Последнему направлению беседы, дружбе то есть, Мужчина придавал особое значение. Он разработал тончайший и вернейший, в его понимании, план овладевания Барышнями. Полное отсутствие «женского полу» сделало Мужчину нервным, легкоранимым и подозрительным.

«Теперь, – думал он, – в эпоху ихней сексуальной революции доступ к телу Барышень будет, думается, возможным и не очень сложным».

Барышни же этих мыслей Мужчины не знали и были заняты исключительно задачами двухсуточного овладения Парижем по схеме «нон-стоп». При обсуждении планов и программ экскурсий всё время слышалось: «Анжела это не велела. Анжела сказала: сюда – в последнюю очередь. Ох, Анжела этого не одобрит». И так далее.

Мужчина сделал вывод, что Барышни боятся начальницы, Анжелы. Судя по всему, дама была сурова, жестока и требовательна. Барышни же, вернувшись после первого дня овладения столицей Франции без ног, естественно, тихонько готовили ретираду. Иначе говоря, по старому студенческому, да ещё и российскому, обычаю было ими решено начальника Анжелу надуть. Самым бессовестным образом. Поэтому в список увиденного за эти сутки было внесено: прогулка на пароходике, Бурбонский дворец, Вандомская площадь, Гранд-опера, дворец Шайо, Дефанс, Дом инвалидов, Елисейские Поля, Консьержери, Лувр, Мадлен, мост Александра III, Музей д’Орсэ, статуя Генриха IV, Нотр-Дам, Отель Клюни, Пантеон, Эйфелева башня.

Барышни решили, что всё это они прочтут по путеводителю для доклада строгой Анжеле, а сами отправились в кафе, где и провели почти весь следующий день, попивая чай и кофий, поглощая круассаны и активно пользуясь бесплатным туалетом. Что говорить, жизнь есть жизнь.

А планы Мужчины постепенно рушились. В первый вечер собеседования о русской литературе, театральной Москве и политической жизни столицы практически не состоялось. На все вопросы Барышни, лихо пробуя суп, сваренный с огромным трудом Мужчиной, отвечали ему на каком-то своём, птичьем языке.

Из литературы отметили какую-то Дашкову – «прикольно». И Улицкая тоже у них пошла «в кайф».

О консерватории отметили, что недавно там «залудили» симфонию Шостаковича, ну прямо «в стеб». В общем, по их рассказам, скорее чириканью, получалось, что жизнь в кайф, нужно только залудить музона и стебаться по полной.

Мужчина слушал всё это с испугом, но послушно кивал головой, всем своим видом показывая, что, мол, тоже не отстал от молодёжи, что всё в кайф и стебаться так стебаться – кто же против. Что всё это значит, он не понимал, но держался из последних сил. Ещё бы – впереди была ночь! Была разработана программа обольщения. Уж Бог с ним, с этим «приколом и кайфом», лишь бы программа была выполнена.

Ночь наступила же сразу и внезапно. Барышни разошлись по гостевым комнатам, а Мужчина отправился в свою опочивальню, оставив дверь открытой. Перед отходом в сон беседа им всё же была проведена. Было рассказано с душещипательными подробностями о полном и жутком одиночестве. Отсутствии какого-либо внимания по части интимности с французской стороны. А жизнь-то – вот она. Мол, она идёт, а мы не молодеем. В том смысле, что не стареем, мол. И всё же… Подобную ахинею Мужчина излагал в течение минут сорока. Барышни вежливо ахали, охали, возмущались, как же, мол, так. Вы же ещё совсем хоть куда. Куда, мол, смотрят эти недалёкие француженки. Конечно, всё это не в кайф. А просто какая-то лабуда.

Мужчина радовался и напоследок отметил, что дверь, мол, в его «светёлку» открыта и гостьям, или скорее гостье, будут более чем рады.

Ночь наступила.

Мужчина не засыпал и потихоньку терзался мыслью о соответствии желаний с возможностями. Всё-таки уже не 30. И даже не 50. И даже не 70. А если?! А вдруг?! А как?! Но все волнения и страхи улетучились, когда около двери в темноте послышалось шлёпанье босых ног и нежный шёпот Барышень:

– Нет, ты иди первая.

– Нет, ты.

– Да ты давай, ты посмелее. И тихонько, а то разбудишь неожиданно. Можно так напугать, что всё остальное не в кайф будет.

