Оторопелый Владимир Юрьевич не мог вымолвить ни слова, вспоминая, как трепетно и скрупулёзно дед относился к своему детищу, как самозабвенно любил и обожал этот кусочек земли и как восхищался этими болотистыми лесистыми местами.

– Я не понял, а сейчас Вы куда идёте? – Владимир Юрьевич осторожно и сочувственно заглянул в сморщенное лицо деда.

– Тоскую очень по даче, – он вздохнул и опять промокнул лицо и глаза. – Еду посмотреть на домик издали и по лесу походить, – слёзы как брызги дождя он отёр мокрым платком.

– А кому продали, знакомым?

– Нет, незнакомым. Чужим. Я на дачу-то не захожу. Теперь чужое. Так, поброжу вокруг садового товарищества и домой еду. Электричка бесплатно. Мне легче делается чуть-чуть.

Владимир Юрьевич заглушил горловой спазм и подавил позыв слёзного потока. Он вёл машину окаменевшими руками, видел боковым зрением бледную небритую мокрую щеку Петра Геннадиевича, его морщинистые с толстыми венами коричневые руки, несуразную, местами рваную одежду, и не мог осмыслить этот порыв человека, бредущего на своё насиженное, наработанное, выпестованное место, где каждый куст, каждое деревце и каждая травинка ухожены его руками, обласканы его душой и политы его по́том. Всё это, с огромной любовью выращенное, теперь принадлежит другим, чужим людям, а он приезжает и ходит вокруг за забором по перелеску и жадно ловит знакомые пейзажи души.

«Люди! Где вы? Где вы, любящие, понимающие, отзывчивые, добрые, радушные родные и близкие??? Ведь у вас вся жизнь впереди, а у него больше ничего не осталось!» – мысли Владимира Юрьевича разрывали его на части. Он терпеливо молчал. Пожал руку дяде Петру на прощанье, пожелал здоровья, высадил его у ворот товарищества. Пётр пошел по тропке вдоль забора, медленно и тихо удаляясь за ветвями ёлок.

Спустя месяц Владимир Юрьевич заметил распахнутую калитку Моралинской дачи и кривоватую фигуру ещё более согнувшегося и постаревшего друга отца. Его суетливые движения казались огромными, заполняющими всё пространство.

– О, Петр Геннадиевич! Как Вы здесь? – он пожал сморщенную, сухую ладонь старика.

– Эти люди, что купили дачу мою, на море поехали. Такая радость. Вот… Меня попросили поливать. Вот, поливаю тут… – Его лицо, морщинистое и серое, светилось счастьем.

В канун пасхальных праздников Юлия Петровна наслаждалась пением известного мужского церковного хора. Концерты почти всегда были одноактными и длились не более полутора часов. К финалу концерта некий дискомфорт в области копчика не дал Юлии Петровне дослушать Рахманинова. Она осторожно пробралась к выходу и пошлёпала домой, с тревогой понимая, что надо обратиться к врачу на всякий случай…

Участковый терапевт дал направление к проктологу, у которого Юлия Петровна сроду не бывала. Изучив в интернете подготовку к посещению такого рода специалиста, она выполнила все необходимые процедуры и пришла в назначенное время к кабинету врача. Две хмурые фигуры мужского и женского пола сидели в очереди, заняв оборону. Мужчина, седой, худой и лохматый, костерил здравоохранение, а женщина с сиреневыми губами ему поддакивала.

На вопрос: «У меня, простите, на 12.45, а у вас?» Юлия получила многословный жёсткий ответ, что время у всех уже просрочено на сорок минут, и что у них – ещё раньше, и прийти должны люди на 12.30, а ещё не пришли. Юлия Петровна уселась подальше от беседующих на свой болезненный копчик, подозревая, что с прямой кишкой что-то не в порядке, достала телефон и погрузилась в философский роман Германа Гессе «Демиан». Дверь врачебного кабинета распахнулась, и вышел «тормоз» очереди в лице крепкого мужчины-нефтяника (как подумала Юлия Петровна, вспоминая анекдот: мужчина-нефтяник – это тот, у кого живот уже не втягивается). С красным, но оптимистичным лицом он весело поскакал к выходу. Седой, худой и лохматый нырнул в кабинет, а та, что с сиреневыми губами, подсела к Юлии Петровне, чтобы продолжить кого-нибудь костерить. Осуждение некоторых персонажей нашей действительности было поддержано Юлией Петровной, но по другим представителям они разошлись во мнении, и тут дама с сиреневой помадой спросила:

– А Вы, как я вижу, тоже на пенсии?

