И мать, и Феодосия, стоящая в этот момент в дверях, заворожено наблюдали за всеми движениями маленького цесаревича. Сердца обеих сладко и больно сжимались от нахлынувших чувств. Феодосия первая оторвалась от приятного глазу зрелища и вопросительно взглянула на царицу. Та заметила, шепнула кормилице, что скоро вернется, и вышла из опочивальни.

Марья Ильинична и боярышня вошли в темную горницу, в которой ничего не было, кроме стоящего в углу огромного резного сундука и стола, накрытого красным бархатным сукном. На столе лежали в строгом порядке письменные принадлежности и аккуратно сложенные рукописные свитки. Вдоль стен – лавки, накрытые коврами. Слюдяные окна закрыты разноцветными ставнями, отчего внутри царил переливающийся красными, зелеными и синими отсветами таинственный полумрак. На стене напротив входа висело потемневшее от времени зеркало в тяжелой позолоченной раме, размером с человеческий рост.

Это была любимая горница царицы, служившая ей одновременно и гардеробной, и приказной. В ней Марья Ильинична обычно разговаривала со своей челядью, с ключницей и дворецким, выписывала распорядительные записки из Постельного приказа.

Поставив подсвечник на стол, Марья Ильинична остановилась возле окна. Потом обернулась и взглянула на робко остановившуюся возле дверей боярышню. Милое лицо Марьи Ильиничны так и светилось простодушной радостью.

– Ну что скажешь, душа моя? Подойди же ко мне. Вижу, вижу, что ты уже знаешь! Донесла тебе сорока на хвосте. Ну и я таиться не буду. Радуйся, Феодосия Прокопьевна! Вот и пришел твой черед стать важной боярыней. А знаешь, что я скажу? Сам Глеб Иванович Морозов приходил ко мне с твоим батюшкой, спрашивать о тебе!

Феодосия от сильного волнения смутилась еще больше. Сердце ее затрепетало в предчувствии скорых перемен.

– Глеб Иванович – достойный и умный человек, – назидательно продолжала Марья Ильинична. Она любила опекать своих подопечных и сейчас покровительственно смотрела на склоненную, аккуратно причесанную головку своей любимицы. – Во всем жених завиден: и по родству, и по чину, а уж про богатство и говорить нечего. Замужем за ним будешь, как сыр в масле кататься. Все богатство боярина теперь в твоей семье окажется и детям по наследству перейдет. И я тебя не забуду своей милостью. Породниться с такой знатной семьей – великая честь и завидная участь для каждой девицы. И у государя боярин пользуется почетом и уважением. Чего тебе еще надо, душа моя?

Феодосия, не подняв головы, утвердительно кивнула: как можно царице перечить.

Однако в этот момент обе вспомнили прошлое лето. Царь своим приказом отстранил Морозова от службы и под конвоем отослал в Кирилло-Белозерский монастырь подальше от гнева людского. Сейчас боярин вернулся обратно и проживал в своем доме в Москве. Восстание народа стало ударом для государя, доверявшего наставнику. Оказалось, что тот за его спиной подрывает в народе его, государев авторитет. Алексей Михайлович, ее царственный супруг, не побоялся выйти один без бояр на крыльцо к обозленной разбушевавшейся толпе и со слезами на глазах с обнаженной головой умолял чернь ради Бога пощадить боярина за то, что тот оказал большие услуги ему и покойному Михаилу Федоровичу. А ведь она раньше всех, даже раньше мужа, от отца Ильи Даниловича Милославского всегда узнавала обо всех кознях Морозова. Пользуясь тем, что более всех остальных был он приближен к государю, творил над народом зло и беззаконие: притеснял московских купцов, вымогал с них взятки, отбирал угодья и дома, устраивал с помощью подчиненных самосуд. А недавний случай, когда один из его приказчиков не довез до Москвы нужной меры зерна! Морозов тогда так рассердился, что сразу же послал людей к приказчику в село и приказал избить того кнутом перед крестьянами на общем сходе, да ещё и приговаривая: «Не дуруй и боярского не теряй!» Что было верными холопами в точности исполнено.

