Далее Петр вновь вернулся к делам серьезным:

– В Балтике мы прорубили уже окно в Европу и встали на здешних берегах накрепко. Теперь настала пора рубить окно на Востоке, через ханства закаспийские до самой Индии. Тебе выпала честь и доля взять в руки сей тяжелый топор первым. Знаю, что ждут трудности преогромные, непонимание и лишения, но верю, что все преодолеешь и поручение мое исполнишь как должно.

– Исполню, государь! – только и смог произнести Кожин, потому, как ком в горле от переизбытка чувств встал.

А чтобы царь не увидел его слез, голову опустил.

Но Петра провести было не просто. Взял он поручика за подбородок, приподнял его, заглянул в глаза, улыбнулся:

– Слез впереди тоже будет много, но, надеюсь, не токмо скорбных, но и радостных!

27 января 1716 года Кожину был вручен указ об отправлении его в Астрахань для описания берегов Каспийского моря, который он должен был предъявлять всем начальствующим лицам, чтоб оказывали всемерную помощь, а также секретная инструкция из пяти пунктов о поездке в Индию, которую он не смел показывать никому.

Пункты сей секретной инструкции гласили, что должен поручик отбыть из Астрахани с отрядом князя Черкасского, а добравшись до Хивы, продолжить поездку в одиночку, под видом купца, как можно дальше на восток, разведывая караванные пути в Индию, собирая сведения о ней и составляя карты с описаниями самыми подробными. Ежели же удастся добраться до самой Индии, то должен будет Кожин там все обстоятельно выяснить и, обратно вернувшись, все царю лично доложить, подготовив карты для будущего похода армии к границам индийским. Что касается взаимоотношений с князем Бековичем-Черкасским, то в указе Кожину было велено «соображаться с описаниями Бековича, если они верны». Такая приписка пришлась поручику по душе, ибо оставляла право на определенную самостоятельность.

Помимо указа и инструкции на руки Кожину была дана и открытая охранная грамота за подписью Петра I, которая гласила: «Божиею Милостию, Мы Петр I-й Царь и Самодержец Всероссийский… объявляем… понеже мы за благо рассудили нашего морского флота офицера Кожина отправить… в Каспийское море, ради осматривания на оном хода и пристаней для путешествия подданных наших в Персию…» На обороте грамоты был сделан персидский перевод.

Наступало время конкретных дел.

В то время как Петр давал наставления поручику Кожину, новоиспеченный гвардейский капитан Бекович уже ехал к Астрахани. Прислонившись к заиндевевшему оконцу кареты, он в какой уже раз перечитывал царскую инструкцию, которая гласила:

«1). Надлежит над гаванью, где бывало устье Амударьи-реки, построить крепость человек на тысячу, о чем просил и посол хивинский;

2). Ехать к хану Хивинскому послом, а путь держать подле той реки и осмотреть прилежно течение ее, а также и плотину, если возможно эту воду опять обратить в старое ложе, устроив городок и произведя некоторые сооружения, долженствовавшие возвратить древнему Оксусу славное некогда течение его к морю Хвалынскому, а прочие устья запереть, которые идут в Аральское море;

3). Осмотреть место близ плотины, или где удобно, на настоящей же Амударье-реке для строения крепости тайным образом и, если возможно, то и тут другой город сделать;

4). Хана хивинского склонить к верности и подданству, обещая ему наследственное владение, для чего предложить ему гвардию, чтоб он за то радел в наших интересах;

5). Если он охотно это примет и станет просить гвардии и без неё не будет ничего делать, опасаясь своих людей, то дать ему гвардию, сколько пристойно, но чтоб была на его жалованье; если же станет говорить, что содержать ему её нечем, то на год оставить её на своём жалованье, а потом, чтобы он платил;

6). Если таким или другим образом хан склонится на нашу сторону, то просить его, чтоб послал своих людей, при которых и наших два человека было бы, водою по Сырдарье-реке, вверх до Эркети-городка, для осмотрения золота;

7). Также просить у него судов и на них отпустить купчину в Индию по Амударье-реке, наказав, чтоб изъехал ее, пока суда могут итти, и потом продолжал бы путь в Индию, примечая реки и озера, и описывая водяной и сухой путь, особенно водяной, и возвратиться из Индии тем же путем; если же в Индии услышит о лучшем пути к Каспийскому морю, то возвратиться тем путем и описать его;

8). Будучи у хивинского хана, проведать и о Бухарском, нельзя ли и его хотя не в подданство, то в дружбу привести таким же образом, ибо и там также ханы бедствуют от подданных;

