Какая это чудесная вещь — сухари!

Вдруг неподалеку винтовочные выстрелы, очередь из автомата.

Мы быстро приникли к земле и спрятались за обгорелыми стволами.

Выстрелы не повторялись. Оставив у мешков Шокшина и Елкина, я и Лось отправились по следам Души.

Было несомненно, что из пистолета-автомата стрелял именно он.

Шли пригибаясь, останавливаясь через каждые два-три шага. Опасались засады. Но уже через пять минут мы увидели Ямщикова, который медленно приближался к нам, толкая перед собой какой-то предмет. По напряженному лицу Души можно было понять, что ему тяжело. Павлик останавливался, отводил назад ногу и ударял ею о невидимый нам предмет.

Что он, с ума сошел, что ли?

Мы подошли поближе и увидели, что Душа толкал тяжелый, грузный мешок с продуктами, обходя кусты, деревья и кочки.

— Ты что, игру затеял? — строго спросил я. — Здесь стрельба, а ты развлекаешься!

— Это в меня стреляли, — ответил он, продолжая толкать ногами мешок. — Это я стрелял! Троих уложил. Понимаешь, они раньше меня мешок разыскали и уже делить собрались. А тут я нагрянул. — Кивком головы он указал назад, и мы с Лосем увидели метрах в тридцати от нас, среди обомшелых кочек, распростертые трупы.

— Не беспокойся, не встанут! Мы заметили друг друга одновременно, только у них винтовки, а у меня автомат.

— Так что же ты, черт, леший, от радости в футбол начал играть? — огрызнулся Лось.

— Да нет, продырявили, сволочи, — сказал Душа и посмотрел на свои волосатые руки.

Они висели неподвижно вдоль тела, как плети. Крупные, словно осенняя брусника, капли крови падали на изумрудный мох.

— Обыщи их, я не смог, — тихо проговорил Ямщиков, указывая на солдат. Но сразу же сморщился и опустил руку. Рябоватое лицо его побледнело. Павлик крепко сжал зубы, на лбу проступили капли прозрачного пота. Он с трудом сдерживал подкатывавший к горлу стон. — Нет, не бывать мне больше токарем, — с тоскою сказал он.

Лось пошел обыскивать солдат, а я взвалил на плечи мешок и вместе с Душой пошел к месту сбора.

— Дай хоть руки перебинтую.

Мы остановились под обгоревшей сосной. На соседней сосне сидела на большом узловатом суку белка, совсем такая, как та, которую мы видели на пути сюда, и внимательно следила за нами, за тем, как я наскоро, и не скажу, чтобы умело, перебинтовывал кисти рук Павлика.

Он сморщился, топтался на месте от боли, но не проронил ни единого звука.

Мы скоро дошли до сосны, под которой были сложены мешки. Груз мой за плечами казался очень тяжелым. Но ведь в такие часы один можешь поднять столько, сколько в другое время и вдвоем бы не осилил. Так и наши девушки выносят из боя тяжелораненых.

Лось догнал нас, когда мы уже подошли к месту сбора.

— Обыкновенные собаки-каратели… — сказал он. — Ничего особенного не обнаружил.

— Душе надо немедленно идти в санчасть, — взволнованно проговорил Шокшин.

— Нельзя в таком виде его отпускать одного, — заметил Елкин. — Надо всем сейчас же идти обратно.

— Да, конечно, — подтвердил я.

Но Душа не согласился.

— Делайте свое дело, вам еще мешок надо найти, я сам добреду.

И мы сделали так, как он сказал. Бинтами индивидуального пакета привязали обе его руки к шее, чтобы они не висели, и положили в них две заряженные гранаты. Стоило только Душе опустить руки, и гранаты, упав на землю, взорвались бы. И тогда горе тому, кто окажется поблизости.

Ямщиков знал, что при этом его первого разорвет на куски.

Он пошел обратно, и заплечный мешок его был туго набит сухарями. Они были полегче концентратов. Павел настаивал на том, чтобы не идти порожняком к отряду.

Через минуту-другую он скрылся за деревьями, и никто не мог бы сказать, в какую сторону он ушел, — такой плотной стеной лес прикрывает каждого, кто с ним дружен.

Мы продолжали поиски. Но, как и следовало ожидать, последний мешок найти было труднее. Однако же минут через двадцать после ухода Ямщикова Лось нашел и с трудом притащил еще мешок. Но его разыскивали не только мы.

