– Ладно. Не беспокойся. Давай выпьем, чтоб у тебя всё было хорошо, – произнёс Кауфман и, плотоядно оскалившись, добавил: – И мне от тебя хорошо… чтоб было.

Он разлил коньяк в фужеры. Один из них подал Эльвире. Второй небрежно сверху обхватил пальцами и подставил пузатую поверхность хрусталя для чоканья. Но встречного действия не последовало. Женщина была ещё на своей волне:

– Интеллигентик недорезанный! Я думала, что они все давно повымерли. И вот – на тебе! – зло бросила Эльвира, но тут же её лицо искривила усмешка. – Он чем-то учителя химии мне напомнил. Мы его в школе Пробиркой дразнили. Так этот химик – жадный был на оценки, сквалыга – скончался в девяносто восьмом, когда им зарплату водкой выплачивали. Видно, его биохимические реакции, – ехидно завершила она свою тираду, – оказались несовместимыми с жизненными обстоятельствами.

– Учитель, что, сволочь был? – лениво уточнил экзекутор, немного разочарованный тем, что первая искра возбуждения сработала вхолостую.

– Да нет… Слишком правильный… А такие, ты сам знаешь, хорошим людям только жить мешают.

– Ну, тогда давай за нас, хороших!

Осушив фужер, Кауфман прижал к себе Эльвиру. Приятная истома начала обволакивать его тело. Они сидели, утопая в подушках мягкого дивана. Напротив, на стеклянном журнальном столике, стояла откупоренная бутылка с придвинутым к ней пустым фужером, лежал новенький айфон и потрескивала, пламенем подогревая страсти, красная винтовая свеча с державшим её бронзовым амуром.

Неожиданно, как назло, раздался звонок.

– Господин главный экзекутор! С вами говорит оперативный дежурный по чрезвычайным ситуациям. Докладываю: ваш водитель в реанимации.

– Что случилось?

– В двадцати километрах от города он на большой скорости врезался в тракторную тележку, которая без сигнальных огней выехала на трассу. Подробности выясняем.

– Ещё пострадавшие есть?

– Нет. Фермер, что был на тракторе, отделался небольшими ушибами.

Разговаривая с дежурным, Кауфман продолжал сидеть, обхватив плечи Эльвиры левой рукой. Затем положил на место телефон и, отведя голову назад, стал освободившейся рукой чесать едва наметившуюся проплешину на затылке, которую ещё не было видно, но изрядно поредевшие там волосы начали причинять ему беспокойство.

– Как же они все достали! – томно выдохнула Эльвира. Она поставила фужер с недопитым коньяком на столик и, резко поднявшись с дивана, взгромоздилась, как наездница, к экзекутору на колени. Теперь уже её руки лежали на плечах Кауфмана. Затем нежно, слегка прикасаясь, красавица провела ладонями по его шее и направила их вверх, к голове; потеребила, перебирая пальчиками, волосы, словно заботливая птичка, чистящая пёрышки своему партнёру.

Наконец, почувствовав, что лёгкий массаж его расслабил, Эльвира пригнулась и сделала медленный глубокий выдох, будто согревая шею экзекутора для последующих прикосновений губами. Словно опытный автогонщик, готовящий к выезду двигатель в холодную погоду, она дополнительно прошлась языком по его шее и вдруг внезапно смачно чмокнула возле уха.

От неожиданности у мужчины мурашки пробежали по коже. Он заводился. Тело Эльвиры едва уловимо пахло лилией и жасмином, чувственное наслаждение усиливалось добавлением ещё каких-то непонятных, но опьяняюще-манящих ароматов – его последний подарок: духи Versense от Версаче. Да к чертям собачьим какого-то там Версаче! В эти мгновенья экзекутор готов был бросить к её ногам целый мир!

Ближе к полуночи, когда в ладошках амура, покорно державшего свечку, прилично набралось оплавленного воска, Кауфман задул чуть потрескивавший фитилёк. Теперь до утра мир мог не тревожиться и спать спокойно.

К воскресенью погода испортилась. Ночью стало прохладно. Пушинки облаков вились вокруг луны, стараясь зацепиться за её стареющий серп, а когда рассвело, тучи заволокли всё небо. Они были похожи на клочья грязной бараньей шерсти. Постепенно уплотнялись, сгущая тёмные краски; угрюмо придавливались к земле, пока, наконец, сами не расплакались. Заморосило под вечер, но надолго. Скорее всего, в ближайшее время погожих дней не ожидалось.

