Отметим, между письмами прошло всего два дня. Их из Харцызска (штаб армии) в Ставку в Таганрог привез один и тот же ординарец. Можно ли было предположить, что за это время может что-то измениться? Еще как. В интригах все способы, ведущие к цели, приемлемы. Видимо, теперь, барон был уже совсем в ином расположении духа, когда 11 декабря (ординарец с его письмом только доскакал до Таганрога) в Ясиноватой он встречался с командующим Донской армией генералом Сидориным. По версии Деникина, во время рандеву барон «жестоко критикуя стратегию и политику Ставки, поднял вопрос о свержении главнокомандующего. Для решения этого и других сопряженных с ним вопросов генерал Врангель предполагал в один из ближайших дней созвать совещание трех командующих армиями (Врангель, Сидорин, Покровский) в Ростове. Действительно, это было сделано им в ближайшие дни телеграммой, в копии препровожденной в Ставку. Барон Врангель объяснял потом этот шаг «необходимостью выяснить целый ряд вопросов: мобилизация населения и коней в Таганрогском округе, разворачивание некоторых кубанских частей и так далее».

По версии Врангеля, «генерал Сидорин жестоко сетовал на Ставку, не ориентировавшую командующих армиями, совершенно выпустившую из рук управление и, видимо, не желавшую отдать себе отчет в сложившемся грозном положении… Все яснее становилось, что справиться с грозным положением ставка не сумеет. Я высказал мои опасения генералу Сидорину. Последний, весьма раздраженный на Ставку, сваливал всю вину на ближайших помощников Главнокомандующего, генералов Плющевского-Плющик и Романовского».

Интересно, что, по словам Деникина, ему об этом разговоре рассказал сам Сидорин. Что бы это значило? Еще один «иудин поцелуй» барона? Накануне написать главкому то, что без слез читать нельзя, а на следующий же день договариваться о его устранении. Да и детское переваливание в мемуарах ответственности за «критику» со своей головы на сидоринскую — это вполне в духе Врангеля. В интригах барон уж точно был непревзойденным гроссмейстером.

Деникин был глубоко оскорблен, запретил странное совещание без инициативы главкома и «указал командующим на недопустимость такого образа действий». Он не сомневался, что это был заговор. С Врангелем все понятно — противник, периодически старающийся маскироваться. Покровский — его протеже. Сидорин, «открывший глаза» главкому на план «совещания», вероятнее всего, сам колебался. Для чего на всякий случай и облегчил душу.

Врангель это интерпретирует по-своему: «В тот же день, несколькими часами позже, я получил телеграмму, адресованную всем командующим армиями, где указывалось, что некоторые начальники позволяют себе предъявлять требования в недопустимой форме, грозя уходом, что подобные обращения недопустимы и Главнокомандующий требует от подчиненных беспрекословного повиновения».

«Грозя уходом» — это как раз адресовано лично ему, ибо Врангель, забросав Ставку рапортами о катастрофическом положении на фронтах, вообще отказывался командовать Добрармией, предлагая ее свернуть в корпус. «Добровольческая армия дискредитировала себя грабежами и насилиями. Здесь все потеряно. Идти второй раз по тем же путям и под добровольческим флагом нельзя. Нужен какой-то другой флаг… Только не монархический…»

Когда командующий так «лестно», пусть даже отчасти справедливо, отзывается о лучших частях армии и гордости Белой России, то понятно, что командовать ею всерьез он не намерен. Какой смысл возлагать надежду на человека, который не верит в то дело, которое ему поручили? К тому же Врангель сам давал благовидный предлог Деникину, чтобы убрать его подальше от фронта. Грех было не воспользоваться этим.

После переворота в Екатеринодаре кубанцы начали массовое дезертирство с фронта. Видя это, Врангель отправил кубанские части домой на переформирование с целью создать из трех корпусов кубанской конницы армию (конечно же, во главе с ним), которой по плечу будет наступать и громить превосходящую численностью красную пехоту и конницу. Тем более, что корпус Буденного к этому времени уже был реорганизован в конную армию (до 17 тысяч сабель, 28 орудий) на базе трех дивизий с приданием ему двух бригад пехоты, авиации (12 самолетов) и бронедивизиона (32 броневика).

