Её нижняя губа начала набухать, как на дрожжах, а из-под сурово сдвинутых век зло выстреливали глазки, отчего, казалось, даже зашевелились иголки на подоконнике.

– Идите разбирайтесь, – махнула она рукой и взялась за трубку телефона, дав понять, что разговор окончен.

Про злополучный кактус Петрович вспомнил, возвращаясь в свой кабинет. Его начальница привезла из дома, когда от неё сбежал очередной сожитель. И хотя с тех пор замужем она больше не была, среди сотрудниц начала гулять байка, будто бы увольнения мужчин из управления стали происходить после того, как те в кабинете натыкались глазами на иголки её любимого уродца.

«Не думай о белом осле», – пытался отогнать от себя глупые мысли Петрович. Но иголки лезли и лезли, продолжая колоть мозги.

– Ну, как там? – с нетерпением ожидавшая результатов беседы Раечка встретила его у самой двери.

– Красотка показала шипы, – мрачно усмехнувшись, ответил Петрович. – А наша фурия извиняться заставляет.

– А вы?

– За что?

– Ну, может, сходите, посмотрите объект. Типа посоветуйте что-нибудь.

– Я ей уже советовал.

– И что теперь делать?

– Знаешь, Раечка, у меня утром было лирическое настроение. Маяковского вспомнил. У него есть одно стихотворение. «Вам» называется. Там про буржуев написано, которые жируют в кабаках, когда солдаты гибнут на фронте. И заканчивается оно очень сильно:

Так вот, у меня соседка бар, что на Центральной площади, держит. Брошу всё и пойду к ней официантом.

Но Раечке в этот момент было не до шуток и не до стихов. Женская интуиция ей подсказывала, что всё это ничем хорошим не закончится. Обидно стало за Петровича и жалко его. Но как ему помочь, она не знала.

Главный экзекутор был казачком засланным: явно на пересидке. Ждал повышения. Но время, будучи личностью незаурядной, даром не тратил. Ему нравилась идея Эдисона насчёт насоса, которую в этом небольшом городке удалось творчески подстроить под себя: каждый раз, если какой-либо проситель открывал дверь кабинета, резервуары хозяина заметно пополнялись – не червонцами (так говорили раньше), а свеженькими «пятёрами».

Как опытный рыбак, он умело готовил подкормку, насаживал приманку, забрасывал удочки и в нужный момент подсекал добычу. Правда, случались и осечки. В городе тоже имелись ушлые хищники, которые срезали леску, уходили вместе с крючком. Тогда, чтобы бесславно не покинуть прикормленное место, приходилось часть улова отправлять тем, кто сидел повыше.

Фамилия у экзекутора был интересная – Кауфман. Недоброжелатели и завистники, которых, кстати, тоже хватало, называли его за глаза презрительно по-русски Торгаш. Однако их лёгкий зуд мешал ему получать от жизни удовольствия меньше, чем комары на Кубани, когда на зорьке сомы или усачи теребили и тянули в мутную воду леску.

Утром в пятницу по пути на службу водитель попросил у экзекутора разрешения пораньше уйти домой. Они с женой решили отметить день рождения сына – ожидали гостей. Кауфман не возражал. Он и сам собирался сразу же после обеда повезти семью к родителям жены, но вскоре, после звонка Эльвиры, срочно поменял планы.

Его кабинет служил в советское время актовым залом для работников консервного завода и изменился лишь тем, что здесь сделали перегородку в одно окно для комнаты отдыха главного экзекутора. Процветавшее в советские годы предприятие в девяностые не выдержало конкуренции с дешёвым импортом и обанкротилось. Весь металл из цехов вырезали и отправили на вторсырье. Помещения продали предпринимателям, а административное здание в счёт погашения налогов досталось местной администрации, которая и передала его экзекуторской службе, решив, между прочим, что руководителю такой серьёзной структуры просто необходима ещё и комната для релаксации.

