«Господи, если я не умру, как мне будет хорошо жить! Я узнал своих товарищей, я узнал, как надо жить».

И он с благодарностью посмотрел в лицо Коскинена и других ребят-лесорубов, обступивших его плотною стеной, таких дорогих, стоящих сейчас почему-то без шапок.

Он постарался в глазах Коскинена прочесть, какого ответа ждет он от него, какого ответа желает.

Но глаза Коскинена были по-прежнему спокойны и только казались немного печальнее.

— Я не верю ни одной клятве поручика, ее съест или фельдфебель, или генерал, — звучал словно издалека его голос.

— Так ты, значит, предлагаешь взять поручика заложником? — радуясь, произнес рыжебородый.

Поручик и фельдшерица вздрогнули.

— Нет, — спокойно сказал Унха и облегченно вздохнул: мысли его прояснились совсем. — Нет… Оставьте поручика здесь, в Куолаярви. У Советской республики много своих дел и без меня.

И тогда Унха увидел, как засияли радостью глаза Коскинена. Коскинен порывисто встал.

— Спасибо, Унха. А как ты решаешь, Сара?

— Что скажет Инари, тому и быть. Инари я верю. Мне бы пить.

— Инари согласен во всем с решением Унха, — громко сказал Коскинен.

И Унха услышал в его голосе волнение.

— Господин поручик, вы готовы?

— Готов, — охотно ответил поручик.

— Вас, херра староста, и вас, нейти фельдшерица, мы попросим присутствовать при торжественном обещании поручика как свидетелей. Согласны ли вы?

— Согласен.

— Согласна.

Фельдшерица при этом подумала об Александре, поднимающем северный финский мир, и вставший во фронт поручик показался ей жалким и противным. Она ненавидела этих грубых людей, которые поставили его в такое постыдное положение. Но поручик был ей еще противнее оттого, что он сам, казалось, не понимал своего позора.

— Тогда начинайте. Протокола вести мы не будем, мы полагаемся на честность свидетелей.

— Перед лицом всемогущего господа бога, в присутствии уважаемых мною свидетелей я, поручик финской армии Лалука, настоящим приношу торжественную клятву в том, что обеспечу неприкосновенность, личную безопасность и хороший честный уход раненым красным партизанам Сара и Унха, оставленным здесь на мое попечение штабом партизанского батальона Похьяла. Для выполнения этого обещания обязуюсь в случае надобности сделать все от меня зависящее. Ежели я не выполню эту клятву, всякий может считать меня подлецом и негодяем, а господь бог — клятвоотступником.

— Аминь! — громко произнес староста.

— Аминь! — тихо повторила фельдшерица.

— Господин поручик, ваша честь теперь в ваших руках.

— Да все равно это напрасно, — проговорил Унха, — я их клятвам не верю. — И он, совсем позабыв о том, что у него болит ключица, хотел пренебрежительно махнуть рукой. От боли он застонал и потерял сознание.

Сара тоже закрыл глаза.

Фельдшерица вступала в свои права.

Она потушила одну лампу, и комната снова погрузилась в полумрак. Она сказала всем:

— Уходите скорее, раненым нужен теперь прежде всего покой. И потом я хочу по-настоящему помочь господину поручику выполнить его обещание.

Партизаны, толкаясь и стараясь не шуметь, вышли из больницы в морозную ночь.

— Если вы, господин поручик, обещаете мне в течение тридцати часов, считая от этой минуты, не предпринимать против нашего отряда никаких враждебных действий, я освобожу вас из-под стражи.

— Обещаю, — ответил поручик.

В конце концов он не так уж плохо выпутался из этой проклятой истории.

— Я пойду собирать к отъезду свое семейство, — сказал Олави, отделяясь на улице от остальных.

— Ну что ж, иди, — отпустил его Коскинен и на прощание прибавил, думая о Сара и Унха: — Какие отличные парни у нас, Олави!

Инари пришел в караулку точно к тому времени, когда нужно было расставлять на посты новую смену, и, только открывая дверь в помещение казармы, вспомнил, что за сутолокой и набежавшими неотложными делами он забыл взять в наряд, как собирался, еще нескольких партизан. Теперь было уже поздно, надо было как-нибудь выходить из положения. Он вошел в канцелярию. Все, за исключением раненых, были на месте.