Мужчина напрягся весь как скрипкина струна. Только одна запоздалая мысль беспокойно металась по черепной, достаточно облысевшей, коробке: «Только бы не выпали челюсти в процессе любви». Он точно решил, что кричать не будет. Будет мычать. Так оно даже сексуальнее. Топтание босых ножек продолжалось какое-то время, пока шум спускаемой воды и прочие звуки не подтвердили самые худшие опасения Мужчины. Барышни, говоря ихним птичьим языком, залудили в туалет. А осторожничали в силу остатков полученного в детстве хорошего воспитания, растерянного по институтам да университетам, по дискотекам да тусовкам, когда всё было прикольно, жизнь была в кайф и ещё не знали Барышни, что жизнь может быть и «шнягой».

И постепенно все уснули. Даже Мужчина. Огорчённый до крайнего предела, он просто провалился в ночь и только под утро осознал, что же произошло.

После дружного посещения барышнями туалета все и вся постепенно, по-разному, начали погружаться в сны.

Мужчина от шока и эмоционального стресса засыпал быстро. Вернее, не засыпал, а проваливался в никуда, иногда уже в полусне тихонько всхлипывал. Так же тихонько всхлипывал и постанывал старый пёс. Его место на диване было занято одной из Барышень, и он переживал очень. Бродил по комнатам, кряхтел, вздыхал, ложился то под стол, то в угол, но хорошо и комфортно ему не было. Нет, не было. Уж шестнадцатый год пошёл. Не мальчик, стало быть. Пёс страдал.

А Барышни тихонько шептались. Их разговор касался напрямую хозяина квартиры, но он, естественно, их разговора слышать не мог. Да ежели бы и не засыпал, всё равно – не слышал. Слух последние годы у Мужчины начал барахлить.

– Нет, ты знаешь, всё-таки мы что-то не доделали. Какое-то у меня ощущение недосказанности, что ли. Нет, нет, не возражай, полностью кайф мы не словили, точно нет. Интуиция мне подсказывает: точку на визите мы не поставили. А она, интуиция, меня ещё ни разу в этих делах не подводила.

– Да ты о чём? – полусонно шептала другая Барышня.

– Да всё о том же, о том самом. Вспомни, как хозяин на нас смотрел в этот последний вечер. Не заметила, как словно невзначай он руку то на коленку, то на плечико? И рука хоть и старческая, но видно – натренированная. У меня на эти самые тренированные руки глаз очень даже намётан. А как со слезой он рассказывал про своё горькое французское проживание. Правда, с прекрасным бургундским и с острыми сырами, что уж говорить, но тем не менее. И всё тут.

– Погоди, погоди, да ты о чём? Что это тебе в голову на сон грядущий мнится? Окстись, подруга. Ты что это предлагаешь-то, а?

– Да, да, то самое и предлагаю. А чё? Он мужик, видишь, страдающий. Нас принял. Душевно. Супчик изготовил. А мы что-то не доделали, я это чувствую. Вот и давай доделаем.

– То есть ты хочешь сказать, что нужно залезть к нему в кровать, что ли?

Барышня, которая всё это произносила, раскипятилась. Кровать под ней прямо ходуном заходила. Пёс проснулся и с надеждой подошёл к дивану. Вдруг его место освободится. Но место было занято прочно.

– А ты не подумала, стёбная твоя башка, во что всё это может вылиться. Как мы своим мужьям в глаза посмотрим. А ещё что с хозяином произойдёт? Шняга какая-нибудь. Всё-таки не студент уже. Представь, инфаркт, например, или инсульт. И что мы делаем! Я уже не говорю о морали! Нет и нет, и в голове не держи этих дурацких мыслей.

– Ну, во-первых, не кипятись уж так. Знаешь, ещё Жириновский говорил: «Эх, один раз – не пидарас!» И смотри на это проще. Вроде даже и не измена и не секс, а просто благодарность. Этак вроде даже мимоходом, вроде бы московский вам, мол, сувенир, любезный вы наш хозяин. И всё! И забыли! А мужья! Ну, что мужья. Мы при встрече им смотреть будем не в глаза вовсе, а в совершено другое место. Ты-то понимаешь! И всё. И ничего такого.

– Ну и ладно. Раз ничего такого, то ты, пожалуйста, и действуй. А я полежу. Послушаю, как вы там «московскими сувенирами» обмениваетесь. Уж меня, попрошу, в эту авантюру не втягивай. Мне ещё детей растить. А может, и рожать еще. Как Бог управит.