Николай, водитель Кауфмана, человек габаритный, по долгу службы почти ежедневно бывал здесь, но и тот каждый раз, входя в кабинет, тушевался от необъятности пространства и сумрака, вызванного массивными зелёными шторами. В противоположной от входной двери стороне утопал в чёрном крутящемся кресле щуплый, по-видимому, ниже среднего роста, мужчина лет тридцати пяти. Темноволосый, с аккуратной короткой стрижкой и правильными чертами лица, он мог расположить своим внешним видом, если бы не хищный, буравящий взгляд выцветших глаз, выражавших недоверие к любому вошедшему, будь то подчинённый, проситель или представитель смежных структур.

Явившись по срочному требованию, Николай плавно, едва касаясь пола, насколько это возможно было для грузного человека, приблизился к столу шефа.

– Вчера меня угостили хорошим коньяком, пойди, – Кауфман подбородком указал на комнату отдыха, – возьми из ящика пару бутылок себе.

Когда водитель вернулся и с довольной расплывшейся улыбкой стал рассматривать звёздочки на этикетках, экзекутор продолжил:

– В два часа заберёшь моих из дома и отвезёшь в Ростов. А гостям своим передашь, чтобы, тебя дожидаясь, выпили. Коньяк хороший, дорогой. Вряд ли они такой пробовали.

– Всё понял!

Лицо Николая мгновенно преобразилось и приняло решительно-преданный окрас, как будто он с потаённым нетерпением только и ждал, когда, наконец, удостоится чести выполнить это поручение. Разводить сантименты здесь было не принято. Тем более получил такой драгоценный презент из барского ящика. Шеф, по всей видимости, сегодня в хорошем настроении. Даже в уголках кошачьих глаз Кауфмана заиграли гусиные лапки.

Водитель не ошибся. Знакомство с Эльвирой преобразило экзекутора, вплеснув яркие краски в его прагматично-жёсткую жизнь. Естественно, он не был святошей. И мог позволить себе близкую связь с очередной пассией. Претенденток на это дело всегда хватало. Многие женщины жаждали его объятий. И получали. Разовые. С ней же всё пошло по-другому.

Кауфман вспомнил, как на новогоднем корпоративе в местном ресторане, где одновременно праздник отмечали несколько организаций, Эльвира сама пригласила его на танец под песню «Ах, какая женщина!».

Сначала они попытались вальсировать, но, постоянно натыкаясь на другие пары, поумерили пыл и затерялись в толчее танцевавших.

Полумрак, популярная мелодия, ошалело пульсирующая цветомузыка, разлетающиеся по залу от крутящегося шара снежинки – всё это будоражило кровь. А от самой Эльвиры исходил чарующий терпко-чувственный запах, который манил, зазывал в объятия.

Они попытались говорить, но перекричать музыку было трудно. Поэтому сразу же после танца решили сбежать с вечеринки. И вскоре оказались на его даче.

Кто не верит, что прежде всего обоняние порождает обожание, – человек ущербный. Пусть обращается к отоларингологу. Почти год прошёл, а от шлейфа сладострастного дурмана, исходившего от её тела при первой встрече, ему до сих пор сносило крышу. В такие моменты тестостерон заглушал мозги и обесточивал все остальные инстинкты.

Выпроводив водителя, Кауфман поднялся из-за стола и, собираясь с мыслями, начал медленно прогуливаться по кабинету. Затем позвонил начальнице управления социальной поддержки и посоветовал обуздать зарвавшегося сотрудника, который не умеет разговаривать с нужными клиентами.

– Да, да, я всё понимаю. Лучший салон в городе! Таким людям, как Эльвира Станиславовна, будем помогать и поддерживать, – в ответ услышал он голос женщины, по-военному взявшей под козырёк.

Правда, вечером на даче экзекутор приструнил и Эльвиру:

– Сколько раз тебе объяснять: возникла проблема – звони! Улажу. Теперь же возни больше будет!

– Да я и представить себе не могла, что такое случится, – попыталась оправдаться она. – Всегда получалось. А тут старикашка, маленький, сухощавый, противный такой.