"26 мая, воскресенье. Сегодня во время моего

дежурства привезли интересного больного – молодого

актера, который онемел (буквально потерял речь), когда

жена ему сказала, что уходит. Виталия отправили сразу в

неврологию, но, к чести невропатологов, они разобрались

во всем быстро и тут же вызвали меня на консультацию. Я

его перевела в стрессовое. Наши больные вертятся вокруг

него с видом гостей на поминках; я сказала своему

пациенту Мише, что нечего вести себя так, как будто

Виталий смертельно болен, и что скоро он заговорит. Миша,

по-моему, мне не поверил. Поручу его (Виталия) Светлане.

30 мая. Жена Виталия – актера с истерическим

мутизмом – сидит возле него, как привязанная, кормит с

ложечки. Я думаю, теперь она уже от него никуда не уйдет.

Мы очень мило объясняемся с ним знаками.

4 вт. (июнь 1985). Виталий уже начинает говорить, но

пока очень тихо. Жена его Ольга не сводит с него глаз -

читает по губам. Она рассказала мне, что у Виталия

постоянные интрижки с женщинами, а последняя по времени

связь – с ее лучшей подругой – просто оказалась последней

каплей. Но теперь она поняла, что муж действительно ее

любит, и останется с ним на веки-вечные. Боюсь, что ей в

таком случае придется мириться с его бесконечными

изменами…

Приходила юрист из роддома, умоляла посмотреть одну

роженицу – комиссионно. Комиссию назначили на пятницу – а

это значит, что я не смогу после дежурства уйти домой.

9 понед. (июнь 1985). Сегодня Косолапов, Сенина,

психологиня Светочка, молодая врач-ординатор из психосоматики

Аруся и я – это и была комиссия – смотрели Лейлу Б. из

роддома. Предыстория такова. Лейла Б. из Самарканда приехала в

Москву, где ее никто не знает, чтобы родить и тут же отдать

ребенка на усыновление. В роддоме уже подыскали приемных

родителей – татар, таких же смуглых, черненьких и узкоглазых,

как и она сама. Но на усыновление отдают только детей

психически здоровых матерей, а Лейлу "проконсультировал" наш

Сучк. – и поставил ей диагноз "шизофрения"! Только психически

больная, заявил он акушерам, способна бросить своего ребенка.

Но сотрудники роддома не сдались – как только И.М. ушел в

отпуск, сразу же прибежали к нам. Я никогда не видела более

здоровой в психическом отношении личности, чем Лейла.

Ее история: учеба далеко от дома, страстная обоюдная

любовь, беременность, решение сохранить ребенка,

потому что возлюбленный и слышать не желал

об аборте ("зачем это, мы ведь вот-вот поженимся!") – и,

наконец, в последний момент – предательство ("Извини, но я

подумал и решил, что мы не будем счастливы вместе") – грустна

и банальна. Если бы она родилась и жила в России, никакой

трагедии, наверное, и не было бы, но она узбечка – и нам

бывает трудно понять их нравы. Родить без мужа означало для

Лейлы не только покрыть позором себя и свою семью, но и

навсегда лишить младших сестер – а их у нее пятеро –

возможности выйти замуж: согласно их традициям, они уже

заранее считались бы безнравственными и нечистыми. Менее

здравомыслящая женщина на ее месте попыталась бы покончить с

собой или, в крайнем случае. затеряться где-нибудь в Сибири,

но Лейла, кстати, математик по образованию, нашла единственный

выход, благодаря которому никто, кроме нее самой, не страдал -

да и то ей должно было служить утешением то, что сын ее попал

в очень достойную семью. И вот Сучк. одним взмахом пера в

истории болезни перечеркнул все ее надежды! Более того, он

разрушил все возведенные ею защитные бастионы: отказной

ребенок, если его не усыновили, отправляется в детский дом по

месту жительства матери и под ее фамилией! Меня давно не

посещало такое состояние бессильной ярости, как

сегодня. Как легко нам, психиатрам, заклеймить человека на

всю жизнь! И как трудно, почти невозможно снять это клеймо.

Только что Сучков, ничтоже сумняшися, чуть не загубил жизнь

самой Лейлы, ее почтенных родителей, пятерых ее сестер и

недавно появившегося на свет младенца – и все только потому,

что ему не нравится, когда женщина не следует слепо повелению

материнского инстинкта. Он вообще не любит женщин – тех

женщин, которые не подчиняются мужской воле и не согласны с

домостроевским укладом жизни – "Kirche, Kinder, Kuche"* 4 .

11 (июня 1985). Сегодня ко мне приходила узбечка Лейла с

цветами. Впрочем, она принесла цветы всем членам комиссии.

Меня тронула ее благодарность: на самом деле, нельзя ожидать,

что твой пациент будет тебе благодарен, это, увы, не в

человеческой природе, и когда ты ничего не ждешь, то не

испытаешь и разочарования. Я все еще не могу прийти в себя:

как несправедливо устроена наша система: один недалекий,

некомпетентный или предвзятый психиатр – и у человека

разрушена жизнь! Вспоминаю, как зимой я участвовала в

комиссии, созданной по поводу семнадцатилетнего мальчишки

направленного в больницу военкоматом. Он, как ни странно,

хотел служить в армии, а врачи не давали ему добро.

Оказывается, когда ему было семь лет, мама привела его к

невропатологу с жалобой, что он мочится в постель, и доктор

так и написал в его карте: "Ночной энурез. Эписиндром?" Потом

в течение десяти лет этот диагноз так и переходил с одной

карты в другую, но при переписывании "эписиндром" превратился

в "эпилепсию" и потерял знак вопроса. А парнишку все это время

так никто и не осмотрел!

Актер Виталий говорит теперь прекрасно – хоть завтра в

театр. Впрочем, он прекрасно играет и так, безо всякой сцены,

была бы публика. Самая верная его зрительница – это,

конечно, жена Ольга; мне ее искренне жаль. Сегодня Виталий

рассказывал мне историю своей жизни – и я с трудом сохраняла

на лице маску простой заинтересованности. Мне хотелось вслух

выразить свое изумление: двадцать шесть попыток самоубийства,

начиная чуть ли не с пеленок, – это тебе не хухры-мухры! И

каждый раз он чего-то этим добивался: в десять лет, когда он

угрожал повеситься на ветвях яблони, дед купил ему велосипед,

а в двадцать пять и тридцать он таким образом удерживает возле

себя единственную женщину, которая может его долго терпеть.

Просто удивительно, как он ни разу не заигрался и в самом деле

попал на тот свет – тем более, что способы, которыми он

пытался неокончательно покончить с собой, поистине уникальны."

Я, кстати, нашла истории болезни почти всех пациентов, о которых Аля упоминала в своем дневнике. В медицинской карте генеральши Маргариты было все честь по чести: основной диагноз: неврастения, сопутствующие заболевания, консультации профессора, даже суицидальные мысли ей приписали, хотя никогда не поверю, чтобы такая дама всерьез подумывала о самоубийстве. На самом деле она была мне не нужна: больная Б. никак не могла дать мне ключик к разгадке Алиной тайны. Зато некоторые другие больные наверняка могли бы порассказать мне о сестре много интересного – а по форме на первой странице истории болезни записывается не только адрес пациента, но и телефон его ближайших родственников. Поэтому, не проработав на новом месте и недели, я постаралась проникнуть в архив – и успешно.