— Медный Котелок не возвращался?

— Нет, Медный Котелок не возвращался еще.

— Нашел себе девчоночку по вкусу, — хотел пошутить Сунила, но, увидав морщины, набежавшие на лоб Инари, замолчал.

Инари мысленно сосчитал посты.

Если убрать одного часового, теперь уже лишнего, у штаба, при наличии Медного Котелка все было бы в порядке, а для следующей смены он что-нибудь сообразил бы. Взял бы еще пяток партизан из своей роты. Но вся беда в том, что Медного Котелка-то как раз и не было.

— Пора бы ему прийти, — проворчал Инари и решил: «На пост Медного Котелка стану временно я сам».

И он пошел снимать часовых и ставить новых.

Сменяемые радовались совершенно по-мальчишески вновь пришедшим. Было очень холодно, и вопреки всем уставным нормам Инари разрешил им с поста бежать прямо в караулку, а не идти вслед за разводящим.

Каллио был поставлен на улице вблизи от больницы, одно из окон которой было теперь освещено гораздо ярче, чем другие.

«Что там сейчас делается?» — подумал Инари.

Развод прошел мимо больницы. Сунила остался сторожить боковой проселок.

Большая дорога шла на запад.

Метрах в трехстах от околицы за селом дежурил партизан, тот, что был когда-то вместе с Инари в финском легионе в Мурманске у англичан. Здесь его все так и звали: «Легионер». Они поздоровались.

— Я сменю тебя здесь, — сказал Инари.

— Холодно здесь чертовски.

За селом сразу шла снежная равнина, лес начинался в полукилометре.

— Ты будешь моим заместителем в карауле, — сказал Инари. — Не забудь, как только придет Медный Котелок, послать его сюда. Это его пост, но он на время отлучился и некого было поставить. Так не забудешь?

— Не забуду. Надо сократить время смены до двух, три часа стоять трудно. К вечеру мороз крепчает.

— Ладно, вернусь в караулку, изменю расписание, пока руководствуйся тем, что я прибил на стенке. Там все посты пронумерованы.

И они, пожав друг другу руки, разошлись.

О том, что Унха ранен, Легионер еще не знал.

Он, как полагается настоящему часовому, не сошел во время стрельбы со своего места, он хотел спросить Инари, кто и почему стрелял. Но назначение его заместителем и то, что Инари сам встал на место часового, привело его в такое волнение, что он вспомнил об этом, только подходя к казарме.

В караулке все спали вповалку на полу: и те, что сейчас пришли усталые и замерзшие с постов своих, и те, что должны были через три часа сменять переминающихся сейчас от холода с ноги на ногу, стоящих на ночном дежурстве товарищей.

Легионер пришел позже других, потому что пост его был самый дальний.

Тепло сразу же сбило и его с ног, он лег поперек порога, чтобы услыхать сразу, как только войдет Медный Котелок. Но Медный Котелок и не думал приходить.

Инари не стоял на месте, чтобы не продрогнуть, — он наметил себе дистанцию до третьего телеграфного столба и обратно.

Сначала он спокойно раскатывал на лыжах по своему участку.

Потом он начал считать, сколько раз он прошел в одну сторону и сколько обратно.

Затем, чтобы время проходило веселее, он решил в одну сторону идти, отталкиваясь палками («Наверно, в больнице уже все кончилось? Интересно, как же они решили?»), а обратно идти, взяв палки под мышки.

Но он сбился со счета.

Оставалось только смотреть, как гаснут постепенно огоньки в окошках, точно размываются тушью, и считать, в скольких еще мерцает свет. Но вскоре считать стало нечего. Слабо светился только еще один огонек («Наверно, в штабе. Скоро смена»).

Инари устал шагать от столба к столбу, считать огоньки.

Он остановился, и холодок пополз за уши, защекотал подбородок, а подбородок как будто бы стал чужим, деревянным («Надо оттирать его снегом»). Инари остановился у телеграфного столба и похлопал его ладонью. Столб звонко отозвался. Инари приложил ухо к столбу и услышал печальное гудение.