В неведении минуло две недели. Но когда Воронин заикнулся при встрече Кулун-бею, будет ли ответ на привезенное письмо, тот разозлился и велел приставить к русским стражу.

– Ну все, кажись, мы теперь уже даже не аманаты, а арестанты! – сокрушался Воронин. – Коль один басурманин кавказский шлет письмо другому басурманину заморскому, то за что нам, людям православным, от сего страдания принимать?

– Не будем злить судьбу, – невесело усмехнулся Святов. – По крайней мере, пока кормят и руки не выламывают.

После этого оба предались страстной молитве за спасение из рук агарянских.

Между тем приставленный к гонцам старший стражник-мехмандр открыто вымогал подарки, грозя в противном случае кормить отбросами.

– Ты у нас смотри, – стращали его наши. – Сразу расскажем хану и визирю!

На что мехмандр плевался нехорошо:

– Я никого не боюсь, ни хана, ни Кулун-бея, потому как моя мать – сестра матери самого хана и он относится ко мне как к младшему брату.

Погоревав (а что поделать?), отсыпали гонцы мздоимцу десять рублей серебром, но все равно мехмандр кормить стал очень скудно.

Так и сидели Воронин с Святовым взаперти, смотрели через окошко на синее небо и печалились, что «обратного пути для них и в помине нет».

Впрочем, затем стало несколько повеселее. По просьбе ханских вельмож стал мехманд водить гонцов к ним в гости для разговоров и расспросов. Расспрашивали вельможи хивинские о России и царе Петре, о его войне со шведами и о новой столице на Неве, о торговле астраханской, но более всего о Бековиче и его войске. Воронин с Святовым что-то говорили, а где-то прикидывались простаками: мол, ничего не знаем, не нашего, мол, ума дело. Влиятельный Досун-бай, не получив ответы на интересовавшие его вопросы, кричал гонцам:

– Для чего русские города строят на чужой земле? Разве после этого можно жить в мире?

Говоря о городах, Досун-бай явно имел в виду крепость в урочище Красные Воды. Злились хивинцы и на туркмен, почему те дают русским проводников до Хивы и вообще почему помогают.

Даже те несколько раз, когда провозили Воронина со Святовым по улицам, видели они, как в Хиве появилось много воинов – кайсаков, узбеков и каракалпаков. Шергази явно собирал большое войско. Как проговорился в одном из разговоров мехмандр, скоро войско выступит в поход и встретит гяуров в безводных местах огромной силой. Единственное, что удалось Воронину со Святовым, так это передать подробное письмо обо всех своих злоключениях Бековичу с калмыком Ачиксаеном-Кашкой. В письме они написали о причинах своего задержания и вообще о положении дел в Хиве. Особо отметили неудовольствие хана от ожидаемого вооруженного посольства Бековича: «И в Хиве опасаются и помышляют, что-де эта не посол, хотят-де обманом нам взять Хиву».

Ачиксаен-Кашка слово сдержал и письмо в Астрахань Бековичу передал. Но тот, послание прочитав, лишь посмеялся:

– Когда хан хивинский увидит мои пушки, он сразу сменит тон и склонит голову. Все его угрозы не стоят и ломаной полушки.

Что ж, у князя Бековича-Черкасского было немало пороков, но самым страшным среди прочих была гордыня. Именно она и станет причиной всех его будущих бед…

Что касается поручика флота Александра Кожина, то прибыв в Астрахань, он принял команду над двумя скампавеями и несколькими малыми судами, чтобы произвести новую опись берегов Каспийского моря.

Однако уже перед самым выходом в море он неожиданно получает новое предписание царя Петра: «Если отпустит капитан гвардии Черкасский, ехать водою Амударьи рекою (или иными, кои в нее упали)… до Индии». Но Петр был нетерпелив, а потому столь неожиданно переменил первоначальный план. Если ранее план Петра относительно Кожина был таков: поручик должен был следовать с отрядом Бековича до Хивы, затем с рекомендательным письмом хивинского хана под видом купца добраться до Эркета, где его бы уже ждал отряд и 35 купцов, посланных сибирским губернатором князем Гагариным. После этого, объединив купцов в караван, Кожин должен был добраться с ним до Индии. Теперь же он должен был идти до Амударьи, а далее, уже по реке, самостоятельно двигаться в направлении Индии.

