Два баяниста с багровыми лицами тянули хор, будто маломощные паровозы тяжелый состав при подъеме. Ложкари нещадно дробили коленки. Даже капитан Смолянский читал Маяковского со сцены, прощупывая взглядом зал. Варя старалась не смотреть в его сторону, не нравилась его отрывистая манера – будто строгал хлыст из ветки.

Руководил самодеятельностью Гельмут, сухопарый немец, в серой жилетке, с липким начесом на затылке. Он сносно говорил по-русски, хорошо знал русскую классику. Но не чувствовал, по мнению Вари, настрой русской души.

Так же сторонилась она немецкого садовника, он выращивал розы почти черного цвета. Рано утром садовник лил чернила под кусты. Каждый раз, глядя на траурные бутоны, Варя вздрагивала: не к добру! Однако садовник помог ей купить для отчима немецкий секатор.

По выходным девушки тоже гуляли в парке для русских, втроем взявшись под руки. Иногда в окружении офицеров.

В глубине парка, поперек тенистой ложбинки, возвышался каменный мост. Будто здесь когда-то высохла река. Варе казалось, что тяжесть моста сама выдавила из земли маленькую грязную лужицу.

В парке насвистывали птицы с какой-то филармонической щепетильностью.

Древняя липа уперлась гигантской стопой в зеленую полянку. На ее стволе темнели рубцы, местами виднелась тускло-бежевая крученая сердцевина, словно оголились вековые жилы.

Варя впервые видела такое большое дерево! На высоте двух метров висел деревянный герб, с надписью о возрасте липы, кто посадил ее и по какому поводу.

В огромной кроне дремал зыбкий туман; среди раскидистых ветвей, похожих на небольшую рощу, сновали птицы, будто они не могли найти выход из зеленой клетки.

Не сговариваясь, три подруги пели «Липу вековую». Виделось, как плывут по речке Таленке смятые липовые цветки, а вечерняя заря остужает в воде алую подкову, словно потерянный след уходящего дня.

Горло давила тоска, обрывала песню безголосица чужбины.

На темной глади пруда застыли ручные немецкие лебеди. Выгнули тонкие шеи, похожие на белые вензеля.

Голый плющ курчавил бледно-желтые фасады дворца Фридриха.

В огромном зале дворца стояла диковинная карусель, метровой высоты. На пяти ярусах-кругах расставлены птицы, звери, дамы с зонтиками, солдаты с ружьями и всадники со шпагами. Вверху карусели прикреплен пропеллер с тонкими закопченными лопастями, а под ним – толстые свечи. Получив от Вариного кавалера монетку, служитель музея зажег свечи, ограждая от посетителей горящую спичку.

Огоньки и тишина, как в церкви…

От горячего воздуха пропеллер вздрагивал, чуть качнувшись, карусель начала медленное вращение.

Фигурки ожили и побежали.

Все они оказывались фазами движения одной летящей птицы, одного бегущего зверя, марширующего в одиночку прусского солдата, скачущего кавалера и красивой дамы с зонтом, гулявшей в одиночестве… Может, всадник-кавалер и стремился к милой сердцу даме, но всегда напрасно!

Мама и люди, с которыми она была в Германии, расположились в моем представлении яркими фрагментами – на отдельных ярусах немецкой карусели.

Секрет в том, что эта страна стала символом праздника и беспечности, как опереточный сюжет, где слова признания обязательно продолжит мелодия, где ожидание любви кружит голову, а счастье не уходит со сцены. Оно будто бы одалживается всей последующей жизни!

Даже печальные события, казалось мне, приходили лишь для того, чтобы их чередовать с весельем и завершить все миром да согласием.

А еще в Германии таилась самая большая для меня загадка: врачи из немецкой клиники вынесли приговор, что детей у Вари быть не может. Сказалась колхозная стужа в юности.

Свободу моей фантазии придавало чувство бесплотности! Оттого так своевольно следовал я за мамой, в неизвестной мне стране.

И мог легко представить себе зал кабаре в бордовых тонах, прищуренные огоньки на стенах, смесь запахов шоколада и пота, теплый сквознячок от надушенного шелка.

