– Ах, вот в том-то и дело, подруга, что я-то как раз и не могу. Да если бы я могла, разве стала с тобой тары-бары разводить. Раз, да и всё. И забыли. Спали бы давно крепким девичьим сном, без этих дурацких торгов. Ан вот и нет. Не могу. И объясняю, почему да отчего. Да ты и сама поймёшь, не маленькая, поди. Во-первых, я страстная. Это ты прекрасно знаешь. И просто я боюсь. Ну, приду к нашему деду. Да вдруг я заведусь. Ведь это точно стопроцентный для него инфаркт или инсульт. Вот и поди расхлёбывай. Полиция-милиция, то да сё. Оно нам нужно? А во-вторых, уж я открою тебе мой интимный секрет. Но только никому, я тебя умоляю! В институте просто проходу мне не будет. Ну, слушай. В седьмом классе мы, дуры, пошли и сделали себе тату. Я, уж точно не от большого ума, сделала тату на причинном месте. Царский орёл сделала двуглавый и подпись по самому интимному: «За веру, царя и Отечество». До сих пор ругаю себя, а что сделаешь. Когда рожала, так весь персонал роддома прибежал. И до сих пор у гинекологов, когда я прихожу, лёгкое смущение нравов и мыслей. А уж от мужа натерпелась!

Он разглядел всё в медовый период и привязался: «Кто делал?» Вплоть до развода. Мне пришлось подругу уговаривать. Она ему и рассказала, что это всё, во-первых, она делала. А во-вторых, это очень полезно для сексуальной жизни женщины.

Мол, там точки разные, и вот от этого я и есть такая страстная. Ничего. Успокоился.

Теперь понимаешь, вдруг дед наш у меня всё это разглядит. Или хлопнется, или в институт звонить начнёт. Директору, не приведи господь, расскажет. Вот я и не могу. Ты уж пострадай, голубушка. Да и что на самом деле? Ерунда, да только. А уж тогда точно мы и поездку достойно закончим, и приехать сможем, когда захотим. Ещё и мужей с детьми возьмём. Смекаешь?

Разговоры и шепотки ещё долго продолжались. Были раздумья. Пока наконец не раздалось шлёпанье босых ножек, и вот одна из наяд отправилась на заклание. Всё затихло. И тишина продолжалась долго. Уж под утро кровать одной из Барышень заскрипела. Это она тихонько вернулась с жертвоприношения.

Ни её подруга-искусительница, ни собака не проснулись. Что говорить. Под утро сон бывает крепкий. Особенно у молодых барышень, людей очень преклонного возраста и старых собак.

А было ли что-нибудь? Уж этого никто никогда не узнает. Мужчина молчит по причине полного изумления. Он не может осознать, что ночью с ним приключилось. И приключилось ли вообще что-либо. И ежели да, то которая из Барышень?

Барышни молчат по причине полного равнодушия и небрежности к произошедшему. Которое происходило ли.

«А был ли мальчик?»

Пёс же молчит по причине полнейшего наслаждения. Он наконец лежит на своём диване и нашествия Барышень не ожидает. Надеется, что нового заезда не состоится.

Вот все и счастливы. Как для этого нужно мало, а?

P. S. Правда, Мужчина время от времени мается. Есть у него вопросы, которые его тревожат. Всё хочется ему узнать, точно ли в тот вечер к нему Барышня приходила. И если приходила, то долго ли оставалась? И главное – зачем она приходила?

Ау, ответьте! Нет ответа.

18/IV 2006 Антони

– Рабинович! Куда вы так спешите?

– В бордель.

– В шесть утра?

– Ой, хочу поскорее отделаться.

Все герои этого рассказа вымышлены. Никто не может претендовать на сходство с действующими лицами.

Я всегда люблю сюда приезжать. В это милое Абрамцево. Так и кажется, что вон там, с мольбертом – Репин, а у хотьковского монастыря – Нестеров. По липовой аллее спокойно так, вальяжно идёт с Врубелем хозяин вновь купленного у Аксакова имения Савва Морозов. А из гончарной мастерской бегут довольные чумазые ребятишки бар да местные, сёл окрестных. Только что они обожгли свою немудрёную лепку. И счастливы.