Очевидно, финны заметили, что Щеткин бросает мешки, и рыскали вокруг. Трое солдат, убитых Ямщиковым, по-видимому, были только одним из дозоров. Не успел Лось положить свою находку рядом с другими мешками, как мимо него просвистела пуля. Второй выстрел ударил по ремешку моей полевой сумки, и она повисла на одной лямке.

Мы быстро залегли за стволами и начали отстреливаться.

Эти черти, каратели, очень искусно маскировались: они, казалось, слились со стволами сосен, с кочками, с пнями. А наша позиция на черной земле, среди огненно-рыжих кустов была очень невыгодной. К тому же сухари и масло — плохая защита.

Мы сначала не знали даже, сколько врагов против нас. Но даже если бы их было много, мы не могли так, за здорово живешь, оставить им продукты, когда у наших партизан вторые сутки не было во рту и маковой росинки.

К счастью для нас, солнце уже начинало садиться, и садилось оно за нашей спиной, заливая лес ярким оранжевым светом. Стволы сосен напоминали в этом свете гигантскую морковь. Все предметы становились ярче, и расстояние скрадывалось. Но здесь, где бой шел на коротких дистанциях, это, конечно, не могло сыграть большой роли.

Я потихоньку отполз в сторону от мешка и заметил притаившегося невдалеке егеря. Жалко, что не удалось его застрелить сразу же. Пришлось потратить три очереди и обнаружить себя.

Лось и Елкин тоже все время отстреливались и заставили замолчать трех солдат.

Стрельба утихла.

Я снова подполз к мешкам.

— Товарищи, — сказал Елкин, — надо немедленно уходить, а то они окружат нас и прикончат.

И хотя в лесу почти невозможно отрезать или окружить маленькую группу, пришлось считаться с его словами. Мне только не понравилось, что, говоря это, он все время глотал слюну и жидкая его бороденка была взъерошена, как шерсть мокрой кошки.

Где-то далеко справа и позади послышались редкие выстрелы.

Вражеские дозоры давали о себе знать — враги боялись встречи с нами и стреляли издалека. Им, видимо, хотелось, чтобы мы испугались окружения и ушли, оставив им продукты.

Я приказал Лосю и Елкину положить в наши заплечные сумки еду, а сам с Шокшиным принялся прилаживать толовые шашки со взрывателем. Больше чем по сорок кило нам не унести. Мы были измучены походом, боями и голодом. Значит, половину продуктов придется оставить. Что же брать? Самое калорийное: масло, сахар, концентраты. Сухари надо оставить, к тому же они для переноски самый неудобный груз. А в отряде каждый кусок был так дорог. Тяжело нам было оставлять сухари, твердо зная, что враги набредут на них. Но ничего, вместе с сухарями они получат и другой подарок.

Под парусиновые мешки я осторожно подкладывал небольшие толовые шашки со взрывателями.

Когда заплечные сумки были полны, я скомандовал: — Пошли…

И мы направились не назад, а вперед, сбивая со следа преследователей, туда, где лежали убитые враги. Когда мы обошли их — повернули в сторону отряда.

Я шел позади всех. Сгибаясь под тяжестью полного мешка, я с трудом догнал Лося, Елкина и Шокшина. Мы шли быстро.

Погони не было. Хорошо, что уже темнело, очертания людей, деревьев и тени их таяли и смешивались в сгущающемся сизом сумраке. И вдруг позади раздались один за другим два больших взрыва.

— Сухарей наших попробовали, — сказал Лось.

Вскоре Елкин начал жаловаться, что лямка режет ему плечи. Он был жилистым, хотя и худощавым человеком, с железным здоровьем, как определил врач, проверявший наш отряд. Ведь не мог же он думать, что я разрешу ему оставить в лесу мешок с продовольствием или что мы с Лосем и Шокшиным возьмем весь груз. До войны Елкин долгое время занимал ответственные посты в лесной промышленности и так привык распоряжаться и отдавать приказания, что ему с его самомнением трудно было стать рядовым бойцом. Но так как в военном деле он не знал, как говорится, ни бе ни ме и рвения особого к службе не проявил, то и партизан из него вышел неважный. Попал он бойцом во взвод к Ивану Ивановичу, который раньше был его подчиненным и не мог в его кабинет без доклада войти.