Колени Адальберта снова дрогнули, подломились. Только вцепившись в седло, епископ устоял на ногах и, против воли, снова бросил взгляд на Бенедикта.

Монах стоял твёрдо и глядел прямо перед собой. Губы его были крепко сжаты, взгляд спокоен. Такой не остановится ни перед чем, пойдёт до конца, чтобы совершить свой замысел.

Адальберт не знал, что лучше — такая вот спокойная уверенность, или смятение, которое охватывало его душу. Где предел, за которым служение святому превращается в нечто совершенно иное? Можно ли ради утверждения Божьей воли позволить, чтобы на твоих глазах приносили в жертву живое существо?

Вождь пруссов поднялся с колен. Взмахнул рукой, и воины, ведя в поводу коней, углубились по узкой тропинке в священную рощу.

А ещё через час Адальберт первым из христиан увидел высокие бревенчатые стены главного святилища пруссов.

Июнь 1970-го года, Балтийск, Калининградская область СССР

— Ну-ка, Севка, дай мне свою кепку! — сказал я.

У Севки была шикарная кепка — широкая, с большим козырьком. Она защищала от солнца не только Севкину голову, но и всю его щуплую фигуру. Кепка была коричневая, и Севка в ней напоминал подберёзовик.

— Тебе зачем? — спросил Севка.

— Надо. Ты когда с этим парнем разговаривал — в кепке был?

— Нет, — ответил Севка. — Я её только на раскоп надеваю.

— Отлично. Держи!

Я нахлобучил Севке на голову свою шляпу, схватил его кепку и выбежал на улицу.

Следить за парнем было одно удовольствие. Он не крутил головой по сторонам, не торопился. Шагал уверенно, как будто по делу, но не опаздывал.

Мы вывернули на проспект Ленина. Проходя мимо гастронома, парень неожиданно завернул в дверь магазина.

Я перешёл на другую сторону улицы, где был магазин «Обувь». У этого магазина имелось одно несомненное достоинство — широкие стеклянные витрины.

Изображая покупателя, я принялся бродить по пустому торговому залу, а сам краем глаза поглядывал сквозь витрину на дверь гастронома.

Ассортимент в обувном был скудный — домашние тапки и детские сандалии из кожзаменителя. Почему-то, сандалии были весёлого голубого цвета.

Продавщицы за прилавком не оказалось — видно, пользуясь отсутствием покупателей, пила чай в подсобке.

Минут через десять парень вынырнул из гастронома, держа в руке пачку сигарет. Он сунул сигареты в карман и снова пошагал в сторону гавани.

Я покинул пост в обувном, натянул Севкину кепку поглубже и пошёл за парнем по своей стороне проспекта.

Возле водонапорной башни проспект круто повернул и перешёл в улицу Красной Армии. Парень свернул туда, я — за ним.

Улица Красной Армии привела нас прямо к парку перед воротами крепости Пиллау. Как и в моё первое посещение, у ворот стояли двое часовых.

Я остановился у входа в парк. А парень перешёл по мостику крепостной ров и уверенно прошёл мимо часовых в крепость. Часовые не обратили на него никакого внимания.

Ничего себе! К кому же он так смело шагает?

Я решил подождать. Отыскал неподалёку от мостика недавно покрашенную скамейку и расположился на ней, закинув ногу за ногу.

Свежий морской ветерок обдавал прохладой, шелестел листвой высоких лип. Из канала донёсся пронзительный гудок буксира.

Я скользил взглядом по старым кирпичным стенам крепости и невольно думал о бароне фон Рауше.

Вот в этой крепости он служил. Ведь к тому моменту, как русские войска взяли город Пиллау, крепости уже было больше ста лет. Её заложили ещё шведы, затем достраивали немцы.

Страшно подумать, сколько раз этот небольшой кусочек земли на песчаной косе переходил из рук в руки. Пруссы, поляки, немцы, шведы, снова немцы, русские...

Барону фон Раушу повезло не сложить голову в очередной войне. Он вернулся домой, и погиб уже в мирное время. Почему? Почему он не успел выкопать городской архив? Ведь для офицера было делом чести закончить данное ему поручение. Кто убил барона, и за что?