Получив новое приказание, Кожин решает не отвлекаться на тщательное картографирование побережья Каспия. Тогда же заезжавший в Астрахань всезнающий хан Аюка поведал Кожину, что получил извещение, будто в Хиве нежданного посла Бековича и всех, кто с ним придет, будет ждать плаха с топором.

А вскоре Кожину пришло и письмо от генерал-адмирала Апраксина. Тот писал строптивому поручику: «По прибытии в Астрахань поступить в команду князя Черкасского», но при этом сосредоточиться только на своем секретном задании. Дальнейшую же картографию передать князю Урусову с поручиком Травиным. Кроме того, этих двоих, а также всех остальных находящихся в Астрахани флотских офицеров переподчинить Бековичу.

Кожин долго вертел в руках генерал-адмиральское письмо. И так думал и этак. Наконец решил: коль он обнаружил обман Бековича с устьем Амударьи, значит, тот не только обманщик, но и изменник. Ну а приказы изменника исполнять никак нельзя. Посему он их исполнять и не будет, а о причинах своеволия отпишет подробно и Апраксина, и государю. Те его, конечно же, поймут. Не откладывая в долгий ящик, сразу же и отписал генерал-адмиралу.

Письмо Кожина Апраксин получил уже в августе, крейсируя посреди Финского залива на линейном корабле «Ингерманланд». 64‐пушечный флагман держал курс к острову Борнхольм, где Балтийский флот должен был продемонстрировать шведам свою мощь и, может, а если повезет, вызвать их на генеральный бой. Оставив шканцы на капитана Госслера, генерал-адмирал большую часть времени пребывал в салоне, разбирая накопившиеся бумаги. Дошла очередь и до дел астраханских. Прочитав текущую почту о препирательствах Кожина с Бековичем по устью Амударьи, Апраксин, повздыхав (вот ведь не живется людям мирно!), затребовал себе карты Бековича и Кожина, чтобы уже самому разобраться в том, кто говорит правду, а кто врет.

За резными окнами адмиральского салона широко гуляла свинцовая балтийская волна. Скрипя деревянными шпангоутами, «Ингерманланд» впервые держал курс в открытое море. Российский флот выходил из теснин Финского залива на оперативный простор.

Тем временем в Астрахани все не унимались. Вернувшийся туда к зиме известный интриган персиянин Заманов доложил Бековичу:

– Ваше высокородие! Должен известить вас, что на самом деле несносный Кожин отчудил в Астрабаде и из-за чего посла нашего местный хан в Исфахан не пустил?

– Что же? – сразу придвинулся заинтересованный доносом Бекович.

– Дело в том, что астрабадский хан по прибытии в его гавань судов каспийской экспедиции выслал навстречу русским своих людей, чтобы те проводили их в город, где намечался богатый прием. Но Кожин ни сам с ними не поехал, ни бывшего при нем унтер-лейтенанта Давыдова не отпустил. А затем, внезапно напав на пасшееся близ берега стадо буйволов, часть из них перестрелял, после чего забрал несколько туш на борт и с этой добычей удалился в море. Ну не сумасшедший ли?

На Бековича рассказ Заманова произвел должное впечатление:

– Знал я, что Кожин – человек без узды и чести, но нынче он, кажется, совсем взбесился!

Да и на самом деле, как можно объяснить поведение Кожина? Тебя хан к себе на пир призывает, уже и плов бараний приготовили и гурии сажей брови подвели, а этот вдруг коров из ружей разбойничьих настрелял и был таков. Но не будем торопиться. Разумеется, «бешенство» Кожина, о котором поспешил известить всех Бекович, здесь ни при чем. Начнем с того, что Кожин просто вообще не доверял азиатским ханам и астрабадскому в частности. Ну а посылать Давыдова в Персию после предупреждения о его неминуемой казни было бы подлостью по отношению к боевому товарищу.

Кроме этого, все сказанное астрабадским наместником подтвердил и встретившийся с Кожиным многоопытный калмыцкий хан Аюка. Так что в своей правоте Кожин был уверен полностью. Ну а прав ли в действительности был флотский поручик или нет, покажут нам трагические события следующего, 1717 года…