«Бюрократ», — сразу решил я. То же подумал и Разживин: это я увидел по его глазам.

— У вас… все в порядке, — наконец в нос и словно бы удивленно сообщил инструктор Леньке. — Русский язык и литературу будете преподавать? — Он с важностью сдвинул выгоревшие бровки. — Гм. Э-эм-да. Шестые-седьмые классы в городской школе еще пожалуй… э-э-э. Гм. Пожалуй, свободны. Да. Свободны. Предупреждаю! — И тут голос его опустился на целую октаву ниже. — Квартирами не обеспечиваем. Подыскивайте сами.

— Плохо вы встречаете молодых специалистов, — сказал Разживин. — Придется нам с тобой, Виктор Федорович, пока снять одну комнатенку на пару.

Для придания моей особе значительности и веса он величал меня по имени-отчеству.

— Повесим гамаки возле школы, — сострил я, а сам невесело подумал: в гамак семью не втиснешь. Что запоет теща?

— Жилищный кризис, — безучастно сказал инструктор. Он огладил прыщавое, в свежих порезах лицо и вдруг, оживившись, совсем другим тоном спросил: — Скажите, в Москве можно купить лезвия для безопасной бритвы? У нас совсем нету. Приходится старые точить о стакан… дерут.

— Достать лезвия можно, — в один голос ответили мы с Ленькой, — только за ними неделями надо гоняться по всем магазинам.

Инструктор опять куда-то уходил и пропадал минут пятнадцать, вернувшись, мелкими глотками напился воды из рябого стакана и лишь после этого, не торопясь, придвинул мои документы, долго их просматривал, изучал, тихонечко шмыгал носом. Ногти у него были плоские, обгрызенные до мяса, а на обоих мизинцах кокетливо отращены. Очевидно, здесь была такая мода, не знаю только, модно ли было содержать их грязными?

— Вас, товарищ, — наконец важно сказал мне инструктор, — мы в районном центре обеспечить работой не можем. Только на периферии.

Сюр-приз! Я-то делал снисхождение, отправляясь в Истру, а меня и брать не хотят. Как же так? А мне городок пришелся по душе, я уже смирился с мыслью, что комнату придется задорого снимать у местных обывателей.

— Почему это? Разживина берете…

— Сравнили, — снисходительно ответил инструктор и важно отдул губы. — У товарища Разживина направление МОНО. Притом у него высшее педагогическое образование, мы ему даем старшие классы. А у вас? Рабфак. И явились самотеком. Истра — место дачное, красивое, у нас от заявлений отбою нет.

Образование нужно? Бумажку? Знал бы ты, покорябанная чинуша, что перед тобой писатель. Правда, пока малоизвестный, но чего в жизни не бывает? Вот вышел «Карапет», и, глядишь, заговорит вся Россия. Еще сам будешь нахваливать. Гордитесь небось, что в Истре когда-то жил Антон Чехов, Исаак Левитан? А то поселился бы и Виктор Авдеев. Ну черт с вами, теперь и сам не хочу прославлять эти места своим присутствием. Обойдусь без вашей провинциальной дыры.

Незаметно для инструктора Ленька Разживин оттер меня от стола, придавив ногу. Я чуть не запрыгал по районо. Ко-со-ла-пый!

— Далеко начальная школа, которую вы можете предложить Виктору Федоровичу? — очень вежливо, почти заискивающе спросил Ленька инструктора. — Может, есть в пригороде? — И словно бы между прочим добавил: — А уж мы бы вам лезвия бритв непременно достали. Целых две пачечки.

Выражение важности сбежало с лица инструктора, и оказалось, что он совсем не чинуша, а, наоборот, умеет простецки улыбаться. И возрастом ничуть не старше нас. Просто не выспался, а показать не хотел, вот и напустил на себя значительность. Ну да: вишь, какие веки красные. Может, с какой девчонкой просидел до рассвета на лавочке?

— Только в глубинке, — сочувственно, почти виновато сказал инструктор. — От железной дороги шестнадцать километров. Вообще-то там ничего: магазин. Осенью, правда, грязновато, машины застревают… не всегда можно хлеб завезти. И электричества нету.

Сидеть на голодушке и без света? Да, наверно, еще в учительской избе полно тараканов? На это теща едва ли согласится. Инструктор опять раздумчиво потрогал щеку со свежими шрамчиками и вдруг радостно воскликнул:

— Совсем было забыл! У нас одна молоденькая учительница замуж собирается… военком из Боровска ухаживает. Преподает под самой Истрой. Если выйдет, я забронирую ее место за вами… А уж вы, пожалуйста, бритвочки не забудьте.