Мне пришла в голову дельная мысль. Надо попросить Мишаню внимательнее присмотреться к документам из сундука. И ещё раз сопоставить все известные мне факты.

Парень в синей робе вышел из крепости только через сорок минут. Не глядя в мою сторону, пересёк парк и пошёл обратно к проспекту Ленина.

Я последовал за ним. Мы миновали вокзал, затем пересекли железную дорогу и направились в сторону судоремонтного завода. Как раз на этот завод мечтал вернуться дядя Слава.

Здесь людей на улицах не было совсем, и я отстал настолько, насколько это было возможно — лишь бы не потерять парня из виду. На моё счастье, он шагал уверенно — видно, что дорога была ему хорошо знакома.

Я видел, как парень подошёл к проходной завода и вошёл внутрь. Понятно. Значит, здесь он работает. И сегодня у него вечерняя смена.

Этот факт был для меня практически бесполезен. На судоремонтном заводе работали несколько сотен человек, и расспросить их о парне я не мог. В дирекцию и отдел кадров меня мало того что никто не пустит — так ещё и заинтересуются чересчур любопытным посетителем. Предприятие-то режимное!

Слегка расстроившись, я повернул обратно и пошёл в сторону вокзала.

Впрочем, долгая прошлая жизнь научила меня тому, что надо использовать любую возможность для достижения цели. Часто нам кажется, что возможностей нет. Но на самом деле, мы просто их не замечаем.

Я ещё раз перебрал в голове всё, что мог предпринять. И понял, что кое-что упустил.

Повеселев, я немедленно решил отыскать Валерия Михайловича.

Валерий Михайлович нашёлся в своём кабинете. Как руководитель экспедиции, он занимал в казарме отдельную комнату — её-то все и называли кабинетом. Но кроме письменного стола, в кабинете стояла ещё и кровать — всегда тщательно заправленная. А также шкаф и тумбочка с электрическим чайником на ней.

Валерий Михайлович с Мишаней склонились над столом, который был завален бумагами.

— Пиши, Терентьев! Номер тридцать семь: метрическая книга церкви Святой Марии. Материал — обложка из кожи, страницы бумажные. Количество страниц — семьдесят четыре. Двадцать восемь страниц чистые, на остальных сделаны записи на латыни.

Когда я вошёл, Валерий Михайлович поднял голову.

— Что тебе, Гореликов?

— Добрый день, Валерий Михайлович! — без предисловий начал я. — У меня к вам дело.

Валерий Михайлович удивлённо поднял брови.

— Ну, излагай!

— Это насчёт дяди Славы. Что если нам устроить с ним встречу?

Брови Валерия Михайловича поднялись ещё выше.

— В каком смысле?

— В самом прямом, — объяснил я. — Он же интереснейший человек! Потомок дворянского рода, фронтовик! Работник судоремонтного завода! Пусть расскажет историю своей жизни. Вспомнит военные случаи. А вам это засчитают, как общественную работу.

Валерий Михайлович с подозрением уставился на меня.

— Гореликов, ты опять что-то затеваешь? Что за очередная авантюра?

Я сделал вид, что обиделся.

— Да почему авантюра-то, Валерий Михайлович? Обычная встреча с ветераном. Ну, если вы против...

— Погоди! Я не вижу причин для отказа. Но скажи откровенно — зачем тебе это надо?

— Я карьерист, Валерий Михайлович, — сделав честные глаза, объяснил я. — мечтаю добиться высот в археологии. А вы ведь сами знаете — сейчас без общественной нагрузки никуда.

— Карьерист? — скривился Валерий Михайлович.

Это слово ему не понравилось.

— В самом хорошем смысле, — заверил я. — Я всё организую сам, от вас нужно только разрешение.

Я вздохнул и продолжил:

— Я поэтому и на мол тогда пошёл. Хотел бандитов поймать, думал — поможет продвинуться. Вы ведь знаете, что я из детдома. С детства приходится самому пробиваться.

— Знаю, знаю, — смягчился Валерий Михайлович. — Ладно. Сделаем всё, как положено. Напишем объявление, и приглашай своего дядю Славу.

— Спасибо, Валерий Михайлович! — обрадовался я. — Пойду, с дядей Славой договорюсь!