9). Для всего этого надобно дать регулярных 4000 человек, судов сколько нужно, грамоты к обоим ханам, также купчин к ханам и к Моголу;

10) Из морских офицеров поручика Кожина и навигаторов человек пять или больше послать в обе посылки: в первую под видом купчины, в другую – к Эркети;

11). Инженеров дать двух человек;

12). Нарядить казаков яицких 1500, гребенских 500, да 100 человек драгун с добрым командиром, которым идти под видом провожания каравана из Астрахани и для строения города; и когда они придут к плотине, тут им велеть стать, и по реке прислать к морю для провожания князя Черкасского сколько человек пристойно; командиру смотреть накрепко, чтоб с жителями обходились ласково и без тягости;

13). Поручику Кожину приказать, чтоб он там разведал о пряных зельях и о других товарах и, как для этого дела, так и для отпуска товаров, придать ему двух человек добрых из купечества, чтоб не были стары».

На козлах кареты рядом с кучером по-прежнему сидел верный Иван Махов, с кривой саблей и двумя пистолетами за кушаком.

В Москве Бекович остановился отдохнуть в родном ему семействе князей Голицыных. Мчавшийся же вслед за ним поручик Кожин никаких остановок не делал, а потому волею судьбы за Москвой на занесенной снегами почтовой станции произошла их первая встреча. Увы, дружбы между обоими с первой же минуты не сложилось.

Вначале оба начали спорить, кому первому подадут лошадей. Каждый топал ногами и тряс перед другим именным царским указом. Затем, когда наконец выяснили, кто есть кто, сразу начали спорить, кто главней. Бекович, по своему обыкновению, первым попытался нахрапом взять верх над Кожиным, заявив, что отныне тот его подчиненный. В ответ флотский поручик, не стесняясь в выражениях, сразу же поставил князя на место:

– А пошел бы ты, кабардинец, к своей матушке, а потом и далее! Не тебе, неучу морскому, мне, любимцу царскому, команды командовать! И немедля предъяви мне указ, в котором твои права надо мною прописаны!

Что и говорить, злоречив был поручик Кожин. На слова эти горячий джигит Бекович сразу же схватился за кинжал. Дернул его туда-сюда в ножнах и зловеще пообещал:

– Ну погоды! Встретэмся в Астрахани, узнаэшь, кто кэм командовать должэн!

Вот так они встретились и так расстались… Отныне Бекович и Кожин останутся врагами до самого смертного часа. Впрочем, одному из них удастся все же испытать минуту торжества над другим.

Кто был прав, а кто нет в том столкновении на забытой богом почтовой станции, и сегодня сказать однозначно нельзя. Кожин полагал, что он выполняет отдельное, самое главное, задание, порученное ему лично царем. Поручик был уверен, что именно для обеспечения успеха его предприятия вообще затеяна вся история с Бековичем. Последний же был уверен абсолютно в обратном, в том, что главное дело поручено именно ему, а посему именно он должен полновластно командовать каким-то там флотским поручиком, хотя в царской инструкции относительно Кожина было сказано, что он (Бекович) может приказать ему только искать некие «пряные зелья» и не более того.

В тот же день, расставшись, оба написали по первой взаимной жалобе. Бекович жаловался, что строптивый поручик ему не подчиняются, а Кожин заявлял, что самодурства над собой не потерпит.

До Астрахани Бекович и Кожин добрались порознь лишь к середине апреля.

На этот раз первым делом Бекович решил произвести плавание вдоль восточного берега Каспия, чтобы поставить там опорные крепости, а уже в следующий поход двинуться с большим экспедиционный корпусом сухим путем прямо на Хиву. Однако, вернувшись в Астрахань, капитану Преображенского полка пришлось заниматься отнюдь не приготовлениями к плаванию, а совсем другими делами. Как оказалось, недалеко от города с начала зимы бродила орда кубанского сераскира Бахты-Гирея – давнего соперника калмыцкого хана Аюки. Но дело было не только и не столько в противостоянии двух степных ханов. Дело в том, что Аюка имел к тому времени немалые заслуги перед Петром. Калмыцкая конница безжалостно подавляла все восстания внутри государства: булавинское, астраханское и башкирское. Калмыки сражались в Северной войне, особо же отличились в битвах при Лесной и Полтаве. Среди кочевых племен Аюка слыл не только авторитетным ханом, но и настоящим батыром. Огромной силой он мог похвастать с детства, за что получил и свое имя – Аюка, то есть медвежонок. Увы, Аюка был последним полновластным степным ханом. Если в России наступало время революционных политических и военно-экономических перемен, то в Великой степи заканчивалась эпоха последних батыров…