Но разве могла она открыть государю правду? Не гнева его она опасалась. Она всегда будет помнить, что именно боярину она обязана тем, что стала царицей. И потому ей придется всегда его защищать, даже если в душе она с ним не согласна. Теперь вот пришел черед решить судьбу и ее любимой подруги детства и юности – Феодосии Прокопьевны Соковниной. Марью Ильиничну искренне волновала судьба всех ее сородичей, подруг, слуг, с кем соприкоснулась в жизни и кому по доброй своей воле покровительствовала. Обладая чистосердечным искренним характером, она считала своим долгом быть попечительной и сердобольной матерью каждому из своих подопечных и непременно устроить судьбу всякой дворовой девицы, или боярышни, жившей на высокой женской половине в царском дворе.

– Ответь честно, Феодосия, согласна ли ты пойти замуж за боярина Глеба Ивановича? Люб ли он тебе? Или не люб? Не скрывай правду. А то в душе потом, не дай Бог, попрекнешь меня за мое сватовство. Знаешь ведь, что тебе особенно желаю я счастья, – сказала царица. В голосе ее прозвучала искренняя тревога.

Феодосия вскинула голову, в глазах ее блестели слезы. Она поклонилась царице.

– Мне ли противиться, государыня матушка? Кроме вас, да царицы нашей небесной, есть ли еще утешительница и заступница мне на земле? А то, что люб или не люб.… Так ведь все происходит по милости Божьей и его воле! Я про боярина слышала, что он человек добрый и уважительный, и видела его издалека, он и лицом приятен, и фигурой не худощавый. Так чего же еще мне желать от мужа? – срывающимся звонким голосом проговорила Феодосия и доверчиво посмотрела на свою покровительницу.

– Вот и слава Богу! Как же я рада, что смогла порадовать твою душеньку. А то я, грешным делом, думала, что ты откажешься, стоишь вон какая грустная и молчишь, – с облегчением воскликнула довольная Марья Ильинична и с чувством исполненного долга троекратно перекрестилась, поглядев на иконы.

Потом она перекрестила с улыбкой Соковнину.

– Ну, подойди же ко мне, моя милая.

Феодосия бросилась к своей покровительнице.

– Дай же я тебя обниму, подруженька милая. Довольна ли ты теперь? – все еще сомневаясь, расспрашивала у будущей невесты царица. На глазах у нее тоже блестели слезы. Прижав к сердцу любимую подругу, Марья Ильинична троекратно ее расцеловала.

– Быть тебе, милушка моя, по Божьей и нашей с государем воле, женой боярину Морозову. Готовься к свадьбе, милая, – торжественно объявила она. – Да и у меня теперь о тебе душа болеть перестанет. Сама знаешь, как я о вас, своих подопечных, переживаю. Какая девица без мужа, да одна, такая перед миром и худым человеком беззащитная, – степенно заключила она и вздохнула.

– Спасибо тебе, голубушка государыня, матушка наша! – с чувством произнесла Феодосия, упав перед той на колени.

– Ну полно! Вон как в жизни-то получается: и поплачем вместе, и посмеемся, пока никто не видит. Совсем как раньше, помнишь ли, Феодосьюшка, как вместе росли да играли? – с волнением спросила Марья Ильинична и помогла той подняться.

Какое-то время обе они смущенно молчали, борясь с нахлынувшим волнением.

– Я тебе еще вот что скажу. Хоть ты родом из богатой семьи, да и отец твой, знаю: наградит тебя хорошим приданым, но и я тебя, Феодосия, не обижу! Соберу для тебя богатое приданое и выдам денег на свадьбу. Пусть у тебя, Феодосия, будет все как положено! Чтобы вся Москва на тебя поглядела, порадовалась. А кое-кто рот раскрыл бы от зависти. Вот, мол, как государыня близкую родственницу замуж богато выдает! – царица усмехнулась, представив, как вытянется лицо у Ртищевой.

Потом перешла к столу и с важным видом, обмакнув перо в чернильницу, написала расходную записку, где просила. Позвонив в колокольчик, Мария Ильинична приказала вошедшей ключнице выдать в мастерскую из Постельничего приказа разного материала для шитья одежды, драгоценных камней, жемчуга, золотых и серебряных нитей на вышивку. Приказала уже с завтрашнего утра посадить в светлицах девиц шить приданое для невесты.