Дорога на Батайск была отрезана взявшим станцию 112-м запасным полком красных (в ходе боя был тяжело ранен командир морской роты добровольцев кавторанг Владимир Потемкин), с запада и севера вдоль железной дороги двигалась красная пехота. Со стороны Донбасса появилась конница. Единственный путь для отступления был на восток с переправой через Дон в районе Аксайской, а далее — строго на юг. Куда точно, еще до конца не определились. Были варианты, но для начала надо было вырваться из Ростова.

Генерал Алексеев в отчаянии писал родным: «Горсточка наших людей, не поддержанная совершенно казаками, брошенная всеми, лишенная артиллерийских снарядов, истомленная длительными боями, непогодою, морозами, по-видимому, исчерпала до конца свои силы и возможность борьбы. Если сегодня-завтра не заговорит казачья совесть, если хозяева Дона не станут на защиту своего достояния, то мы будем раздавлены численностью хотя бы и ничтожного нравственно врага.

Нам нужно будет уйти с Дона при крайне трудной обстановке. Нам предстоит трудный, по всей вероятности, пеший путь и неведомое впереди, предначертанное Господом Богом. Трудно сказать, как все устроится.

Если мне Богом суждено погибнуть, то со мною погибнут и те, кто несет на себе тот же крест. Всю жизнь прожил честно. Хуже то, что погибнет тогда дело, от которого ожидались известные результаты. За это будут нарекания. Но если бы кто знал ту невыразимо тяжелую обстановку, при которой прожиты последние три месяца. Это было сплошное мученье».

Дабы не повторять ошибок похода текинцев из Быхова, пытались запастись хоть какими-нибудь ресурсами для зимнего похода в заснеженной степи, где, вполне вероятно, ночевать пришлось бы в чистом поле и почти стопроцентно прорываться на Кубань пришлось бы непременно с боями. С юга им должна была противостоять «Ставропольская группа» красных, состоящая из двух пехотных полков и трех батарей (трехдюймовой, гаубичной и крепостной) Кавказского корпуса, объединенная с отрядом хорунжего Алексея Автономова в «Южную Красную армию». Именно ее части уже оседлали Батайск, остальные растягивались вдоль железной дороги в цепь заслонов до Екатеринодара.

Дабы не обременять крохотную армию многочисленными ранеными, которым невозможно было оказать помощь в походных условиях, их пришлось оставить в лазаретах и частных домах Ростова и Новочеркасска под видом солдат. Большая часть находившихся в лазаретах добровольцев потом была добита красными.

Покойный атаман Каледин не без сепаратистских замыслов намеревался завести у себя собственную валюту, дав распоряжение изготовить рисунки денежных знаков при Ростовском отделении Государственного банка. Клише для печатания были готовы лишь к началу февраля, когда сам атаман лежал в могиле.

Параллельно возник вопрос, что делать с ценностями Ростовского отделения Государственного банка. Корнилов настаивал, чтобы их взять с собой. В пику ему, естественно, выступил Алексеев, заявивший, что таким образом это бросит тень на добровольцев, которые тогда ничем не будут отличаться от обычных грабителей. Его поддержали Деникин и Романовский. Нужен был компромисс. Чтобы не доставался большевикам золотой запас Дона, было принято решение перевезти его в Новочеркасск. Атаман Назаров был уверен в том, что ни его, ни Круг, ни золото здесь никто не посмеет тронуть.

5 февраля 1-й офицерский батальон под командованием начальника караула банка штабс-капитана Крыжановского начал эвакуацию ценностей в Новочеркасск. Офицеры по двое тащили пудовые мешки с золотым песком через весь город на железнодорожный вокзал. Чтобы не привлекать к мешкам нездорового внимания, двигались с интервалом в 15 минут. За ними по тому же маршруту протащили ящики с серебром. Загрузили в вагоны и в целости и сохранности довезли до столицы донского казачества. Через несколько дней оно благополучно попало в руки большевиков, ибо при панической эвакуации города о мешках и ящиках казаки попросту забыли.

В самом Новочеркасске царили похоронные настроения. Избранный походным атаманом энергичный генерал-майор Попов не обольщался возможностью оборонять столицу и заявил о том, что уходит с партизанами в сальские степи, чтобы выиграть время.