На сцене пестики женских ножек, взбрыкивающих из тряпичного бутона юбок, пенные брызги музыки, окропляющие зал азартом и желанием чего-то…

После кабаре решили пройтись пешком, радуясь майскому теплому вечеру. Ольга Зауровна и ее любимица Варенька уже не в первый раз выполняли поручение замполита: нанять джазовый оркестр на очередной праздник. (Праздновали в «Смерше» позже красной даты, потому что в эти дни объявлялась боевая готовность.)

Женщины легко постукивали кончиками зонтов о брусчатку, выбивая на камнях джазовый мотив.

И видимо, увлеклись игрой. Платья с «плечиками» особенно хорошо смотрятся рядом с офицерскими погонами! «Девушек подцепили» два русских офицерика – полевые вояки, худощавые, жилистые, с острыми лопатками и короткими усами:

– Девочки, вы откуда?

– Откуда и вы, – не задумываясь, ответила Варя.

– Из кабаре идете?

– Ага, гуляем, пока мужья на службе! – Ольга Зауровна прибавила шаг.

Но пехотинцы не отставали и быстро испортили настроение:

– Такие, как вы, не похожи на наших жен!

– Какие? – удивилась Варя, почему-то решив, что они холостяки.

Один офицерик нырнул в кабину телефона, другой как-то расширился, и путался под ногами: «Сейчас мы узнаем, кто вы такие». Ольга Зауровна спокойно улыбнулась и даже сочувственно кивнула ему.

Показался трамвай.

Дамы перешли дорогу к остановке. Офицерик увязался следом, шаркнув сапогом о чугунную урну:

– Вы задержаны!

– Ты за это ответишь! – сказала жена коменданта. И добавила тихо: – В ногах у меня валяться будешь!

– Ах ты… немецкая шлюха!

– Спокойно, – улыбнулась красавица-осетинка и поправила свои каштановые волосы. – Люди кругом! Подумают, что вы какие-то бандиты-оккупанты и пристаете к мирным женщинам.

Варя вспомнила манеру капитана Смолянского, он бы зацепился сейчас за «неуважение к немецкому народу». Затем отделил бы своих дам от пехотинцев: кстати, вы задели локтем одну пассажирку! Не извинились?! А выпадки, что мы, мол, здесь хозяева? Вам разве командиры не объясняли, как нужно вести себя в городе?..

Попутно она отметила несвежий подворотничок офицера, пуговица на рукаве пришита лохмато. Лицо красное, может, чуть контуженый, но все же симпатичный парень…

Медленно подкатил трамвай. Профили в окнах чинно кланялись тормозному движению. Пассажиры обходили странных русских, затеявших долгое прощание.

Вот обнажился никелированный поручень. Пехотинец преградил женщинам дорогу.

– Ну, ты пожалеешь! – Гордость не позволила Ольге Зауровне отвести его руку.

Трамвай ждал.

Кондуктор крикнула предостерегающе: «Ап-фарен!» – словно перед цирковым прыжком. В этот момент подбежал второй офицер. За ним ехал, раздувая зеленые щеки – передние крылья, – комендантский газик.

Долговязый лейтенант с красной повязкой на рукаве слетел коршуном с подножки:

– Предъявите ваши документы!

– Товарищ лейтенант, – слегка покачивая головой, сказала Ольга Зауровна, – обращайтесь к соотечественницам по уставу!

– Разберемся, кто вы такие! – Повернулся к солдатам: – В машину их!

Жена подполковника сделала обрадованное лицо, мол, подвезут до места! Она выдержала паузу, чтобы солдат открыл ей дверцу. Варя забралась следом.

Машина отъехала, за ней покатился трамвай, догоняя их. Пассажиры более смело смотрели на русских, улавливая на лицах привычную суровость.

«Не дрейфь! – подмигнула комендантша. – Обратно еще на трофейной привезут!» Варя быстро успокоилась, принимая случившееся за новое приключение, пусть бестолковое, но родное. Ей было все равно куда ехать и зачем, подчиняясь нелепому подозрению, потому как уже давно жила тайной и явной подневольностью.

В комендатуре Ольга Зауровна потребовала, чтобы их немедленно отвели к такому-то полковнику.

– Ты хорошо осведомлена, – без тени сомнения отрубил лейтенант. – Ничего, следователь узнает, кто вы и откуда «все знаете»!

Документов при них не было. Женщин отвели в камеру.