В конце концов я заснул под тихий плеск и журчание голоса. Мне снилась тьма.

С того дня я больше не проваливался в небытие, а засыпал и просыпался. Вернулся голод, к счастью, не такой страшный и всепоглощающий, какой бывал, пока организм приспосабливался к планете и торопливо латал себя. Обычный голод. Я съедал все, что приносила девушка, выпивал горячие горькие отвары, потом она приносила таз с водой, меняла повязки. Так продолжалось, пока однажды я не почувствовал, что силы вернулись.

Девушка вошла, поставила на табурет у кровати глубокую тарелку и привычно зажгла коптящий светильник на столе. Усевшись на край постели, она зачерпнула ложкой жидкую кашу. Я отвернулся и мотнул головой:

— Нет.

Она удивленно захлопала глазами и попробовала снова. Мне пришлось сжать губы. Чувствуя себя глупо и от того злясь, я отстранился и сказал тверже:

— Нет! Тебе придется меня развязать. Развязать, понимаешь? — Я указал взглядом на веревки, которыми были притянуты к кровати запястья, подергал их для большей выразительности.

Она улыбнулась неуверенно, потом ткнула мне ложкой в губы. Я зарычал, дернулся но тут же об этом пожалел. Девушка вскочила и, поставив тарелку на стол, выбежала из комнаты. Но тут же вернулась с ножом в руке и твердым шагом направилась ко мне. Я отпрянул, когда она приблизилась вплотную. Металл коснулся кожи, негромко скрипнули веревки, раз, другой, я поднялся в постели выше, уселся, потирая запястья. Девушка уселась на табурет. Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга, потом она четко произнесла, указывая на себя:

— Беата.

— Беата, — повторил я. — Это твое имя?

Она на миг сжала губы, недовольно дернула щекой. Повторив жест, она снова назвалась, а затем вопросительно вскинула брови, а ее палец указал на меня. Я ответил не сразу. Там, где существуют корабельные и планетарные информационные сети, нет необходимости в длинных словах, все можно передать образами. Мое же имя не просто длинное, оно состоит из сотни символов, куда входит вся информация о трех поколениях предков и системе, где меня произвели на свет. Вздохнув, я начал медленно и четко выговаривать звуки.

Девушка смотрела с недоверием. Когда я закончил, она улыбнулась, явно принимая все это за шутку. Указав пальцем на себя, она хотела повторить, но я отмахнулся и снова назвался, оставив ее ошарашено моргать.

Больше в этот день мы не разговаривали. Изредка я ловил на себе заинтересованный взгляд, но больше она ко мне не приставала. Зато на следующее утро, едва открыв дверь, она бодро прощебетала:

— Петер, эстас Беата!

Я улыбнулся в ответ. Так звали моего прадеда. Юто были первые звуки моего имени. Как бы то ни было, начало контакту было положено. Мне столько нужно было узнать!

Дни шли, проснувшись, я дожидался ее прихода, глотал жидкую безвкусную кашу, потом начинался урок. Девушка указывала на предметы или части тела и четко произносила их на местном языке, а я как мог повторял, иногда специально ошибаясь, чтобы услышать ее смех. Смеялась она хорошо, открыто, тут же срывалась в долгие щебечущие объяснения, а я откровенно ей любовался. Учиться было легко. Местный язык оказался страшно исковерканной версией галакто, где многие слова были искажены настолько, что изначальный смысл в них угадывался с огромным трудом. Но я старался, и вскоре уже мог более-менее связно объяснить, что где стоит и для чего это нужно. И тогда сказал Беате, что мне пора уже выйти на улицу.

Дойти до двери я смог без ее помощи, нелегкое умение перемещаться на двух ногах я восстановил сразу же, как Беата отвязала меня от кровати, проложив тропу к ведру в углу. Теперь ходил довольно бойко, пусть мерзкая каша и оставляла минимум сил. Сейчас я прошагал через комнату, задевая головой свисающие с потолка травы и паутину, выбрался в незапертые сени и открыл наружную дверь. В глаза ударил яркий солнечный свет, заставив зажмуриться. От свежего воздуха закружилась голова, я едва не упал, Беата подхватила меня под локоть, я почувствовал ее сильные руки и позволил вернуть себя в кровать.

