Принц Георг, поставленный во главе Департамента водяных коммуникаций после своей свадьбы с сестрой императора Александра, взялся исполнять новую должность с рвением неофита, наивно полагая, что строгостью и требовательностью можно исправить любые недостатки, но еще не понимая по неопытности, что упущения отдельных лиц – зачастую часть одной большой системы. Стоит ли корить пропойцу, валяющегося в канаве, за то, что он грязен, тогда как беда в том, что он пьян?
Новобрачные отправились в Тверь, откуда принцу предстояло управлять тремя губерниями, водным путем, на яхтах, чтобы осмотреть по пути гидротехнические сооружения. Путешествие продолжалось пятый день, настроение Георга постепенно менялось. Он уже сожалел о том, что был так суров с Герардом в Шлиссельбурге.
Густые леса на берегах время от времени расступались, открывая серые деревеньки без садов, с покосившимися заборами, курные избы с прохудившимися крышами, сирые часовенки, глядевшиеся в лужи, выпасы с тощими коровенками, грязь с колеями от телег, которую именовали дорогой… Какой контраст с блестящим Санкт-Петербургом! Георг вспоминал недавние свадебные торжества, бал-маскарад в театре при Зимнем дворце, пышные букеты из страусовых перьев в узких стеклянных трубках, сверкавших от множества свечей, иллюминацию, колокольный звон, народные гулянья – в какую сумму всё это обошлось? Сясский канал длиной в десять верст с четвертью, между Волховом и Сясью, начали копать еще при императрице Екатерине, его сооружение растянулось на долгих тридцать шесть лет; продлевавший его Свирский канал строили уже седьмой год – на это денег не хватало. Устройство канала между Вытегрой, впадающей в Онежское озеро, и Ковжей, текущей в Белое, задумал и вовсе Петр Великий, но деньги на него сыскались только в 1799 году – в сохранной казне воспитательных домов, коими заведовала тогда еще не вдовствующая императрица Мария Федоровна. Четыреста тысяч рублей в год, взятые у сирот «заимообразно», употребили на рытье канала с двадцатью шестью шлюзами под руководством голландца де Воллана – первого инженера в армиях князя Потемкина и графа Суворова, строителя новых городов на юге России, – которого произвели в генерал-лейтенанты и поставили во главе особого управления (со штатом чиновников на жалованье). Испанец Бетанкур, создатель лучшего в мире оптического телеграфа и Корпуса инженеров путей сообщения, с предубеждением относился к проектам в России (где он оказался лишь волею судеб, спасаясь от напастей, обрушившихся на его отечество), однако даже он был впечатлен гигантскими деревянными шлюзами, продольными дамбами, протянувшимися на три версты… Георг же ясно видел теперь, что для прокладки каналов, призванных сделать водный путь быстрее и удобнее, оживить торговлю, упростить доставку самых нужных материалов с Волги в Петербург, приходилось пробиваться не только сквозь леса и скальную породу, но и через косность, невежество, волокиту, плутовство, возведенные в ранг обычая. Теперь он ругал себя за то, что так неласково обошелся с инженером Герардом – представителем достойной немецкой фамилии, сделавшей так много для украшения Петербурга и Москвы. Впредь он не повторит этой ошибки и не бросит ни единого упрека, не произведя прежде тщательного анализа самых разных фактов. В Белое озеро впадают несколько десятков рек, мутных от глины, а вытекает из него только Шексна с чистой водой – прекрасный символ, созданный самою природой, пример, коему и человеку стоит следовать.
…В Твери готовились к встрече нового генерал-губернатора с великой княгиней и малым двором (десять адъютантов Георга числились камер-юнкерами Екатерины Павловны). Сонный городок, погрязший в блаженной недвижности, вдруг вспомнил о своем славном прошлом. В апреле туда явился из Москвы шустрый архитектор-итальянец Карл Росси, привез с собой тучу каменщиков, плотников, кровельщиков, обойщиков, столяров, садовников – и закипела работа. Земляной вал и три соборных дома на площади перед запустевшим Путевым дворцом, построенным при матушке Екатерине, срыли до основания, глубокий ров с мостом засыпали, будто его и вовсе не было, капустные огороды заровняли, крапиву и репейник выкосили, к северному фасаду добавили аркадный пандус с изящными скульптурами, спускавшийся к Волге, сам дворец обновили, наполнив его модной мебелью, картинами, скульптурами, фарфором, расписали фресками потолки с золоченой лепниной, привели в пристойный вид дворцовый сад и всю усадьбу – получилось не хуже, чем в Москве или даже в Петербурге. Успели вовремя: через неделю после свадьбы, отпразднованной третьего августа, принц Ольденбургский получил известие, что всё готово; гражданский губернатор Ушаков с облегчением вытер платком потный лоб и изготовился ждать новое начальство.