«Красное командование старается привлечь на свою сторону казаков. Если ему удастся это сделать хотя бы временно — это будет казачьей трагедией. Чтобы не устраивать бойни между казаками, быть может, нам придется на какое-то время покинуть Новочеркасск. Но этим борьба не будет закончена. Мы уйдем в степи и там переждем исцеления казаков от нейтралитета. Придет весна, казак поймет — где правда и право, и встанет на их защиту».

Его начальник штаба Генерального штаба полковник Владимир Сидорин, известный авиатор и партизан, заместитель председателя Союза офицеров армии и флота, призвал казачьих офицеров уходить с ними. Призыв повис в воздухе, к Попову пришли только партизаны (всего около 500).

Под Новочеркасском еще оставались отряды станиц Новочеркасской и Константиновской, 7-й Донской казачий полк, две сотни студенческой дружины, фельдшерские и общеобразовательные курсы, бойкие, но малочисленные и измученные старики Аксайской, Гниловской и других станиц. Около 1500 штыков при 10 орудиях и около 50 пулеметов с бронепоездом (два орудия и два пулемета). Где-то гарцевали партизаны. Где и сколько, понять было совершенно невозможно.

Попов с Назаровым были одни из немногих, кто не спешил «хоронить» казачество, а ожидали, что оно «одумается» и под угрозой нашествия большевизма возьмется за оружие. А для этого надо было не уходить на Кубань, а просто «переждать период развала и паденья духа».

Логика в этом была. Казаки-фронтовики были против войны «с Россией», «генералов» и «дворян», но отнюдь не за то, чтобы в корне менять свой уклад и заниматься переделом земли в пользу иногородних, «хохлов» и «мужиков». Защищать атамана «из генералов» им было незачем. Но защищать свой курень и свою землю — это уже совсем другое дело. Шедшие же на Дон большевики Сиверса и Антонова-Овсеенко не скрывали того, что, по выражению Саблина, «казачество, как таковое, должно быть уничтожено, с его сословностью и привилегиями». Попов с Назаровым надеялись, что как только большевики «возьмутся за казачков», тогда-то они и воспрянут, достанут из чулана шашки и сядут «в седло».

6 февраля рухнул фронт под Хопрами. Казаки станицы Гниловской, взявшиеся за оружие из-за того, что в результате разбойного набега конницы красных был ограблен дочиста станичный храм, через несколько дней устали воевать и разошлись по домам. К ним с крестом в руках кинулся священник: «Православные воины, остановитесь!» Батюшку просто обошли стороной — мой курень с краю.

Начдив Деникин в очередной раз отправился на Таганрогский фронт (который фактически был уже под Ростовом), в отчаянии пообещал оголить город, снять все юнкерские караулы и бросить их на Хопры. Генерал Черепов честно ему ответил, что больше сдерживать красных ему некем. Корниловский полк Неженцева был совершенно обескровлен, масса раненых и обмороженных без теплой одежды. Гимназисты и юнкера прятали слезы в форменные куртки, но сжимали коченеющими руками винтовки. Можно было просто положить пацанов в сугробы вместо могил, если упираться здесь. Ростов надо было оставлять. Деникин махнул рукой.

В тот же день из Новочеркасска в Константиновскую отбыл генерал Петр Краснов готовить станицу к приему войсковых учреждений, партизанских отрядов и Круга, покидающих Новочеркасск.

Черепов втянулся в Ростов. С Темерника по вокзалу ухнули невесть откуда взявшиеся пушки восставших рабочих, которых возглавлял член подпольного ревкома беглый прапорщик 252-го Хотинского полка цыган Федор Зявкин. С тылу по добровольцам бабахнули карабины из-за плетней Гниловской. Казаки передавали прощальный привет недавним соратникам.

Корнилов последний раз обратился к Кругу — будут ли казаки защищать Дон? От этого зависел ответ на вопрос, что дальше делать добровольцам. Оставаться ли в Ростове и ложиться костьми рядом с желающим драться донским казачеством или все же уходить к. кубанскому казачеству, уже высказавшему желание драться.