На следующий день я смог выйти из дома и даже немного пройтись, заодно пополнив словарь новыми словами. Двор оказался совсем маленьким, от улицы его отгораживал высокий глухой забор из почерневших досок. По ту сторону росли деревья с густыми кронами и доносились незнакомые звуки. Перекрикивались отвратительными голосами какие-то птицы или животные. Я слышал их еще из дома и страшно бесился, когда они будили меня, когда за окном было еще темно. Обходя двор, я наконец увидел крикуна. Не выше колена, с огромным красным гребнем и переливающимся хвостом, он с важным видом ходил среди внешне похожих, но более мелких существ. Я ткнул в него пальцем:

— Кто?

— Петух, — с готовностью ответила Беата, потом указала на мелких: — куры.

Разные виды? Странно, я мог бы поспорить, что это самец с гаремом. Но ладно. Мы шли дальше, и я узнавал, что вот это, откуда берут воду, — колодец, вон там — сарай со свиньями, это — овин. Искаженные формы слов занимали место рядом с обычными, новые я просто запоминал, пусть с ними и было сложнее. Вернулся в дом совершенно разбитым, но довольным. Еще через день я потребовал встречи со старшими, и Беата пообещала, что все устроит.

Теперь я мог проводить снаружи почти весь день. Сидел на лавке у крыльца, бродил, вслушиваясь в звуки по ту сторону забора. Там кто-то ходил, что-то прокатывалось, доносились крики животных. Было много птиц. Пожалуй, слишком много: не привыкший, чтобы что-то болталось над головой, я дергался, стоило пронестись очередной пернатой твари. Приходили к забору и дети. Они шатались неподалеку, стараясь рассмотреть меня через щели, самые смелые залезали на деревья.

Так прошло несколько дней. Все шло точно по расписанию, разве что теперь повязок на мне не было, и под старой, но чистой рубахой страшно зудели розовые шрамы. К тому же, меня теперь лучше кормили. То ли жидкую кашу предписывало лечение, то ли поняли, что выживу и решили, что можно кормить получше. Мясо было жестким, хлеб странно похрустывал на зубах, но силы начали возвращаться с удвоенной скоростью. Беата приходила трижды в день, и каждый раз очень искренне удивлялась изменениям. Да я и сам теперь видел, как наливаются собранные микроботами мышцы, истаявшие за время болезни.

Наконец, однажды утром, на исходе недели с того дня, как я смог подняться, Беата не ушла сразу после завтрака. Она стояла у стола, глядя, как я пытаюсь прожевать похожий на подошву кусок мяса, и когда я уже почти отчаялся с ним справиться, сказала:

— Сегодня до старосты пойдем, велено тебе быть.

Я с готовностью бросил недоеденное в тарелку.

— Давно пора, — ответил я на галакто, а на местном уточнил: — сразу пойдем? Сейчас?

Она кивнула, и мы вышли из дома. Калитка в этот раз не была заперта. Беата шагала первой, а я, оказавшись снаружи, остановился и осмотрелся. Бедновато, грязно, под ногами в грязи колея в два ряда, напротив, шагах в двадцати, ряд заборов похуже того, за которым я провел столько времени. По ту сторону дороги щиплет траву крупное рогатое животное. Я не успел рассмотреть его в деталях, как меня окликнула Беата:

— Ты обезумел, что-ли? Коровы не видал? Пойдем, говорю!

Пока шли, я продолжал откровенно пялиться по сторонам. В Центре такого нет и быть не может, разве что на Земле, в каких-нибудь африканских резервациях еще остались… оставались, когда я начал полет, поселки дикарей, но меня туда никогда не тянуло. Здесь же приходилось привыкать ко всему: к диким звукам, вони, холоду и духоте, но привыкать не хотелось. Нужно быстрее объясниться с местными, чтобы они проводили меня в город. Не думаю, что он намного чище, но все же.

Дом старосты был самым высоким из тех, что я увидел здесь. Второй этаж нависал над оградой из толстых досок, в ворота пролез бы дом Беаты целиком, а в калитку прошли двое, не зацепившись локтями. Нам открыл худой бородатый мужик, такой суровый, будто это он тут хозяин. Я глянул в его недовольную рожу и отвернулся: на крыльце появился сам староста в компании человека, которого я сразу определил, как воина. Широкий в плечах, взгляд оценивающий, он окинул меня взглядом, моментально оценив выпуклые мышцы под простой рубахой. Мы с ним были одного роста, но он смотрел с таким превосходством, что я почувствовал себя раздетым, хорошо, что Беата сумела достать мне штаны и сапоги!