Едут! На пути следования кортежа установили деревянную Триумфальную арку, раскрашенную под мрамор. Высокие гости сошли на берег, сели в кареты и отправились под колокольный звон вдоль улиц с неопрятными домами и кучами гниющих отбросов, мимо губернаторского дома с развалившейся оградой и широкой лужи к мосту через канал с вонючей стоячей водой, за которым их ждал великолепный дворец. Жители высыпали на улицы и кричали «ура»; усатые будочники, одетые как чучела, стояли навытяжку со своими алебардами, тараща глаза от верноподданнических чувств.
6
В Петербурге Саша провел всего один суматошный месяц. Нужно было исполнять новые обязанности при государе (о производстве Чернышева во флигель-адъютанты его матушку уведомил лично канцлер Румянцев), ездить с визитами (а большинство важных знакомых летом перебрались на дачи), не забыв при этом увидеться с товарищами по конногвардейскому полку и засвидетельствовать свое почтение его шефу – генералу Уварову. Чем ближе к государю, тем больше ловушек расставлено на пути наверх; Чернышев уже пострадал от своей неосторожности, когда его оклеветали перед Александром по возвращении из Байонны, обвинив в нескромности относительно важного поручения. Надобно держать ухо востро, научиться владеть своим лицом и голосом, никогда не ронять необдуманных слов, завести как можно больше связей в высшем свете и оказать как можно больше маленьких, но полезных услуг, чтобы возбудить доверие к себе и всегда быть в курсе всего, что происходит при дворе и в городе. Утро десятого августа застало его уже в дороге – на пути из Петербурга в Шёнбрунн.
– Как здоровье императора Александра? – спросил Бонапарт с озабоченным видом, когда Саша, напудренный, надушенный и затянутый в корсет, явился на назначенную ему аудиенцию в седьмом часу утра, на следующий же день после приезда. – Я слышал, что он ушиб себе ногу; надеюсь, это приключение не имело для него серьезных последствий?
Государь в самом деле перевернулся в карете по дороге в Петергоф и был еще прикован к постели, когда Чернышев явился к нему за инструкциями. Бонапарт прекрасно осведомлен о том, что происходит в России, и хочет, чтобы об этом знали; что ж, всегда есть способ не солгать, не сказав при этом правды.
– Я полагаю, сир, что к моему возвращению государь будет совершенно здоров и рад узнать о том, что вы беспокоились о нём.
– Иначе и быть не могло: друзьям свойственно беспокоиться друг о друге, а моя дружба к императору Александру ничуть не изменилась. И вас я тоже рад видеть снова.
На разводе караулов присутствовали Евгений Богарне, пасынок Бонапарта, маршалы Бертье, Массена, Даву и Удино. Затем все прошли в столовую, чтобы разделить завтрак с Наполеоном. Чернышев оказался за одним столом с императором французов, вице-королем Италии, князем Невшательским и Ваграмским, герцогом де Риволи – князем Эсслингским, герцогом Ауэрштедтским – князем Экмюльским и просто графом Империи – сыновьями мелкопоместных дворян, младших офицеров, лавочника и пивовара. При всём уважении к их храбрости и военным талантам Саша всё же не мог считать их общество равноценным тому, которое оставил в Петербурге. Кровь, порода – великая вещь, Бонапарт это прекрасно понимает, потому и стремится залучить в свою свиту настоящих аристократов. Однако на трон его возвели плебеи, бряцающие теперь громкими титулами. Взять хотя бы Массена – сына виноторговца из Ниццы, храбреца, героя, грабителя и стяжателя. Наполеон прозвал его «любимым сыном победы», осыпал подарками и наградами, но в душе́ маршала живет торгаш. В знаменитый фаэтон, из которого Массена отдавал приказы под пулями и ядрами неприятеля, впрягли четверку белых лошадей из его собственной конюшни, а правили ими его личные кучер и форейтор – сами вызвались, чтобы хозяйское добро не пропало. Поздравляя князя Эсслингского с победой, Наполеон сказал, что эти двое слуг – самые большие храбрецы из трехсот тысяч человек: солдаты исполняли свой долг, а кучер с форейтором подвергались опасности безо всякого принуждения и потому заслуживают особой награды. Массена сначала сделал вид, будто не понял намёка, но в конце концов пообещал выдать каждому по четыреста франков – единовременно, а не в виде пожизненной пенсии! Хотя восемьсот франков в год не разорили бы человека с доходами в девятьсот тысяч, владельца двух особняков, набитых похищенными произведениями искусства и золотыми слитками, и загородного имения. Наполеон раздает своим маршалам поместья и замки, вероятно, полагая, что богатые люди воровать не станут… Заблуждение. Рожденные в бедности боятся вновь сделаться бедняками и становятся ненасытны; только никогда не нуждавшиеся люди способны заботиться о других.