Спина поневоле напряглась. Вот сейчас вражеский лучник заметит его. Свистнет стрела, и тяжёлый железный наконечник пробьёт рясу, разворотит рёбра и разорвёт лёгкое. Смерть смотрела в затылок Бенедикту, и он не мог даже повернуться к ней лицом.

Превозмогая оцепенение, монах достал из мешочка на поясе кремень и огниво. Чиркнул раз, другой.

Крохотные искры упали на сухую траву, погасли. Бенедикт чиркнул снова. Тонкая травинка затрещала и скорчилась. По ней побежал дрожащий огонёк, лизнул вторую травинку, затем — третью.

И в этот момент грянул гром!

Небо лениво заворчало. Потом рыкнуло громче, заглушая голос вождя. И вдруг лопнуло, разорвалось, словно прохудившийся мешок и с оглушительным грохотом выронило на землю тяжёлые камни грома.

Налетел внезапный порыв ветра, раздул огонёк. Разгорелась красноватым пламенем береста.

Бенедикт принялся совать её в щель между брёвнами. Засунул. Огонь жадно впился в сухое дерево.

В небе снова загремело.

И вдруг кто-то навалился на плечи Бенедикта. Вцепился, оттаскивая прочь от стены.

Бенедикт, не глядя, ударил локтем. Дёрнулся, но чужие руки держали крепко. И не просто крепко — перебирая грубое сукно рясы, они подбирались к шее Бенедикта.

— Остановись, брат! Что ты творишь?!

Брат?

Бенедикт резко наклонился вперёд, увлекая за собой противника. Почувствовал, как тот упёрся. И откинулся назад, упал на спину, подминая врага под себя. Откинул голову, ударил макушкой во что-то твёрдое. Скатился набок, рванулся и понял, что свободен. Быстро поднялся на колени, выхватил нож.

— Остановись!

Епископ Адальберт ворочался на земле, пытаясь подняться. Губы епископа были разбиты, из носа текла кровь.

— Что ты творишь? — повторил он.

Небо заворчало.

Бенедикт вскочил на ноги. Граем глаза увидел, как разгорается пламя, пожирая брёвна стены святилища.

Значит, этот слюнтяй заметил, что Бенедикта нет! Не побоялся пойти за ним, выследил, и теперь хочет остановить! И ради чего?

Ведь слепому ясно, что вождь Арнас проиграет в споре с Криве-Кривейто. Теперь, когда в руках жрецов его единственный сын, вождь беспомощен.

Чтобы помириться с Криве-Кривейто и сохранить свою власть, вождь пойдёт на всё, что угодно. Он недрогнувшей рукой выдаст монахов жрецам. А те принесут их в жертву.

Так зачем Адальберт пытается остановить Бенедикта?

Ради того, чтобы положиться на милость божью и без трепета взойти на жертвенный костёр язычников? Оказаться тем самым козлёнком, который безропотно ждёт, пока острая холодная сталь перережет ему горло? Святости захотел епископ?

Волна ослепляющего гнева колыхнулась в груди Бенедикта. Прямо с колен он бросился на Адальберта, который тоже пытался встать. Толкнул его в кучу прелых листьев, и сам навалился сверху. Не слушая бормотания, зажал левой ладонью рот. И ударил ножом — раз, и ещё и ещё!

Почувствовал, как задёргалось, напряглось и задрожало тело епископа. Инстинктивно отпрянул, чтобы не испачкаться в крови, вскочил на ноги.

И в этот момент небо громыхнуло в третий раз!

Над ухом Бенедикта свистнула стрела. Монах отскочил за дерево, сунул нож в ножны.

Стена уже полыхала. Громко трещали брёвна, валили клубы дыма. Ветер швырял в лицо такой жар, что Бенедикт еле устоял на ногах.

Петляя между деревьями, словно заяц, он побежал к отряду.

Перед воротами шёл бой.

Пруссы рассыпались, прикрываясь деревянными щитами от стрел. Прятались за деревьями и оттуда стреляли в ответ. Стрелы свистели в воздухе.

Рядом с собой Бенедикт увидел Арнаса. Бородатое лицо вождя было искажено гримасой злого веселья. Укрываясь за толстым стволом старой осины, он пускал стрелу за стрелой в сторону частокола.

