Впоследствии мне не хотелось исправлять повесть, углублять коллизии, тем более что многие из ее героев живы и, одни — возмужав, а другие, увы, постарев, активно действуют и ныне в сложной обстановке наших дней. Пусть же останутся неприглаженными следы тех незабываемых дней, когда она писалась, решил я».
Эта повесть, в первых двух изданиях (Каргосиздат, 1944, и «Молодая гвардия», 1944) носящая название «День рождения» и лишь в последующих названная «На земле Калевалы», получила не менее широкое признание, чем роман «Мы вернемся, Суоми!». Она переведена на многие языки, издавалась неоднократно, о ней написано статей и рецензий не меньше, чем о романе. И это понятно. Свидетельство Фиша, что повесть писалась по свежим следам, придает ей отпечаток той непосредственной, горячей искренности, когда веришь каждому слову и факту, веришь и тому, что герой, от имени которого ведется повествование, это сам автор, именно сам автор, никто другой — так слитно, непринужденно переплетаются здесь вымысел и реальность. И потому мы охотно прощаем автору некоторые погрешности и то, что он не захотел исправлять и приглаживать свою повесть. Сюжет «На земле Калевалы» движется не на фоне жгучей, снежной зимы, как в романе о восставших лесорубах, а на фоне прелестного яркого лета с его белыми ночами и неповторимо прелестными закатами:
«…Я не знаю, какими словами можно описать невообразимые краски заката на нашем северном небе! Чем бы я ни был занят, куда бы я ни спешил, я не могу не остановиться, увидев вечернее небо. Багровые и алые, шафранные и серые, сиреневые, и, ей-богу, совсем зеленые, и снова прозрачные, как голубое пламя, тона спутались так, что даже не уследить, где кончается один и возникает другой. И когда смотришь на такое небо, на душе делается торжественнее…»
А эти реки и озера, сверкающие серебром на солнце!
Когда читаешь повесть Геннадия Фиша, то невольно возникают пейзажи, которые сопровождали и меня во время путешествия по Финляндии: серебряно-голубые водные просторы, вплавленные в изумрудную зелень холмов и гор. Да полно, реальность ли это? Или опять волшебная «Калевала»?..
Торжественно сказочная, ясная, необыкновенно гармоничная в своих контрастных красках красота природы дополняет душевную красоту совсем еще молодых людей, которые просто, естественно, без единого громкого или горького слова отдают все самое дорогое, неповторимое, вплоть до единственной своей жизни Родине и человечеству.
А с другой стороны, красота природы методом контраста подчеркивает, оттеняет безобразие, злой ужас войны.
В повести о бесподобном героизме юных партизан так много печально-ласковых, нежнейших лирических сцен, так много юмора и доброты! Взять хотя бы, к примеру, сцены любви героя-рассказчика к Ане, или Ивана Ивановича Кийранен к Даше, или веселые, меткие шутки Ямщикова, токаря с Онежского завода, рябоватого, черноглазого парня, за дружелюбно-ласковый нрав прозванного в отряде Душой.
Потому так художественно закономерно звучит торжественно-лирический финал повести:
«Мы встретили возвращавшихся с задания вражеских разведчиков и разгромили их.
И снова шли вперед и вперед. День и ночь. Пока не увидели вдали Соколиную гору.
И мне казалось, что вместе с нами шли вперед те, кто погиб в походе, те, чьи тела мы зарыли в каменистой земле. И вместе с нами шли те, кто погиб в сталинградских боях и в сражении под Москвой».
Карело-финская тема Фиша очень обширна. Нельзя не упомянуть здесь об «Ялгубе» (1936), о которой Горький сказал: «Вам удалось написать весьма интересную и социально значительную вещь, которая будет прочитана с радостью, „с пользой для души“». В самом деле: это радостная, веселая книга, где острое, крепкое народное словцо, шутка, частушка, поговорка перемежаются с неторопливым, почти эпическим сказом. И здесь опять сосна Ленрота, опять воспоминания о февральских событиях 1922 года.
«…Плохо вооруженные, сметая все преграды — и шюцкоров, и полицию, и войска, — в бесконечных метелях, ледяных морозах, прошли они, по колено в снегу, с детьми и женами, больше трехсот километров, с боем прорвались на свою новую и подлинную родину, в Советскую республику…
Они пришли в разрушенную белыми Ухту.