В понедельник в управлении весь день горел свет. От этого хоть немного становилось уютней, что спасало людей, предрасположенных к хандре.

По дороге на службу, несмотря на непогоду и плохое самочувствие, Петрович специально сделал огромный крюк, чтобы осмотреть прилегающую к салону Эльвиры территорию да заодно убедиться в целесообразности установки там пандуса.

Это был угловой и единственный вход, обращённый к улице, в панельной, из лазурно-белой мозаики, пятиэтажке. Мелкий дождь шелестел, слегка постукивая по голубому прозрачному навесу, укрывавшему от непогоды массивную, но изящную кованую лестницу, и подпитывал влагой небольшой партерный газончик, который отчётливо подчёркивал ухоженность травостоя, расположенного рядом с салоном, по сравнению с остальной заросшей бурьяном территорией возле дома.

«Так вот почему Эльвира болезненно отреагировала насчёт пандуса! Она всё построила. Потратилась. Навела уют. Лишь потом решила узаконить. И кто теперь будет виноват? Проектировщики выполнили работу по факту. Коммуникации в порядке. Архитектура утвердит и без согласования с нами. Им не впервой это делать. А потом разбираться не будут. Сколько в городе подобных объектов понастроено!» – мысленно успокаивая себя, Петрович направился в управление, прячась под небольшим чёрным зонтиком от непрекращающейся мороси. Он не был Дон Кихотом, поэтому считал бессмысленным сражаться с ветряными мельницами и ожидать справедливости от тех, кто её обязан, но не желал обеспечивать. Подписывать документ с имеющимися нарушениями Петрович не решался, но и ввязываться в драку, заранее зная печальный результат, тоже не хотелось.

В коридоре толпились посетители. Люди, видно, ещё не утомились ожиданием и, оттаивая в тёплом помещении, мирно разбирались в очерёдности. Начинался приём. Попавшаяся навстречу кадровичка выразительно постучала указательным пальцем по предполагаемым на запястье часам.

– На задании был, – не вдаваясь в подробности, сухо отреагировал Петрович.

В кабинете шибануло в нос прогорклым печным дымом. Напротив Раечки сидела женщина неопределённого возраста, в чёрной мужской куртке, с двухлетней девочкой на коленях, тоже, видно, одетой в курточку с чужого плеча. Рядом с ней стоял мальчик лет пяти в грязных резиновых сапожках.

Раечка вытащила из сумки горсть конфет и положила на стол:

– Угощайтесь.

Мальчик схватил самую большую, чернослив в шоколаде, и, разорвав обёртку, с жадностью принялся отгрызать лакомые кусочки.

– Да ты не торопись, Дима, всё вам! – сказала ему Раечка, пока мать давала конфетку девочке.

Это были давнишние клиенты управления. Раечка познакомилась с ними вскоре после устройства на работу, выехав в дачный посёлок с обследованиями неблагополучных семей. Тогда отца детей за торговлю наркотиками арестовали, а мать, как поступила информация, подмешивала зелье в грудное молоко, чтобы малютка меньше кричала.

В продымлённом домике было холодно и голодно. Из продуктов обнаружилось лишь какое-то месиво из овсяных хлопьев. Оно находилось в закопчённой кастрюле, стоявшей на перепачканной сажей нетопленой печке. Чуть дальше, в маленькой узкой комнатке, больше похожей на чулан, возле двери на ржавых металлических прутьях стоял «козёл» – самодельный обогреватель с намотанной на асбестовую трубу раскалённой спиралью. На выцветшем промасленном диване мальчик, на вид которому было года три, пытался вкрутить крышку в пластиковую бутылку из-под «Буратино». Рядом с ним на подушке с непонятного цвета наволочкой спал завёрнутый в старое верблюжье одеяло грудной ребёнок – дочка хозяйки дачи. «Козёл», видимо, сильно обезвоживал воздух и сжигал кислород, отчего девочка учащённо тяжело дышала и жалобно всхлипывала во сне, а крылышки её носа, постоянно раздуваясь, безуспешно пытались помочь закачать побольше воздуха в лёгкие.