Вот прусская стрела попала прямо в горло одному из вайделотов. Тот выронил копьё, схватился руками за шею и рухнул на колени.

Криве-Кривейто подхватил копьё и замахнулся на Вилкаса. Но в этот миг выпущенная Арнасом стрела ударила жреца в рёбра и отбросила его в сторону.

— Ага! — радостно прорычал Арнас.

Сделал шаг в сторону.

Гибкое змеиное тело взметнулось из прелых листьев. Маленькая треугольная голова клюнула вождя под коленку. Нога Арнаса подогнулась, он упал на одно колено и завалился набок.

Небо с грохотом разорвалось в четвёртый раз, и на священную рощу пруссов хлынул ливень!

Июнь 1970-го года, Балтийск, Калининградская область СССР

На следующий день задул сильный ветер с моря. Липы возле кирхи раскачивались, жалобно поскрипывая. Клубки омел в их кронах мотались ветром, словно спутанные космы повешенных ведьм.

Омела — это растение-паразит, которое иногда селится на деревьях. Листья омелы остаются зелёными даже зимой, а цвести она начинает в марте, когда кругом ещё лежит снег.

Впервые я увидел омелу именно в Балтийске и очень удивился, когда заметил в ветках высокого дерева непонятные клубки беспорядочно перепутанных веток.

Теперь эти клубки мотались из стороны в сторону под порывами штормового ветра, как будто деревья пытались сбросить давно надоевшую ношу.

Со стороны моря слышался рокот волн, воздух стал влажным и солёным. В воспалённом синем небе стремительно летели рваные облака.

Шла последняя неделя нашего пребывания в Балтийске. Работы в раскопе не останавливались, несмотря на то, что штормовой ветер сдувал с голов студентов кепки панамы и косынки и то и дело норовил унести брезент, на котором мы раскладывали наши находки.

— Поднажмём, молодые люди, поднажмём! — приговаривал Валерий Михайлович, прохаживаясь вдоль бровки раскопа.

Он нервничал. Все ребята знали, что Валерий Михайлович ведёт переговоры с руководством университета о продлении сроков экспедиции. Но пока эти переговоры были безуспешны.

Балтийск — закрытый город. Отдельный, обособленный мир. Въезд сюда возможен только по специальным пропускам. Никто не знал до конца, каким образом нашей экспедиции вообще разрешили работы здесь. Слухи ходили самые разные — от похожих на правду до совсем невероятных. Говорили, например, что наш декан во время войны служил вместе с высоким чином из управления КГБ и через него, по старой дружбе добился разрешения на раскопки.

Неизвестно, как было на самом деле, но все ребята невероятно гордились тем, что первыми проводят раскопки в городе, история которого насчитывает не меньше семи веков.

— Эх, если бы не надо было закапывать раскопы, — расстроенно приговаривал Жорик.

Нам поставили обязательное условие — после окончания работ убрать все следы раскопок и привести газон вокруг кирхи в первозданное состояние.

Жорик чётко отслеживал настроение Валерия Михайловича и старался ему соответствовать. В самом деле, неприлично выглядеть радостным, когда начальство огорчено. Могут неправильно понять.

— Поднажмём, парни, поднажмём! — суетился он, подражая Валерию Михайловичу.

Парни недовольно косились на Жорика, но нажимали. Все понимали, что важно успеть сделать, как можно больше.

Валерий Михайлович взглянул на часы.

— Обед! — объявил он.

Мы с Мишаней отнесли в отвал последние носилки. Высыпали землю в огромную кучу и с облегчением уронили носилки. Мишаня рукавом рубашки вытер со лба пот.

— Фух!

Несмотря на порывы холодного ветра, солнце жарило беспощадно. Кончик носа у Мишани обгорел и стал розовым, словно пятка младенца.

— Саша! — позвала меня Света. — Пойдём после обеда на море?

— С ума сошли? — тут же вмешался Севка. — Такой ветрище! Сдует вас и унесёт — ищи потом!

— Я никогда не видела штормовое море, — сказала Света. — Это, наверное, очень красиво.

Я виновато развёл руками.

— После обеда не могу — дела. Опять вызывают в комендатуру. Давай вечером сходим? Может, и ветер к тому времени стихнет.

— Хорошо, — легко согласилась Света.

Оля, отвернувшись от нас, перевязывала косынку. Заправила под неё тёмные волосы и туго стянула узел на затылке.