Дверные переплеты были сорваны, рамы окон покорежены, стекла выбиты. Картофель поморожен, скот зарезан. Взрослое население было уведено интервентами. В деревне остались лишь глубокие старики и маленькие дети…
И одним из первых законов эти лесорубы, прошедшие великий снежный поход, издали закон о сохранении сосны Ленрота. Сосна, под которой Ленрот записывал руны…
Они принимали наследство…»
Автор попадает в карельское село Ялгуба, где еще живо помнят гражданскую войну. В каждой избе какая-то очень точная деталь напоминает о ней — то ноющая в непогоду руна старого партизана, то горделивый орден, то фотография на стене, говорящая о днях минувших. Вот и завязываются рассказы-разговоры о былом и настоящем. Рассказывают старые и молодые, люди первой половины 30-х годов — колхозники, пастухи, рыбаки, случайные дорожные спутники. Книга состоит из ряда новелл разного характера, и в каждой свежо и колоритно передана народная, всегда особенная речь людей разных возрастов и разных профессий. Особенно хороши новеллы, построенные на фольклорных мотивах, — о партизанском командире Ваньке Каине, рассказы о проделках купца-кулака Зайкина, легенда о святом и черте на острове Кильдин.
В новеллах сказочная фантазия переплетается с буднями повседневности, героика гражданской войны — с трудовым бытом карельского колхоза начала 30-х годов. И как везде и всегда, «Ялгуба» пронизана мотивами интернациональной дружбы: здесь и карелы, и москвичи, и канадцы, и осетины.
Продолжает и на данном этапе как бы завершает карело-финскую тему книга очерков «Встречи с Суоми», написанная в 1959 году. Перед нами современная Финляндия с ее бытом, нравами, искусством, экономикой, политикой. Здесь рассказано о спортивной жизни, о проблемах архитектуры и градостроительства, о новых подробностях записи Элиасом Ленротом рун «Калевалы», о прелестях рыбной ловли. А наряду со всем этим подняты вопросы политически очень острые — жизнь рабочих, их положение в капиталистическом обществе.
И снова, снова (теперь уже в Финляндии конца 50-х годов) самые горячие, сердечные страницы посвящены встречам с героями романа «Мы вернемся, Суоми!». Автор вспоминает тяжелую, полную труда и лишений жизнь лесорубов Похьяла:
«…Она снова встала передо мной вечером того дня, зимой прошлого года в Суоми, когда в селе Уоутсиярви, севернее Полярного круга, я разыскал одного из участников восстания, старика лесоруба Пекки Эммеля. Он сидел в своей большой избе и о чем-то беседовал с двумя стариками соседями. Свет керосиновой лампы под потолком не разгонял тьмы, заполнявшей пустую горницу с бревенчатыми стенами. Узнав, что я приехал из Советской России и меня интересуют подробности восстания, Пекки Эммель взволновался. Воодушевленный воспоминаниями, словно присягая на верность великой идее пролетарского интернационализма, он с гордостью и волнением рассказывал о славных днях зимы двадцать второго года.
Но разве можно вспомнить все сразу в короткой беседе! И Пекки Эммель обещал прислать мне вдогонку подробное описание тех великих дней, отсвет которых лег на всю его дальнейшую судьбу.
Свое обещание старый лесоруб выполнил».
Прощаясь с Суоми, автор уносит самые теплые, дружеские чувства к рабочему люду — к маляру Калле, к посетителям Рабочего дома в Вертикюля, под Хельсинки.
Образы рабочих в книге Геннадия Фиша напомнили мне одну знаменательную встречу в Суоми.
Маленький веселый домик. Нас встречает у входа ладный, спортивный, средних лет человек и приветливым, легким жестом приглашает войти. Если описать его внешность, то получится плакатно-благополучная фигура рабочего: загорелые мускулистые руки, похожие, как сказал один поэт, на вкусный черный хлеб, умные, веселые, чуть лукавые глаза, большой, открытый лоб, худощавое, спокойно-энергичное лицо. И все же, вглядываясь в это лицо, видишь в нем какое-то странно противоречивое сочетание тревожной неудовлетворенности и усталости; о нет, жизнь этого человека совсем не так проста и благополучна, как может показаться с первого взгляда! Это слесарь Олави Лейво — рабочий-коммунист.
