Но так как я собирался писать только правду, то скрепя сердце напишу и об этом.

У Ниеми пропал сухарь. Он был очень опечален этой пропажей. Нахлобучив поглубже на самые глаза поярковую шляпу, он спросил своего соседа Елкина, не подобрал ли тот случайно кусочек сухаря. Елкин обругал Ниеми последними словами.

Горячность, с которой Елкин отпирался, показалась Ниеми подозрительной.

Намотав на ноги просушенные у костра портянки и водрузив на спину снова опустевший мешок, я готов был открывать шествие.

Боевое охранение уже ушло вперед с час назад.

Четверо бойцов подняли плащ-палатку, на которой лежал Иван Фаддеевич. Следом за ними должна была идти вторая сменная четверка. Носильщики менялись каждые полчаса.

Иван Иванович затаптывал гаснущий огонек маленького костра. Комиссар давал последние наставления арьергарду, который уходил с места ночевки через час после нас.

Я стоял рядом с комиссаром, когда к нему подошел необычайно взволнованный Ниеми.

— Товарищ комиссар, несчастье.

— Говори!

— Елкина убили. Попала шальная пуля с самолета…

И снова мы шли по лесу.

Подошвы сапог наших стали тонкими, такими тонкими, что, мне кажется, я чувствовал ступней иголки опавшей хвои.

Большой переход на этот раз показался мне коротким, потому что я не мог избавиться от мыслей о себе, о друзьях, о Елкине…

Лось подошел ко мне. Некоторое время мы шли рядом молча.

— Видишь, Титов, — тихо сказал Лось, — душа у меня горит. Где Аня?..

Лось назвал Аню! Где она сейчас, Аня? Анна моя!

Дошла ли до наших или схвачена, расстреляна и тело ее терзают лесные звери?

Когда она спорит или волнуется, то всегда хватает за руку собеседника. Раньше мне этот жест казался смешным, а теперь я мечтал о том, чтобы увидеть ее и чтобы в споре она снова крепко схватила меня за руку. Пальцы у нее длинные и сильные.

Опять пошел мелкий, проникающий во все поры дождь. Даша прикрывала Ивана Фаддеевича плащ-палаткой.

Душа все время шел за носилками командира для того, чтобы поддерживать дух Ивана Фаддеевича. Он то и дело вспоминал всякие случаи и происшествия, анекдоты в его цехе на «Красном онежце».

— Привал, — пронеслась по цепи команда.

Мы остановились у подножия скалистой высотки, поросшей сосняком, и опустились на сырую землю. Отдых предстоял небольшой — всего час.

Иван Иванович с двумя бойцами отправлялся в разведку.

Вскоре он вернулся взволнованный и прямо подошел к Кархунену, который в это время разговаривал с Иваном Фаддеевичем. Лицо у командира было воспалено. У него был жар, и Даша не знала, что с ним. Она опасалась заражения крови.

Рядом с плащ-палаткой командира похрапывал, прислонившись спиной к сосне, Душа. Забинтованные руки висели у него на перевязи из веревок.

Иван Иванович с оживлением рассказывал:

— Я взобрался на самую высокую сосну, оглядывая окрестность, и увидел место нашего привала. Там сейчас большие костры и пламя пылает вовсю.

— Может, это разгорелся какой-нибудь из наших костров? — сказал Иван Фаддеевич.

— Нет, этого не может быть. Я проверил — все костры были разбросаны, и погода не такая, чтобы затушенному костру разгореться, — возразил комиссар.

Не иначе как каратели. Они вышли на место нашего привала и решили отдохнуть. Это они. Идут по следу.

Командир и комиссар замолчали.

— Идут сытые, неистощенные, — тихо сказал комиссар.

— Добавь еще, что они оставляют своих раненых, а не тащат их с собою. От моей плащ-палатки у ребят, поди, плечи натерты. Ну, да не в этом дело, — быстро перебивая самого себя, сказал Иван Фаддеевич. — В общем все идет к тому, что они нападут на нас и прижмут к дороге. А если они все равно нападут, то не лучше ли сейчас же, не дожидаясь, опередить их, самим внезапно атаковать? Пусть мы и голодные, но зато инициатива наша.