Оказалось, что инструктор-то просто рубаха-парень, да возможности в районе куцые. Одутловатый? Ничего подобного, мы за плохим освещением не рассмотрели. Он до того распростер к нам свою благосклонность, что вывел из районо и проводил до угла. Правда, он шел домой обедать.

— Вот какая тебе привилегия, Ленька, — сказал я, когда мы в дачном поезде возвращались в Москву. — Диплом будто пуля: все пробивает. Терпеливый ты. Выучился. А меня всю жизнь тошнило от тангенсов-котангенсов, косинусов-перекосинусов. Хоть бы они провалились в тартарары вместе со всей высшей математикой! И почему нет таких институтов, где бы надо было только сочинять рассказы да читать книжки?

Остаток лета я прожил в деревне. Вызов из Истры так и не последовал. Очевидно, молоденькая учительница не вышла замуж за боровского военкома.

Осенью я сам наведался в Москву. Друзья сообщили, что Ленька Разживин у себя «на даче». Съездить к нему? А что это даст? Я разнес три экземпляра нового рассказа сразу в три разные редакции «толстых» журналов: в одном не возьмут, авось в другом клюнет. Больно уж подолгу читают. Решил проведать Сергея Курганова. Жил Сергей у любимой женщины за Дорогомиловской заставой на Второй Извозной. Договор, заключенный с ним в Крыму, я выполнял добросовестно: почти насильно совал его сборничек «Возраст» всем знакомым. Частенько мне отвечали: «Стихи? Мы их как-то, знаете, не читаем. Там ведь, наверно, одни лозунги?» Теща моя, правда, сборничек взяла с удовольствием: неделю спустя я увидел, что она приловчилась накрывать им банку с малосольными огурцами. Оставшись у Курганова ночевать, я с жаром сказал, что всячески его пропагандирую.

— И не без успеха, Серега. Весь наш дом тебя наизусть знает. Книга твоих стихов, понимаешь… она, брат, все время на виду лежит.

Сказать всю правду у меня не хватило мужества: Сергей подумает, что я нерадиво отношусь к нашему договору. А что я мог еще сделать? К знаменитым писателям я больше не ходил, а молодые читали стихи Курганова и без моих рекомендаций.

— Ну и я делаю, что могу, — сказал Сергей, отводя глаза. — Всем нахваливаю твою книгу с пеной у рта. С одним типом чуть не подрался.

— Как чуть не подрался? — Я почувствовал неладное.

— Да очень просто: не признает тебя, и все. «Жиденькая повестушка. Никакого мастерства». Я ему: «Надо сперва разбираться в искусстве, а потом судить». А на днях, понимаешь, подсунул твоего «Карапета» на письменный стол Николаю Асееву. Знаменитость! Мастодонт! Ну, встал уходить, а он: «Курганов, вы тут уж в третий раз какую-то книжонку забываете». Я рукой за голову: «Ах, мол, вот рассеянность. Между прочим, выдающееся произведение, бьет, прямо как спирт». Асеев смеется… Он ведь остер на язык. «Я, говорит, не алкоголик. Еще хлебнешь, а потом три дня рвать придется».

Я попытался бодро улыбнуться: одеревеневшие губы криво дернулись.

— Прав ты был в Коктебеле, Серега: не хотят нас читать мастодонты. Ну и хрен с ними. Без них в люди вылезем. Знаешь… верни мои книжки обратно, а? Друзья просят, а дарить нечего.

«Вечная память нашему договору, — размышлял я, укладываясь на диване. — С души будто дохлого кота сняли».

Я чувствовал, что и Сергею стыдно о нем вспоминать.

Однако что же это такое? Вот у меня вышла и отдельная книга в «большой» литературе, а все не признают. В редакциях, куда я приносил свои рассказы, меня принимали за начинающего, «самотек», и рукописи возвращали со стандартной оценкой: «Слабо. Не подойдет. Читайте Максима Горького». Да что там! Прошло целых полгода, и лишь одна московская газетенка опубликовала на «Карапета» рецензию, и то кисло-сладкую. Написал ее знакомый мне начинающий критик и при встрече покровительственно намекнул: «С тебя причитается!» Вот жук! На моей книжке заколотил гонорар да еще и бутылку требует! Сам бы должен поставить! Неужели Прудаков был прав и нас похвалили как «беспризорников в искусстве»? Что же делать? На какие шиши жить? Наверно, придется-таки поступить куда-нибудь «чиновником» — подшивать бумаги. Тогда прощай литература! Смогу ли я после восьмичасовой лямки в учреждении корпеть над рассказами?