласны с переформированием. К примеру, командир 1-го батальона подполковник Борисов заявил, что не считает для себя возможным с должности комбата перейти на командование ротой. Марков тут же освободил его от должности, назначив комбатом подполковника Назара Плохинского. Интересно, что на должность рядового в Партизанском полку шел личный приятель Корнилова по Туркестану генерал-майор Борис Казанович, ставший потом командиром полка.

По Ольгинской вновь сформированные части прошли парадом из трех офицерских батальонов, дабы показать, что жива и боеспособна еще Добровольческая армия.

12 февраля был созван военный совет, на котором в очередной раз обнаружились разногласия между Корниловым и Алексеевым. Первый, поддерживаемый генералом Лукомским, еще раньше склонялся уводить армию к донским зимовникам, на юго-восток, куда казаки на зиму отгоняли табуны лошадей. Где не было городов, а значит, и поддержки большевикам. Лукомский полагал, что полная неосведомленность о том, что происходило на Кубани, могла привести к ошибке в расчете на восстание. Да и двигаясь на Екатеринодар, неизбежно придется пересечь железную дорогу в двух пунктах, куда большевики без труда могли подтянуть свои войска с бронированными поездами и таким образом преградить добровольцам дальнейший путь.

Алексеев, мысливший более стратегически, доказывал, что уход к зимовникам может стать еще более роковым просчетом, ибо в скором времени следует с одной стороны ждать разлива Дона, с другой армия будет отрезана «железной дорогой Царицын — Торговая — Тихорецкая — Батайск, причем все железнодорожные узлы и выходы грунтовых дорог будут заняты большевиками, что лишит нас совершенно возможности получать пополнение людьми и предметами снабжения».

К тому же Екатеринодар, бывший под контролем атамана Филимонова, где генерал Эрдели собирал офицеров, мог стать базой для добровольцев, а кубанские казачьи станицы — опорой Добрармии.

Алексеева поддержали Деникин и большая часть генералов, считавших, что пусть и небольшая, но армия просто не найдет себе места на пустынных зимовниках, не раздобудет ни пропитания, ни топлива, ни фуража.

Были и другие мнения. К примеру, Богаевский писал: «Сам я лично думал тогда, что доберемся как-нибудь до Кавказа, и если нас не поддержат кубанцы и горцы, то придется рассеяться и ждать лучших дней в кавказских дебрях или за границей».

Вообще политическое положение в разорванной Гражданской войной бывшей империи было весьма неоднозначное. На Украине хитрец Петлюра, метавшийся между своими коммунистами и германофилами, пытался привлечь на свою сторону белых офицеров и даже заявил Шульгину, что «имеет только двух врагов — немцев и большевиков и только одного друга — Россию». Национализм Петлюры никого не обманул, белые офицеры на него не повелись. И попали прямо в руки вошедшим в Киев красным войскам старого знакомого Деникина по Юго-Западному фронту и инициатора создания в мае 1917 года добровольческих ударных частей подполковника Михаила Муравьева, которые быстро устроили в матери городов русских «классовую чистку». Лишь немногие из них уцелели, когда в Киев вступили немцы, оккупировавшие Юг империи по сепаратному миру с «Украинской народной республикой». Интересно, что провозгласившая независимость от России УНР лихо «прирезала» к своей территории Ростов и Таганрог, поэтому немцы, размахивая «мирным договором» с УНР, вполне резонно двинулись оккупировать и земли Донской области.

На Кубани проблемы между казачеством и иногородними (96,8 % всех кубанских большевиков), фронтовиками и «стариками» осложнялись рознью между «линейцами» (русскими, потомками переселенных на Кубань донцов) и «черноморцами» (украинцами, выходцами из Запорожской Сечи). Через Кубань шли эшелоны с возвращавшимися с Кавказского фронта солдатами, которые фактически оккупировали основные порты и узловые станции, подстегивая стремление черноморцев к «большевизму», сиречь к обычной власти. В крае шло открытое военное противостояние пока еще державшегося казаками Екатеринодара и таких крупных «большевистских» городов и станиц, как Новороссийск, Армавир, Кавказской, Тихорецкой, Тимашевской.

На Северном Кавказе от резко возросших националистических тенденций горцев отчаянно отбивалось терское казачество. Временное Терско-Дагестанское правительство атамана Михаила Караулова вооруженной силой одно время пыталось противостоять анархии, грабежам и разбоям. Однако 13 декабря на станции Прохладная вагон Караулова был отцеплен от состава буйной ватагой возвращавшегося из Закавказья 106-го Уфимского пехотного полка, которая в перестрелке истребила всех, кто в нем ехал во главе с атаманом.