Он обессилел и, замолчав, откинулся затылком на изголовье из хвои. На небритом его лице застревали росинки моросящего дождя. Опущенные веки были пересечены мелкими-мелкими морщинками.

— Я тоже так думаю, — сказал Кархунен. — Будем действовать… — И он провел ладонью по лбу, словно желая снять спелые колоски бровей. Утомленные глаза его казались еще синее, чем всегда.

Отдых был отменен.

Тем же путем, каким пришли сюда, мы отправлялись обратно.

Только «санчасть» теперь шла не в голове, а в хвосте отряда.

Предстояло окружить карателей на привале и истребить их. Я шел с первой группой — центральной, которой командовал Иван Иванович.

Другие слева и справа обходили поляну, которая еще недавно была нашей, а теперь стала вражеской.

По-прежнему моросил серый непрерывный мелкий дождь, по небу шли бесконечные, похожие на размытую тушь облака. Мы подползали к вражескому лагерю.

Слева от меня был Лось, справа Шокшин. Я видел, как Жихарев неподалеку прилаживает у большого валуна пулемет, и страшно боялся, что его заметит вражеский часовой, который сидел около костра.

Рядом с часовым лежала ищейка.

Вот-вот она встрепенется, и тогда прощай внезапность!

Враги совсем обнаглели. Они шли по нашему следу, набрели на еще теплые уголья разбросанных костров и решили отдохнуть перед наступлением.

Может быть, они нарочно хотели замедлить темп своей погони, чтобы напасть, взаимодействуя с другими отрядами.

Во всяком случае, они были убеждены, что мы стремимся уйти от погони. У них и мысли не было, что мы можем напасть.

Я отлично видел, как солдаты спали вповалку около костров. Они были разуты, сапоги стояли рядом.

Около костров на воткнутых в землю ветках болтались портянки.

Часовой сидел к нам спиной.

Последний Час подполз ко мне и, толкнув в плечо, показал глазами влево. Я увидел, как в глубине рощицы, на широком валуне финский радист раскладывал походную рацию.

Никогда мне не забыть, какой жадностью светились в эту минуту глаза Последнего Часа.

Мы подползли еще ближе.

В котелке, висевшем над одним из костров, варилась какая-то снедь. Я чувствовал, как аппетитный запах щекочет мне ноздри. И вдруг собака забеспокоилась. Она вскочила на ноги, положила передние лапы на камень и стала перебирать ими.

Это была породистая тренированная ищейка, приученная к скрытому преследованию, приученная молча идти по следу. Вот эта-то выучка ее и спасла нас.

Собака волновалась, но некому было, кроме нас, обратить внимание на ее поведение.

Вдруг у самого близкого к нам костра, метрах в пятидесяти от нас, какой-то человек вскочил на ноги и быстрыми шагами направился в нашу сторону. У меня даже сердце екнуло.

Это был офицер.

Впереди полз Лось. Он сразу же замер на месте, как, впрочем, и все мы.

Офицер остановился метрах в восьми от Лося, поеживаясь от сырости. И вдруг под локтем Лося громко хрустнул сухой сучок. Офицер выпрямился, быстро огляделся, заметил беспокойство собаки, поводившей острыми обрезанными ушами, повернулся и быстро побежал к костру. Еще одна секунда — и все пропало. Нет, не будет этого!

Я прицеливаюсь, но в этот момент раздается выстрел справа от меня. Я вижу, как Иван Иванович вскакивает с земли и, размахивая зажатой в руке гранатой, бежит к рухнувшему офицеру. Последний Час стреляет в радиста — я это успеваю увидеть краем глаза в то мгновение, когда поднимаюсь, и, тоже размахивая гранатой, бегу к костру. Кто-то застрелил собаку.

Я швыряю гранату в группу солдат у ближайшего костра.

У других костров вскакивают полуодетые солдаты. Они хватаются за автоматы, винтовки и начинают ответную стрельбу.

— Ложись! — командует Иван Иванович.

Но и без его команды все наши уже лежат на земле.

Заработал пулемет Жихарева. Он бьет по кострам. Там приподнимаются и снова валятся солдаты.

— Ребята, ради бога, прошу, — вопит во весь голос Последний Час, — не дырявьте рации, не дырявьте рации!