Увы! Нет этого ничего. Что не удалось растащить и разгромить в 1917–1918 годах, прикончили в 1990-х. Только называется это теперь не «экспроприация», а «капитальный ремонт».

Однако – всё равно. Здесь, как я уже писал в других своих рассказах, аура великолепная, природа тиха и очень располагает. Да и с друзьями хочется повидаться. После моего отъезда в Париж я вот уже лет шесть или более не видал своих дачных и банных сотрапезников. А видать и сказать им разные добрые слова надобно: ведь они послужили прототипами героев моих рассказов. И герои эти, да и сами рассказы, что лукавить, пользуются приятным для автора вниманием. «Что и требовалось доказать», – как говорила наша школьная алгебраичка, ставя нам очередную двойку.

Друзья мои, как и я, уже давно на пенсии, но живут активной, как раньше говаривали, общественной жизнью. То есть в том смысле, что «ничто человеческое им не чуждо».

План мой был прост. Рядом с абрамцевским музеем в моё отсутствие появилось два здания, добротных. Оба – напротив друг друга. Названия были одинаковы – «Галерея». Одно – ресторан с претензией. Другое – гостиница.

Но в этот мой приезд в этой самой гостинице вывески я уже никакой не увидел, а блестели на зимнем солнце прекрасно начищенные медные таблички. Я, безусловно, внимания на всё это не обратил. Мне гостиница была ни к чему. Хоть я и без звонка, вроде даже инкогнито, но знал, что приют у друзей найду.

Поэтому я решил начать свой «трудовой день» с завтрака в «Галерее», а к обеду уже подъехать или к Вольдемару Нейштадту, или к Арсену Розентулеру. Кого-нибудь, думал я, застану. Они – домоседы, да зимой не очень-то и побегаешь.

Сел я к столику у окошка, видом на другую «Галерею», ту, что без вывески, заказал для лёгкости кофию да булочку, огляделся по залу и – огорчился. Весь ресторан был сделан под «абрамцевские» мотивы. Но, как это почти всегда бывает, халтурно. Картины на стенах просто расстраивали. «Демон» Врубеля выглядел как замерзший купальщик, вышедший из холодных вод Вори. А одежду-то украли. Отрок Варфоломей у Нестерова просто больной лёгочным, очевидно, заболеванием мальчик. А «Девочка с персиками» Серова чем-то до того расстроена, что уж никак не о персике здесь речь. Может, персик испорчен или что другое. Печально. Да что делать? Видно, копировщик хорошо поладил с владельцем ресторана.

Жизнь есть жизнь.

Я равнодушно поглядывал на роскошные авто, толпящиеся у здания напротив, на воробьёв, занятых своим пропитанием, на собак, вышедших в зимнее утро унюхать что-нибудь у ресторана.

И не заметил, как за мой столик присел посетитель. «Вот не хватало. Что за напасть, зал просто пустой», – мелькало в моей голове до тех пор, пока я не взглянул на посетителя.

Хотя и прошло уже лет шесть-семь, узнал я его сразу. Правда, виделись мы редко, в основном у Нейштадта Володьки, но фигурой он был колоритной, русским народным фольклором владел великолепно, да и жизненный путь был интересен. Ещё бы – более двадцати лет занимал должность посла СССР во Франции.

Вот Семён Силыч Швец и сидел напротив меня, что называется, собственной персоной.

Сидел, с прищуром улыбался и спрашивает так тихонько:

– Что, не признаёшь своих, варяжский гость?

– Даже очень признаю, Силыч.

Я расхохотался, вспомнив наши шутки в банный день у Вольдемара. Но описывать всё не буду.

Семён Силыч сделал какое-то неуловимое движение, и двое – мэтр и официант – как из-под земли.

– Мне – как обычно и моему гостю (то есть мне) то же самое. Для начала.

Появилась парная осетрина в судке, в вазоне – икра зернистая (уж точно солёной водой не разведённая) и графин запотевший.

– Семён Силыч, побойся Бога. Время – 11 часов. Да мне же ещё ребят проведать. А ты меня, можно сказать, сразу из формы выбиваешь, – взмолился я.

Но Силыч внимания никакого не обращал. Просто посмотрел удивлённо и произнёс своё традиционное, что я забыл уже: «Быть добру!»