— Дядя Слава! — громко позвал я. — Вы дома?

— Дома он, — подтвердила соседка. — Где ему быть-то?

— Кто там? — раздался из комнаты недовольный голос.

— Это я, Саня! От Митьки!

— Что за Митька? — шёпотом спросил меня Мишаня.

— Сын его, — ответил я. — Он в Ленинграде учится, в мореходке.

Мы вошли в комнату. Дядя Слава в состоянии глубокого похмелья лежал на кровати. Бардак в комнате только усугубился.

Ребята молчали, так что я взял инициативу на себя.

— Здрасьте, дядя Слава! Мы к вам по поручению комсомольской организации. Проведём с вами беседу о вреде алкоголизма и пользе здорового образа жизни. Заодно поможем прибраться в квартире. Мишаня! Мешок у тебя с собой? Складывай в него бутылки. А ты, Оля, начинай беседу.

— Чего? — раненым зверем взревел дядя Слава и вскочил с кровати так, что она заскрипела. — Куда? Тару мою куда тащите? А ну, пошли на...р отсюда!

Он бросился на Мишаню с кулаками. Но я, загородив друга, ловко развернул дядю Славу лицом к кровати и придал ему ускорение коленом.

— Тихо! Чего ты на людей бросаешься?

Дядя Слава шлёпнулся лицом на грязный матрац, живо перевернулся и снова вскочил, сжимая кулаки.

— Драться хочешь? Ну, я тебя сейчас!

— Может, пойдём отсюда? — робко предложила Оля.

— Да погодите вы! — решительно сказал я. — Дядя Слава, сядь!

К моему удивлению, дядя Слава послушался и плюхнулся тощим задом на кровать.

— Тихо! Бутылки твои мы не тронем. Погорячились, виноват! Только мусор уберём. А ты пока послушай Олю.

Оля тихим голосом принялась убеждать дядю Славу одуматься и бросить пить. Севка недоверчиво поглядывал то на неё, то на её собеседника. Соседка фыркала, прислонившись плечом к косяку.

Я сгрёб со стола объедки и смахнул их в мешок, который подставил Мишаня.

— Сейчас протрём стол, переложим на него всё с подоконника и вымоем окно. Дядя Слава, у тебя тряпка есть?

— А? — дядя Слава недоумённо переводил взгляд с Оли на меня.

— Тряпка у тебя есть чистая?

— Не знаю. На кухне, может?

— Да нет у него ничего, — заявила соседка. Погодите, я сейчас принесу. Правда, что ли, окно мыть будете?

— Конечно, — кивнул я. — Оно уже паутиной заросло.

Соседка повернулась и вышла.

Я обвёл взглядом комнату, нашёл старое полотенце и вытер им стол.

— Давай, Мишаня! Перекладываем хлам!

Консервная банка с окурками отправилась в мусорное ведро, а горшок с засохшей бегонией я заботливо переставил на стол.

Вернувшаяся соседка протянула мне мокрую тряпку.

— Держи!

Я снял с головы шляпу, положил её на стол и поискал взглядом стул покрепче. Кажется, вот этот табурет подойдёт. сиденье у него дощатое, не проломится. Да и ножки, вроде, крепкие.

Я придвинул табурет к окну, забрался сначала на него, а потом — на подоконник.

— Обувь-то снял бы, — сердито сказала соседка.

— Ничего, — весело ответил я. — Вымоем и подоконник.

— Может, и посуду заодно помыть? — недовольно буркнул скучающий Севка.

Он сердился, что Оля разговаривала с дядей Славой и совершенно не обращает внимания на него.

А Оля, и вправду, увлеклась разговором. Её негромкий глубокий голос подействовал на дядю Славу гипнотически. Они уже сидели рядом на кровати, и дядя Слава показывал Оле альбом со старыми фотографиями.

Собирая тряпкой паутину с окна, я незаметно раскачивался с носка на пятку. Раз, ещё раз!

Но проклятая доска под ногами держалась крепко. То ли прибили её на совесть — с немецкой аккуратностью, то ли затёкшая в пропилы краска крепко держала.

Я даже несколько раз притопнул, как будто случайно — никакого результата!

Вот чёрт! Оля права — вся эта затея с самого начала была чистейшей авантюрой! Лучше бы я сюда ночью с монтировкой пришёл.

Остынь, одёрнул я себя. Ещё не хватало, чтобы тебя поймали ночью с монтировкой в чужой квартире. Самое правильное решение — прийти сюда днём, под удобным предлогом и в большой компании. Наверное, предлог можно было придумать и получше. Но я ухватился за первое, что пришло в голову.

Убрав с окна паутину, я протянул тряпку Мишане.

