Зазвонил телефон. Начинается. Естественно, от поздравлений сегодня телефон раскалится. Неохотно снял трубку. Незнакомый баритон:

— Гвардии лейтенант Деген! Оперативное время двенадцать часов семь минут. Ровно через десять минут быть у памятника Ватутину. Форма одежды парадная со всеми орденами и медалями.

Я не успел спросить, какой сукин сын меня разыгрывает. В телефонной трубке уже раздавались гудки.

Кто же это может быть? Оперативное время… Такое мог сказать знающий военную службу. Причём, только офицер. Кто же позвонил?

Не будь этого оперативного времени, я бы плюнул на розыгрыш и остался дома. Но любопытно всё же, кто это? Ходу до памятника Ватутину максимум две минуты. Ордена и медали на пиджаке. Обычно они на гимнастёрке, на той самой английской суконной гимнастерке, которая была на мне с орденами и медалью в утро ранения. Заплаты на ней хлопчатобумажные. Не нашлось в госпитале английского сукна, чтобы придать моей гимнастёрке приличный вид. Эту гимнастёрку со всеми регалиями я надеваю раз в году, в день последнего ранения. Отмечаю его, как день рождения. На пиджаке ордена и медали оказались по уважительной причине. Перед отъездом в Израиль моего друга Мордехая Тверского мы решили сфотографироваться при полном параде. Мотин китель, похожий на ветошь уже тогда, когда бывший капитан Тверской донашивал его на последнем курсе института, давно сгнил на помойке. Все Мотины награды сверкали на пиджаке. Поэтому и мне пришлось фигурировать в таком же виде. А потом я забыл возвратить иконостас в первобытное состояние. На гимнастёрку.

Облачился.

Памятник Ватутину у входа в парк по оси улицы, на которой мы живём. Ещё издали увидел у памятника группу офицеров. Подошёл.

Два генерал-майора танковых войск и четыре полковника-танкиста приветливо улыбались мне. Ни одного знакомого. Несколько растерянный, чтобы скрыть своё состояние, я этак развязно спросил:

— Ну, так кому докладывать?

Офицеры молчали, продолжая улыбаться. Время тянулось. Я чувствовал себя не в своей тарелке. Вероятно, это отразилось на моём лице. Невысокий худощавый генерал-майор нарушил молчание:

— Йонька, сукин сын, не узнаёшь?

Никто, кроме моего друга по танковому училищу, никогда меня так не называл. Как же я мог не узнать его?!

— Сашка! Быков!

Мы обнялись. Вернее, Сашка обнял меня. Я — только одной рукой. Во второй у меня палка.

Необходимо представить Александра Быкова ещё до того, как будет описана первая фраза после объятия.

Рота наша в училище была укомплектована фронтовиками. Первый набор фронтовиков. Только несколько человек из гражданки. Саша — один из них. Он попал в училище сразу после призыва, после окончания десятого класса. Двухэтажные железные койки нашего второго взвода идеальным строем с идеальной заправкой стояли напротив таких же коек первого взвода. Кроме этих чудовищ, казарму ничто не украшало. Моя постель была на первом этаже. Справа проход между койками. А слева впритык в течение целого года моим соседом был Саша Быков. На год старше меня, более образованный и по-настоящему талантливый юноша, в нашей дружбе он считал меня ведущим. Сказывалось то, что в училище я оказался после двух ранений, а Саша только мечтал „о доблести, о подвигах, о славе“.

Я не преувеличил, написав „по-настоящему талантливый юноша“. Он блестяще рисовал. Но тщательно скрывал свой талант. Он не хотел, чтобы его привлекли ко всяким оформлениям, что могло способствовать постоянной прописке в училище. Саша не хотел быть „придурком“. Саша хотел воевать. Однажды на листе ватмана из альбома он нарисовал мой портрет. Не будучи социалистическим реалистом, Саша изобразил меня таким, каким видел, в гимнастёрке, две верхних пуговицы которой оказались расстегнутыми. И надо же, чтобы именно в тот момент, когда тесная группа курсантов восхищалась Сашкиным мастерством, незамеченный нами, портрет увидел командир роты капитан Федин. Офицер до мозга костей. Молчаливый, справедливый, требовательный. Роту он любил. И рота любила его. Из-за моей спины он выхватил портрет и порвал его на несколько частей. Знаете, я почувствовал боль, словно разрывы прошли не по ватману, а по моей плоти. Взглядом, молча, мы проводили выброшенные капитаном куски бумаги. Федин, кажется, понял моё состояние.