– Да, на пенсии, – ответила Юлия Петровна, и вдруг что-то игривое и весёлое проснулось в её душе и потребовало выхода.

– Чем же занимаетесь? – не унималась Сиреневая.

– Книги пишу, – легко и просто обозначила Юлия Петровна.

На самом деле она действительно написала несколько книг – рассказов и даже сказок для детей и взрослых, которые сиротливо висели в интернете на Литресе и собирали редкие, но очень милые отзывы читателей. Тут прозвучал ГЛАВНЫЙ вопрос, который задают практически все знакомые, родные, близкие и даже незнакомые, дальние не близкие и не родные люди – они, кстати, чаще всех. Объяснить этот ГЛАВНЫЙ вопрос весьма непросто, но он всегда звучит, даже от тех высокоинтеллектуальных, творческих и близких по духу людей, которые, казалось бы, должны понимать всё с полуслова, а вопрос такой:

– И сколько вы за это получаете? – пристальный взгляд Сиреневой сверлил Юлию Петровну крупным сверлом насквозь. Тут весёлое и игривое распоясалось, и ответ созрел:

– В зависимости от продаж! – Юлия Петровна закатила один глаз и, мечтательно подсчитывая в уме гонорары и покатываясь мысленно со смеху, добавила: – Иногда тысяч двести в месяц бывает!..

Немая гоголевская сцена была прервана взъерошенной, свалившейся с неба женщиной с кипой бумажных анализов во обеих руках и криво зажатом стаканчике с водой.

– У меня особый случай! – активно и свирепо отчеканила дама, расплескивая воду на пол, но не успела продолжить, как Сиреневая её срезала на лету:

– У нас у всех тут ОСОБЫЙ случай! Вы воду проливаете! – угрожающе проговорила Сиреневая. Взъерошенная с ненавистью окатила их взглядом, бросила сумки и опрометью, сбегав и отмотав в туалете бумажку, демонстративно промокнула расплесканную воду на полу. Тут, на счастье Юлии Петровны вышел Лохматый, и Сиреневая нырнула в кабинет врача. К их коллективчику подползла старушка, тоненькая, бледная, и сообщила, что у неё на 12.30. Мирно уселась на стульчик, не совсем понимая, что уже давно 13.30 и атмосфера очереди накалена. Взъерошенная сразу сообразила, что активный член по соблюдению очереди уже в кабинете, и что эта эфемерная инфузория-туфелька ей не помеха, и стала перед дверью кабинета как памятник из чугуна, желая после войти любой ценой и демонстрируя своим видом непоколебимость.

Время текло, а никто не выходил. Через полчаса к кабинету подлетел молодой врач в белом халате и плотно закрыл дверь.

– Наверное, сложный случай… – прошептала Тоненькая старушенция и озабоченно пожевала бледными губками.

Минуты текли. Очередь увеличивалась, и Юлия Петровна с удивлением наблюдала многообразие и разновозрастность страдающих в области копчика: от пожилых, утративших и память, и радость бытия, до молоденьких с нежной кожей и искрящимися глазами, глядящими в смартфоны. Дверь распахнулась, и молодой врач стремительно убыл, через минуту выкатилась возмущенная Сиреневая и, продемонстрировав очереди указательный палец, со злобой сказала:

– Представьте себе! Всё это время не работал компьютер! Врач смотрела меня всего одну минуту. Чинили компьютер целый час, а для больного – одна минута! Возмутительно! Где тут выход? – и ушла.

– Не тот палец показала, – проблеял старичок, секунду как приземлившийся на стул, вливаясь в очередь. Юлия Петровна не выдержала и, заливаясь смехом, отправилась попить водички. Тем более что Взъерошенная уже прорвалась в кабинет, а Тоненькая медленно к нему подгребала. Новый старичок очаровательно улыбнулся вслед Юлии Петровне и добавил:

– Если бы осмотр продолжался дольше, она бы так не расстроилась!!!