— Прополощи на кухне.

— Сейчас.

Мишаня, тяжело ступая, вышел из комнаты. А я ещё раз подпрыгнул на подоконнике.

— Что ты там танцуешь? — одёрнула меня бдительная соседка. — Развалишь дом! Он у нас старый, ремонта с послевоенных лет не было.

Развалишь его, как же!

Я переступил с подоконника на табурет и со вздохом разочарования спрыгнул на пол.

— Мишаня, ты где там?

— Кран на кухне не работает, — ответил Мишаня. — И раковина посудой забита.

— Ох, горе моё! — вздохнула соседка. — Давай сюда тряпку! Сейчас у себя прополощу.

Она снова вышла из комнаты.

— Что вы там разглядываете? — спросил я Олю, которая склонилась над альбомом.

— Тут очень интересные фотографии, — ответила она. — Оказывается, прадед Станислава Генриховича родом из этих мест. Кажется, даже был дворянином. Но ещё до революции переехал в Россию, да так и остался. Вот, посмотри!

Она показала мне изрядно пожелтевшую чёрно-белую фотографию, на которой был изображён худой мужчина средних лет с печальным лицом и орденской лентой через плечо.

— Похож, — оценил я.

— Да ну тебя! — возмущённо фыркнула Оля. — Станислав Генрихович! Можно я возьму одну фотографию для нашей стенгазеты? У нас в экспедиции есть фотограф, он её переснимет, а я верну вам оригинал.

— Бери хоть все! — махнул рукой дядя Слава. — Хорошая ты девка! Не то, что мой Митька! Уехал — и носа не кажет к отцу!

Тут вернулась соседка с целым ворохом разноцветных мокрых тряпок и тазиком. На дне тазика плескалась вода.

— Некогда мне с вами прохлаждаться! — строго сказала она. — Ужин скоро. Как закончите — тазик и тряпки верните!

— Непременно вернём, — сказал я. — Мишаня! Полезай теперь ты на подоконник. А я буду тебе тряпки подавать.

Мишаня тяжело взгромоздился на табурет и перешагнул на окно. Доска под ним прогнулась с еле слышным треском. Наверное, этот треск слышал только я. Оля и дядя Слава снова увлеклись разговором, а соседка уже повернулась к двери.

— Начинай сверху, с самых углов, — сказал я Мишане. — А низ я домою.

Мишаня привстал на цыпочки, силясь дотянуться до полукруглого верха оконной рамы.

И подоконник под ним лопнул с оглушительным треском!

Мишаня пошатнулся, и чуть не рухнул вниз, но я вовремя его подхватил!

— Сломали-таки! — взвизгнула соседка. — Комсомольцы! А кто теперь чинить будет?

Севка встрепенулся, Оля тоже вскочила. Только дядя Слава остался сидеть, глядя в альбом с фотографиями. На ущерб, нанесённый его имуществу, он не обратил никакого внимания.

— Починим! — ответил я соседке. — Мишаня, слезай!

Мишаня с моей помощью перебрался на табурет. А я попытался приподнять доску подоконника. Она лопнула как раз по местам старых пропилов.

Доска поддавалась, но не до конца. Я нажал сильнее и услышал скрип, который издаёт гвоздь, вылезая из треснувшего дерева.

Я отставил доску к стене и запустил руку в пустое пространство под подоконником. Там, в пыли и паутине я нащупал небольшую деревянную шкатулку.

— Глядите, что здесь! — сказал я, доставая шкатулку.

— Ого! — воскликнул Севка, и первым оказался возле меня. — Ничего себе! Дай посмотреть!

— Сейчас, — ответил я и осторожно открыл шкатулку.

Внутри, как я и ожидал, лежало письмо. Я знал его наизусть — в прошлой жизни несколько дней провёл за его прочтением и переводом.

Апрель 997-го года. Деревня пруссов — святилище Ромове

Вилкас спустился с крыльца отцовского дома и прошёл в конюшню. Вождь сейчас всецело занят спорами с ближайшими советниками, и не вспомнит про сына до вечера. Да и тогда не удивится его отсутствию.

Давно прошли те времена, когда Вилкас нуждался в присмотре. Когда ему исполнилось четыре года, его посадили на коня. В пять лет он впервые взял в руки оружие, а в семь — рукоять кормового весла. Несмотря на молодость, Вилкас успел поучаствовать в нескольких стычках с куршами и ятвягами, ходил в поход на ливов и знал, что такое бой, кровь и смерть. Уже два года отец доверял ему управлять деревнями самбов, разбросанными вдоль побережья. Только внимательно выслушивал отчёты и иногда давал совет. Но чаще — одобрительно кивал головой.