— Во-первых, курсант не должен быть расхлябанным. Гимнастёрку следует застёгивать на все пуговицы. Во-вторых, Быков, мне по душе ваша конспирация. Не разоблачайтесь.

Всё это и ещё многое мгновенно прокрутилось в моём сознании во время объятий. Захлёстнутый эмоциями, я забыл о том, что мы не одни и ляпнул:

— Как это тебя, еврея, сделали генералом.

Генерал-майор, полноватый, на полголовы выше Саши, возмущённо спросил:

— А вы, еврей, разве не генерал?

— Что вы! Я всё ещё гвардии лейтенант.

— Ну как же, вы ведь доктор медицинских наук. Тоже генеральская степень.

— Но, позвонив мне, вы всё-таки обратились к гвардии лейтенанту. — Уже произнося эту фразу, я понял, что сморозил глупость и надо выпутаться из этой темы. Офицеры оказались достаточно деликатными. Мой ляп был исчерпан.

Саша познакомил меня со своими товарищами. По пути к могиле неизвестного солдата он рассказал, каким образом разыскал меня. Вот этот полковник, Анатолий, его сосед по дому, любитель поэзии. Как-то Саша прочитал ему мою поэму „Курсант“. И потом много рассказывал о своём друге. И читал стихи друга. Сын Анатолия в прошлом году окончил Владивостокский медицинский институт и стал специализироваться по ортопедии и травматологии. Однажды, увидев в нашем научном журнале мою статью, сын показал её Анатолию, а тот — Саше. Фамилия ведь редкая. Под заглавием статьи выходные данные — больница в городе Киеве. Так Саша узнал не только то, что я жив, но и место моего нахождения. Единственное, что удивило его, профессия. Саше никак не представлял себе, что я могу стать врачом. Собирался написать то ли в редакцию журнала, то ли в киевскую больницу. А тут такая удача. Поездка на западную границу. В Киеве они проездом. Приехали рано утром. Вечером уезжают в Москву и дальше. А служат они на китайской границе.

— Разыскать тебя оказалось проще пареной репы. Позвонил в справочное. Адреса я не знал, но, оказывается, он не понадобился. Ты единственный Деген в Киеве, как сказала телефонистка. А ещё она попросили передать доктору Дегену поздравление с праздником Победы от имени всего справочного бюро. Забыл спросить, как её зовут.

На площади Славы мы подошли к обелиску, к вечному огню, к могиле неизвестного солдата и к другим могилам. Народу было не протолкнуться. Наша группа привлекала к себе внимание. Офицеров несколько удивило, что время от времени из толпы появлялись женщины и мужчины, поздравлявшие меня с праздником. И потом по пути к ресторану встречались мои пациенты. После каждого поздравления кто-нибудь из офицеров непременно с улыбкой комментировал обширность моих знакомств, или, как они выражались, популярность.

В ресторане водку мы разлили в фужеры. Первый тост… Впрочем, тоста не было. Просто мы посмотрели друг на друга, встали одновременно и молча выпили. Уже потом, во время обеда я рассказал им, что, ещё будучи студентом, прочитал в „Военно-медицинском энциклопедическом справочнике“ статью „Боевые потери“. Оказывается, во всех армиях мира самые большие боевые потери в танковых войсках. Саша по этому поводу заметил, что, кроме меня, он не нашёл ни одного живого из нашей роты. Я назвал ему ещё двоих. Таким образом, нам уже известны четыре из ста двадцати пяти.

Тосты. Воспоминания. Воевали оба генерала и Анатолий. Правда, Анатолий успел повоевать только против японцев. Ещё до рассказов я мог кое-что определить по наградам. У Саши два ордена „Отечественная война“ второй степени, орден Красной звезды, медали „За взятие Будапешта“, „За взятие Вены“, медали юбилейные и по разным поводам. У генерал-майора — „джентльменский набор“ — орден „Отечественная война“ второй степени и орден Красной звезды. Кроме медалей „За взятие Варшавы“ и „За взятие Берлина“, — юбилейные и по поводам. У Анатолия — орден Красной звезды, медаль „За победу над Японией“ и такие же, как на кителях трёх остальных полковников.