Кубанцы обрадовались возвращению и подались в «зеленые». Они уже не верили ни Деникину, ни Врангелю, ни Покровскому. Формировать армию стало просто не из кого. Удаленный от фронта и приехавший объявлять «сполох» на Кубани и Тереке (по его расчетам, в течение 6 недель легко можно было собрать до 20 тысяч) барон застал там лишь запустение.

К середине декабря становилось понятно, что традиционно успешное зимнее наступление красных вновь, как и предыдущие два года, окажется удачным. Генерал Шиллинг все дальше и дальше оттягивался вдоль Днепра к морю, на Одессу, Добровольческий корпус, который возглавил Кутепов, медленно пятился к Донбассу, Донская армия под напором Сводного кав-корпуса выздоровевшего после ранения Думенко переместилась южнее Хопра и Северского Донца, Дабы не оказаться отрезанным от Кавказской армии, Деникин приказал Покровскому оставить Царицын и отходить степями на Сал для прикрытия ставропольского и тихорецкого направлений.

Красные вбивали в оборону Деникина сразу два клина — конармией на Валуйки и 13-й армией на Юзово и Славянск.

Дабы второй клин не закупорил «бутылочное горло» Крыма, без боя сдав Екатеринослав, к перешейку был направлен 3-й армейский корпус генерала Слащева (3,5 тысячи штыков и сабель при 32 орудиях, 8 бронепоездах и 6 танках). Гвардеец решил с такими силами даже не пытаться защищать 400-верстный фронт Северной Таврии, а лишь преградить красным путь на полуостров.

Главком намеревался задержать наступавших красных между Миусом и Донцом, но инерция отступления постепенно превращала планомерный отход в панический Большой Бег. «Пальцы врастопырку» начинали обламываться один за другим.

Как известно, у победы много отцов, у поражения виновник всегда один. Главным виновником был сам Деникин, армия которого от Таганрога до Орла, обливаясь кровью, шла почти полгода, а от Орла до Таганрога добежала всего за полтора месяца. «Стрелочником» — начштаба Романовский, в широких кругах называемый «злым гением» Деникина. Когда армия шла от победы к победе, на «тандем» нарадоваться не могли, как только наступательный потенциал был исчерпан и она покатилась назад, на обоих повесили всех существующих и несуществующих собак.

Крайне любопытен эпизод из воспоминаний Врангеля, в котором описывается произошедшая 20 декабря беседа между ним и командованием Донской армии: «Генерал Сидорин возмущался действиями штаба Главнокомандующего, жестоко обвиняя и генерала Деникина, и генерала Романовского. По его словам, со стороны ставки всякое руководство отсутствовало. Подходившие со стороны Таганрога эшелоны совершенно забили железнодорожный путь, и эвакуация Новочеркасска приостановилась. Весьма раздраженный, он выражался очень резко. Возмущался и генерал Кельчевский:

— Да что тут говорить. Достаточно посмотреть, до чего нас довели. Раз они с делом справиться не могут, то остается одно — потребовать, чтобы они уступили место другим.

— Сейчас ничего требовать нельзя, — возразил я, — если сегодня что-либо потребуете вы, то завтра всякий другой будет иметь право предъявить свои требования вам. Для меня, как и для вас, очевидно, что генерал Деникин не в силах остановить развал, справиться с положением; но я считаю, что насильственное устранение главы армии его подчиненными в те дни, когда на фронте борьба, было бы гибельно. Спасти положение мог бы только сам генерал Деникин, если бы он сознал, что с делом справиться не в силах, и добровольно бы передал другому. Но об этом нет речи…»

Хитрюга барон передает этот диалог, вновь перекладывая «инициативу» пожеланий об отставке главкома недовольным донцам. Сам он всего лишь подчиненный, вроде как понимающий, что «спасти положение» можно, только заменив Деникина (на кого?), но ничего не поделаешь, у того-де не хватает сообразительности уйти самому.