И по треску, с которым они приближались, и по тому, как озирались по сторонам, сразу можно было понять, что перед нами на этот раз немцы.

Их было около двух десятков.

— Ку-ку!

И мы дали первый залп.

Сразу же все солдаты попадали на землю. Поди-ка разбери, кто уничтожен, а кто просто лег. Что не все убиты, можно было понять хотя бы по той отчаянной, неприцельной стрельбе, которую они вели. Били они главным образом по веткам, по вершинам, — вероятно, потому, что там отыскивали кукушку-снайпера.

Как бы то ни было, но пули их чиркали по стволам деревьев, царапая кору высоко над головами.

Рядом со мной упала срезанная пулей ветка.

— Титов, дай мне автомат, — вдруг приказал Иван Фаддеевич. Он сам перевернулся и лежал теперь на правом боку. — Дай автомат, — снова приказал он.

Ослушаться его было невозможно.

Я вытащил из мешка свой ППШ, а Лось и Иван Иванович подбросили патронов. Я набил диск и передал Ивану Фаддеевичу заряженный автомат.

Это заняло всего минут пять, во время которых немцы почем зря расходовали свои патроны. Мы не отвечали, и наше молчание пугало немцев.

— Командовать буду я! — сказал Иван Фаддеевич. Лицо его было искажено болью. — Командовать буду я, — повторил он, и я передал это Лосю, а Иван Иванович, лежавший справа от командира, передал Ниеми.

И тогда Иван Фаддеевич сказал мне:

— Я принимаю на себя удар. Кийранен и Ниеми пусть обходят справа и ударят с тыла по фрицам, а ты, Сынок, и Лось заходите слева и тоже бейте сзади. Мы их всех уничтожим.

— Я остаюсь с вами, — сказал я.

— Дай гранату и исполняй! — услышал я прежний грозный голос командира.

Сняв с пояса, я передал ему две гранаты.

Подняться на ноги у него не было сил.

— Исполняй приказ, — резко повторил он.

Наверное, из-за волнения во время боя я мало запоминаю то, что делается вокруг, и поэтому не могу описать эту ночную схватку. Ведь когда мы отползали назад, обходили с фланга и заходили в тыл немецкой группе, все мои мысли были около Ивана Фаддеевича, который лежал на плащ-палатке, один в темном лесу. Мы услышали, как он начал редкими выстрелами отвечать врагам, отвлекая их на себя. Тут и мы открыли по немцам огонь в спину.

Они этого не ожидали. Заметались…

Потом, по силе огня сообразив, что единственный их шанс — прорваться вперед, они с криками устремились на Ивана Фаддеевича. Мы сразу все поняли.

— Идем! Быстрее! — сказал мне Лось, вставая во весь рост.

Мы устремились вперед, стреляя в немцев сзади. Нас поддерживали огнем Иван Иванович и Ниеми. Но мы были слишком далеко от плащ-палатки. Мы не могли успеть.

Немцы бежали прямо на Ивана Фаддеевича.

Они были уже в нескольких шагах от него, и тут я увидел вспышку пламени и услышал грохот взрыва.

Не оглядываясь, не оберегаясь, Лось бежал прямо к Ивану Фаддеевичу.

Рядом с телом Ивана Фаддеевича лежали и четыре эсэсовца. Остальные бежали.

И снова в лесу стало тихо-тихо, как будто не было только что схватки и этого взрыва. Но все это было! Вот она, разодранная в клочья, пропитанная кровью плащ-палатка, и окровавленное тело командира.

Я снял пилотку и обнажил голову.

Долго стоял я в немом оцепенении.

Ниеми обходил место боя, считая убитых. Я насчитал семнадцать.

Теперь отряд может быть сутки спокоен. Опасаясь засады, враги не пойдут по следам, будут ждать нас на дорогах.

— Прощай, Иван Фаддеевич, — сказал Лось и, оторвав кусок плащ-палатки, положил его в карман.

Мы прикрыли тело командира хвоей и мхом.

— Пошли, — скомандовал Иван Иванович.

И мы двинулись в путь.

Лес стоял мрачный, казалось, ко всему равнодушный.

Лось тихо заговорил:

— На подледном лове мы промышляли однажды. Ветер поднялся. Оторвал нашу льдину от припая в открытое море. Не верили, что спасемся. А все ж легче было… Эх, Иван Фаддеевич!.. — Лось замолчал. До утра он больше не проронил ни слова.

