С детства я слышала разговоры о сложных случаях, об историях болезни и медицинских ошибках, и, главное, – о тайнах человеческой души. Приходил пожилой интеллигентный доцент с козлиной бородкой, Сергей Александрович Ручевский, который учился еще вместе с моим отцом, и заводил разговоры о раздвоении души Ивана Карамазова. Вообще Достоевский был любимым писателем нашего маленького кружка – а любимым занятием было ставить диагнозы его героям. Именно поэтому я прочла "Преступление и наказание" чуть ли не раньше Тома Сойера. Меня страшно занимала именно загадочность человеческой психики во всех ее проявлениях – и, по-моему, уже в десять лет я могла сказать, чем, например, галлюцинации отличаются от иллюзий. Я знала, что стану психиатром, чтобы разгадывать тайны мозга.

Естественно, о клятве Гиппократа речь на этих интеллектуальных посиделках напрямую не велась, но этические проблемы советской психиатрии, которая в то время была всеобщим жупелом и которую каждый день ругательски ругали по Би-Би-Си и "Голосу Америки", не могли остаться на них в стороне. Я хорошо помню – я уже была в достаточно сознательном возрасте, чтобы вникнуть в суть дискуссии, – как однажды Аля, тогда еще студентка, вмешалась в разговор старших:

– Как вы можете серьезно говорить о диагнозе "вялотекущая шизофрения", вы же знаете, что Снежневский специально придумал этот термин, чтобы клеймить им диссидентов! – возмущалась она.

– Аля, но вы не можете отрицать, что есть заболевание с таким комплексом признаков, – спокойно попытался урезонить ее Ручевский, но Аля уже закусила удила и, окинув всех горящим взглядом, воскликнула:

– Я не хочу разговаривать с пособниками убийц из КГБ! – и, зарыдав, убежала, хлопнув дверью.

Хорошо помню неловкость, которая воцарилась в комнате; потом самый старший из присутствовавших, профессор Нейман, сказал:

– Да, Аннушка (мою маму зовут Анной), трудно вам будет с такой правдолюбкой. Зато пациентам будет с ней легко.

Не знаю, утешили ли эти слова моих родителей – вряд ли – но они точно выразили суть дела. Александра была очень трудным в общежитии человеком, но ее пациенты действительно ее боготворили (в этом мне предстояло скоро убедиться самой). Свою миссию в жизни она видела в том, чтобы облегчать человеческие страдания – этакая Флоренс Найтингейл и мать Тереза в одном лице. Так что даже психиатрию, свою профессию, мы с ней воспринимали по-разному.

Мне всегда казалось, что мои родители сами страдали от того, что не так, как должно, относятся к старшей дочери, но ничего поделать с собой они не могли. Так она и росла – падчерицей в своей собственной семье. Как выяснилось, это соответствовало истине – но об этом я узнала только после ее смерти. Как-то в поисках своей метрики я залезла в ящик папиного письменного стола, где хранились документы, и наткнулась на свидетельство о смерти Беловой Александры Владимировны. Не Неглинкиной, как мы все, а Беловой! Я тут же побежала к маме за объяснением – и его получила:

– Видишь ли, Лида, я была беременна, когда выходила замуж за твоего отца. Но Володя всегда считал Алю родной дочерью – и все вокруг так считали.

– Так как же она узнала…

– Это все твоя московская тетка Саша! Мы с тех пор с ней не разговариваем… Черт потянул ее за язык – она проговорилась. Думаю, что она это сделала намеренно. Ты же знаешь, какой характер был у твоей сестры – она тут же взяла мою девичью фамилию и уехала от нас в Москву.

Мама, а кто был ее настоящим отцом?

Мама смотрела на стенку перед собой невидящим взором; мне показалось, что она унеслась мыслями куда-то далеко, в свои молодые годы – представляю, сколько мужчин лежало тогда у ее ног – и не только у ног; оказалось, кое-кто забирался и повыше. Я молчала; наконец, она вспомнила обо мне и, обняв меня за плечи, тихо сказала:

– Извини, вот об этом я никому не скажу.

Я могла бы настаивать и канючить, но я слишком хорошо знала свою маму – это было бесполезно. После этого эпизода я все чаще стала задумываться о судьбе своей несчастной сестры.

После смерти Али о ней старались у нас не вспоминать. Во всяком случае, вслух – это было табу. Мне кажется, что моих родителей постоянно мучили угрызения совести – они винили себя в ее гибели. Александра каким-то образом выпала из окна ординаторской на пятом этаже во время ночного дежурства и разбилась насмерть. Хотя официально причиной смерти считался несчастный случай, они были убеждены, что она сама лишила себя жизни.