…Сквозь лесные заросли блеснуло долгожданное Оленье озеро. Вот оно какое, наше спасение или погибель, — широкое-широкое. А противоположный берег далеко… Здесь, в этом месте, не переправишься.

Подступавшие вплотную к воде деревья густого леса отражались в ровной, словно лакированной, глади озера. Казалось, в опрокинутом отражении каждого дерева, несмотря на наступающую полутьму, можно было различить каждую отдельную веточку, каждую хвоинку, каждый замерший в вечерней тишине листик.

Отражение облаков в глубине озерной глади было еще причудливее и прекраснее, чем сами облака. Вокруг — тишина. Только где-то слышались тоненькие птичьи голоски. Высокая трава стояла выпрямившись, и на воде, среди этой травы, мерцали голубые звезды. Хотелось петь, видя такую красоту, и плакать.

Иван Фаддеевич никогда больше не увидит этот мир…

— Титов, что это была за стрельба? — спросил обеспокоенный комиссар, выходя из-за камня.

Итак, мы вышли на условленное место.

Я рассказал комиссару все.

Он стоял с окаменевшим лицом, строгий и так смотрел на нас, словно мы были во всем виноваты.

Он хотел что-то сказать, потом передумал и, наклонив голову, тяжело вздохнул. Раздалось отдаленное приближающееся гудение самолета.

Я взглянул на часы. На этот раз самолет не опаздывал.

В воздух взметнулись и рассыпались там искрами три малиновые ракеты.

Мотор заглох: самолет шел на посадку. Круг над озером. Второй круг, пониже и поменьше, и вот уже самолет, отражаясь в озере, пролетает над лунной дорожкой. Вот коснулся поплавками озерного зеркала, и зарябила вода. Круги, расширяясь, побежали к берегу. И точно, как было условлено, всего в нескольких метрах от большой гладкой скалы самолет остановился.

В берег плеснула волна, и снова все стало тихо.

Было самое темное время суток.

Маленькая резиновая лодка быстро отделилась от самолета и, всплескивая веслами, пошла к берегу.

Три-четыре взмаха весла, и, раздвинув прибрежную высокую траву, нос лодки коснулся берега. Несколько партизан метнулось навстречу.

Черная в ночном свете луны фигура выскочила из лодки на берег.

— Стой, — приказал комиссар. — Каждый действует так, как было условлено. Раненых на самолет.

Шокшин и еще один боец стали вытаскивать из лодки небольшие свертки. Даша бережно положила раненого в лодку, и отец, управляя одним веслом, повел ее к самолету.

Я подошел к берегу, остановился рядом с прилетевшим товарищем.

— Вторым на самолет — Николаева, — распорядился комиссар.

— Но ведь там всего два места. Ивана Фаддеевича надо, — внезапно женским голосом произнес прибывший на самолете человек.

Это, вероятно, была медсестра госпиталя.

— Ивана Фаддеевича больше нет, — тихо и строго сказал Кархунен.

— Ивана Фаддеевича? Этого не может быть! — Голос показался мне очень знакомым.

— Аня, Аня, — сказал Иван Иванович, — комиссар говорит правду.

И как это он раньше, чем я, понял, что перед нами стоит Аня? А говорят еще, что сердце вещун. Правда, она стояла спиною к месяцу и лицо ее было во тьме. Правда, мысли мои были сейчас в лесу, у изодранной плащ-палатки.

— Аня! — Я подошел к ней. Мне очень хотелось обнять ее, прижать к своей груди и сказать все ласковые слова, какие я знал. Но на нас смотрело несколько человек, и поэтому я только подошел к ней поближе и сказал: — Как же это?

— Меня сюда не пускали. Я настояла. Даше без меня трудно. Одним словом, Даша, я бинты привезла и марганцовки. Последний Час, я тебе «басы» достала, полный комплект. Ребята, вам табачку!

Тут Аня сама обняла меня и при всех поцеловала в губы… Она держала меня за руку крепкими пальцами, сильно сжимая мою ладонь, как делала всегда, когда волновалась.

Отец перевез на самолет второго раненого. Мотор ревом разорвал глухую тишину лесного озера. Побежали круги и накатывались волной на песчаный берег. Самолет оторвался от озера, взмыл вверх и скрылся из глаз.

— Иван Фаддеевич, Иван Фаддеевич… — вдруг прошептала Аня и закрыла лицо руками.