Когда дочь или сын кончают с собой, это трагедия для любой семьи – но для профессиональных знатоков человеческих душ особенно. Как же они, с их опытом и знаниями, недосмотрели, не вникли, допустили? И поэтому мои родители попытались внушить себе, что ничего подобного не было, а просто Аля, пытаясь закрыть окно – та осенняя ночь выдалась особенно холодной – и по собственной неосторожности потеряла равновесие и упала. Вот так.

Я тоже долго в это верила – мне так было удобно. Как ни странно, заставила меня усомниться в этой версии тетя Саша – та самая, что раскрыла Але секрет ее рождения. Тетя Саша была маминой двоюродной сестрой и белой вороной в нашем обширном семействе. Во-первых, она не была не только психиатром, но даже медиком. Во-вторых, она отличалась чертой характера, совершенно нетипичной для нашей фамилии – она любила посплетничать, и притом злобно. После того, как она "проговорилась", мои родители старались держаться от нее подальше. Но так как почти все наши родственники жили в Москве и периодически мы к ним туда наезжали – чаще всего по печальным поводам, например, по случаю похорон очередной престарелой тетушки – то это им не всегда удавалось. И вот однажды на поминках по дальней родственнице (кажется, мачехе второго мужа племянницы покойного супруга тети Лены) тетя Саша ухватила меня за руку и чуть ли не силком отвела в сторону.

– Ах, как ты расцвела, деточка, – шептала она, чересчур близко ко мне прижимаясь (за что я не люблю этих незамужних тетушек, так за их скрытые лесбийские наклонности). – Как я рада тебя видеть! Когда замуж тебя будем выдавать?

Я сухо ответила, что фактически замужем.

Чудненько! Не то что твоя сестрица, покойница – пусть земля ей будет пухом! Перед смертью она совсем исхудала – видно, сохла по кому-то. Просто так ведь в окно не бросаются!

Меня ее слова заинтриговали и, отбросив брезгливость, я хотела уже расспросить ее о последних днях моей сестры, как тут мне на выручку примчалась мама – она набросилась на оторопевшую тетю Сашу, как львица, защищающая единственного оставшегося в живых детеныша, и утащила меня с собой за общий стол. Но семя уже упало на благодарную почву, и я продолжала размышлять о словах тетки. Никто из нас не знал, что у моей старшей сестры были мужчины или вообще поклонники; мы все считали, что Аля – старая дева. Женщина, избравшая своим идеалом достопочтенную Флоренс, не может не быть таковой.

Я не помню, чтобы Аля когда-нибудь влюблялась по-настоящему – все ее привязанности были чисто платоническими. Например, она обожала молодого учителя, преподававшего у нас в школе физику (через десять лет, на моем выпускном вечере, он признавался мне в любви). Она была влюблена в пожилого преподавателя с кафедры нервных болезней – у него был печальный и благородный вид (он был бы похож на рыцаря Печального образа, если бы не был таким коротеньким), и он очень красиво говорил о врачебном долге. Но о моих многочисленных ухажерах она отзывалась свысока – земное и пошлое ее не интересовало. Бедная моя закомплексованная сестричка…

Последние два года, проведенные ею в Москве, мы виделись не часто, но мамины соглядатаи – в лице ее любимой сестры Елены и ее сына, моего двоюродного брата Вахтанга – держали нас в курсе Алиных дел. Но они не сообщали нам ничего о ее личной жизни – то есть они были убеждены, что личной жизни у нее нет, благо Аля горела на работе и на всякие глупости у нее не оставалось времени. Вахтанг на пять лет старше меня и, соответственно, он был на пять лет младше Али – так что по всем параметрам он был самым подходящим конфидентом, тем более что он еще более усовершенствовал нашу фамильную черту – способность к легкому общению – свойство, которого моя старшая сестра была лишена начисто. Его рано умерший отец, грузин по национальности, передал ему по наследству приятную внешность и умение ладить с женщинами; впрочем, не просто с женщинами, а с любыми особами женского пола вообще, в каком бы возрасте они не находились. Не стала исключением и Аля: она мне сказала в одну из последних наших встреч, что Вахтанг для нее – луч света в темном царстве. После загадочных слов тети Саши я постаралась вытрясти из Вахтанга все, что он об этом знал, и чуть не вытрясла из него душу. Но ничего нового он припомнить не смог – разве что подтвердил, что Аля в последние месяцы жизни побледнела, похудела и еще больше замкнулась в себе.